И вот на десятый день пришла ясная и поразительная в своей простоте мысль. "Мир существует постольку, поскольку я его вижу, чувствую и переживаю. А поэтому нет ничего за пределами моих переживаний и нет ничего важнее их. Мои переживания — это постоянное движение души, и значит, нет ничего ценного в своей неизменности. Нет Истины, нет ничего абсолютного, нет, в сущности, даже самих вещей. Есть только движение и ничего кроме движения! Движение от призрака к призраку, от просвета к просвету. Непрестанное и бесконечное движение образов и ощущений души — единственное, что имеет истинную ценность и значение. Вперёд, вниз с горы! Пусть несёт! Неважно куда. Движение! Здесь, теперь и так! А тот, кто станет на пути, будет иметь дело с Мастером Высшего Круга!"

В последующие дни пришло некоторое успокоение. Новая сила всё больше ладила с монашеским опытом, продолжая подчинять его себе. Теперь Анмист чувствовал себя в полной мере готовым к поединку со Сфагамом. Оставалось только дождаться этого дня. И Анмист ждал. Мастер Высшего Круга умел ждать.

— Так уж выходит… Что поделаешь… — Олкрин неловко пожал плечами, отводя глаза в сторону.

— Почему ты стал таким трусливым? Если принял решение — почему боишься сказать? — спросил Сфагам, глядя на ученика прямым спокойным взглядом.

— Я не то чтобы боюсь… Мне просто очень трудно… Ты ведь для меня столько сделал. Я так тебе обязан…

— Разве ты не вправе распоряжаться своей судьбой? И не только вправе, но и ДОЛЖЕН. Я старался научить тебя, прежде всего, двум вещам — разобраться в себе, уяснив, ЧТО И ЗАЧЕМ предназначено тебе в этой жизни, и искусству задавать себе вопросы и отвечать на них. Судя по всему, мои старания не прошли зря. Сегодня ты это доказал, и я за тебя рад. Что может быть важнее обретения своего пути в жизни?

— Я долго думал и мучился. Если бы сегодня ты сказал только одно слово — я бы бросил всё снова и пошёл бы с тобой.

— И стал бы мучиться ещё сильнее, а я из твоего учителя превратился бы в мучителя. Ты, выходит, плохо меня знаешь, если ожидал обиды или глупой ревности. Я никогда не скажу того слова, которого ты так ждёшь, чтобы избавиться от ответственности за выбор, и так втайне боишься, ибо оно несёт насилие над твоей судьбой…Конечно, я тоже к тебе привязан, но это теперь не главное. Это всё человеческое… чересчур человеческое…

На несколько минут Сфагам ушёл в свои мысли. Ещё по дороге он знал, что уедет обратно без Олкрина. А слова, с которыми ученик встретит его и объяснит своё решение, слышались ему заранее с кристальной ясностью. Оставалось только всё это проверить. И он не смог сдержать непонятной всем улыбки, когда услышал давно ожидаемое известие о том, что Олкрин женился на той самой девушке, которую Сфагам видел тогда в его доме, и принял нелёгкое решение навсегда остаться в родных краях.

— Значит, будешь совершенствовать искусство врачевания?

— Да! У нас тут лекарей немного, а по-монашески лечить и вовсе никто не умеет. Буду книги собирать… А ещё я хочу записать все те мысли, что ты высказывал в наших беседах.

— Запиши, попробуй… — улыбнулся учитель, — но имей в виду — записанная мысль становится опасной штукой. Поосторожнее с этим…

В комнату вошла молодая жена Олкрина. Она встала у него за спиной, мягко обняв за плечи, и с несколько боязливым восхищением посмотрела на Сфагама.

— У меня нет от неё секретов, — сказал Олкрин, ласково сжимая руку жены в своей ладони.

— У меня — тем более… Ты знаешь, как настраиваться на мой тонкий образ. Так что связь наша совсем не прервётся. Ну, вот и всё… Мне пора ехать.

— Ты у нас нисколько не побудешь? — робко подала голос жена Олкрина.

— Нет. Мне нужно поскорее в Канор. Каждый час теперь дорог… Желаю вам счастья, — поднял он глаза на молодых. — Пойдём только попрощаемся с твоими родителями.

Каждый час теперь действительно был дорог и становился всё дороже и дороже. Судьба, связавшая Сфагама с Айереном из Тандекара, властно требовала его присутствия в столице. И там должно было произойти нечто самое важное в жизни их обоих. И конечно же, не только их… А между тем обычная дорога до Канора была не такой уж близкой, не говоря уже о том, что любой путь предательски удлиняется, когда есть нужда пройти его поскорей.

Но была и другая дорога в столицу, более прямая и короткая. Она пролегала не лесистыми просёлочными путями мимо множества больших и малых городов, мостов, посёлков и застав, а вела через раскинувшуюся в самом сердце Алвиурийских земель Долину Бесов.

Ещё в далёкой древности один из первых правителей страны, посетив эти места, был поражён причудливыми и невиданными формами каменных столбов и скал, покрывавших обширное, изрезанное извилистыми лощинами нагорье. Величественные каменные фигуры всех мыслимых оттенков и сочетаний цвета и невообразимо разнообразных форм высились, будто споря друг с другом до самого горизонта. Каменные башни и конусы то ныряли в обрамлённые розовыми и кремовыми известняковыми стенами долины, то вздымались, словно волшебные замки в самое поднебесье.

Не вняв советам местных магов, правитель, а был это император Ранглинк из династии Тосвалгов, приказал выдолбить в скалах несколько храмов, посвящённых местным богам, и задался целью придать природным изваяниям скульптурные образы великих учителей и пророков Алвиурии, а также своих державных предков. Тогда-то и была проложена в эти места широкая дорога от самого Канора.

За дело взялись самые искусные ваятели и каменщики. Одев несколько каменных столбов и башен в ажур деревянных лесов, они работали с восхода до заката, а иногда даже и ночью при свете множества факелов, поскольку императору не терпелось поскорей увидеть готовую работу. Однако, несмотря на опыт мастеров, неоднократно возводивших гигантские статуи в разных концах страны, здесь что-то сразу не заладилось. То целые куски каменного мяса вдруг откалывались от крепкого, казалось бы, монолита, то почему-то рушились леса, то порода вдруг переставала подчиняться твёрдой руке и надёжным инструментам. Но самым удивительным было то, что те изображения, которые всё-таки удавалось изваять до конца, начинали непостижимым образом изменяться. Лики учителей и пророков чуть ли не на глазах приобретали пугающие демонические черты. И в такие же страшные и фантастические образы превращались статуи императоров. Ранглинк долго не желал вникать ни в никакие объяснения, которые в виде подробных отчётов слали ему из долины в Канор. Наконец, и он понял, что дело тут не в нерадивости мастеров. Не собираясь, однако, отказываться от своих замыслов, он лично прибыл на место работ, чтобы самому во всём разобраться. Увиденное потрясло его до глубины души. Несколько дней он, не произнося ни слова, удалив слуг и охрану, ходил, как заворожённый, среди каменных гигантов, подолгу всматриваясь в их страшные звероподобные формы.

Поселившись в небольшом домике возле скального храма, император распорядился продолжать работы. Быстрая перемена, произошедшая с ним в первые же дни пребывания в долине, была поразительной. Он стал задумчив и немногословен. Будто во сне просматривал он свитки с докладами из столицы, отдавал короткие распоряжения и снова и снова шёл смотреть на каменные изваяния. Он совершенно перестал наказывать своих подданных — они стали ему безразличны. Иногда его видели стоящим ночью возле кокой-нибудь из статуй в неподвижной молитвенной позе. В такие минуты он не видел и не слышал ничего вокруг. А ещё его всё чаще видели в скальных храмах приносящим жертвы местным богам и духам. Так продолжалось без малого пятьдесят лет. Сменились поколения мастеров, жрецов, воинов, придворных… Ранглинк же остался таким, каким приехал в эти места впервые. А изваяния продолжали меняться и жить своей собственной жизнью. Местные старики и маги говорили, что император, сам того не желая, распахнул окно, через которое в земной мир ворвались демоны, завладевшие его душой, и что добром это не кончится.