Гаврила молча стоял на самой верхушке бревенчатой горы.

Исин недоверчиво смотрел то на него, то на Избора. Умом хазарин понимал всю невероятность такой встречи и проверял не чудится ли ему все это. Избор молчал и тогда он спросил у воеводы.

— Масленников что ли?

— А то… — ответил Избор, не спуская глаз с Гаврилы. — Если уж он мне свою руку не отдал, то никому другому и подавно не отдаст… Слезай давай…

Но Гаврила и сам не хотел оставаться наверху. Осторожно, стараясь не потревожить бревна, он спускался к ним. С каждым его шагом улыбка на лице Исина становилась все шире, но на лице Гаврилы, когда он спустился, они не увидели ни удивления, ни радости.

— Где шлялись? — грубо спросил он. — Вы же еще вчера должны были тут быть?

Избор огляделся, что бы удостовериться, что Гаврила разговаривает именно с ними, но кругом было пусто. От песиголовца осталось только быстро подсыхающее кровавое пятно.

— Чего орешь? У нас дел не меряно!..

Пока он подбирал другие цветастые слова до него дошли последние слова Гаврилы.

— Кто сказал?

— Добрый человек…

В голосе Гаврилы было столько горечи, что Избор сдержался и не стал отругиваться. Только сейчас, когда Гаврила спустился, стало видно, что ему тоже досталось. Его покрывали не только грязь и копоть, но и кровь.

— Что тут было? — спросил Исин, не столько для того, что бы услышать подробности, сколько дать Гавриле возможность выплеснуть злость.

— А ты не понял?

Масленников устало опустился прямо на угли, и свесил руки между ног.

— Все снова началось…. Остроголовые, да еще эта дрянь лезет.

Он молча смотрел на кучу шерсти, что осталась от песиголовца. Его кулаки сжались с такой силой, что кожа едва не треснула.

— Сколько их тут?

Что бы не объяснять, что он имеет ввиду он просто притопнул ногой по земле.

— Шестеро….

— Этот, значит, последний был.

Он замотал головой и в бессильной злобе промычал:

— Пятнадцать человек…

Ветер подхватил золу и бросил в лицо. Исин присел рядом с ним.

— Расскажи толком!

Вместо ответа Гаврила поднялся и пошел, обходя кучу бревен. Избор и Исин не сговариваясь, пошли следом. В Фофанове он был вроде как старожилом, и его приходилось слушаться…

Он привел их к таким же обгорелым стенам, от которых они только что ушли, только вдоль стен стояли бочки с пивом и вокруг опрокинутых столов валялись кружки. Гаврила нагнулся за одной, потом все так же молча выбил дно у ближайшей бочки и зачерпнул….Терпкий запах хорошо сваренного и процеженного пива на мгновение перебил запах гари, но ветер поднял золу и все стало по-прежнему. Гаврила вел себя так, словно был хозяином всего того, что стояло вокруг него. Исин тоже зачерпнул, но не донеся кружку до рта, вдруг понял, что это действительно так. Все, что еще оставалось в городе уже не имело хозяев и, значит, принадлежит им. Его рука дрогнула, и пиво выплеснулось на землю. Гаврила посмотрел на него, но ничего не сказал.

— Давно ты тут? — спросил Избор, глядя по сторонам, что бы не случилось неприятностей. Гаврила сделал два длинных глотка и ответил сразу на все вопросы, что вертелись на языках у друзей. Он говорил, словно бредил.

— Не смотри. Нет тут больше никого… Сейчас последнего раздавили… Нас Белоян послал. Сказал, что вы тут должны оказаться либо вчера ночью, либо сегодня утром… Мы торопились, но успели только к полудню, а тут вот….

Он мрачно посмотрел на расставленные вдоль стены бочки.

— Мы их не ждали, но и они нас, видать, тоже… Схлестнулись…. Вот я один и остался….

Он замолчал, заново переживая схватку, в которой погибли его люди. Не решаясь прервать эти воспоминания Избор кивнул Исину и они открыли другую бочку — все одно пить пиво кроме них тут было некому. Не пропадать же добру.

Гаврила допил пиво и теперь неподвижно сидел, уставившись в землю. Избор вынул из его руки пустую кружку и вставил полную.

— Зачем ехал-то?

Гаврила встрепенулся, поднял голову.

— За талисманом… Белоян приказал в Киев отвести.

Избор допил кружку и бросил ее на землю. Черепки брызнули во все стороны.

— А чего тогда сидим? Поехали!

— Лошади, — напомнил хозяйственный Исин. — Хватит ногами землю мерить.

— Найдем. Сейчас весь город наш.

Тень от сгоревших ворот не переползла еще и на шаг, как они оставили весь. Теперь это был мир скорби, мир мертвецов, засыпаемый горячим пеплом, а их дело тащило их на восход, к живым людям. Отыскивая уцелевших жителей, они проехали до конца веси и выехали с другой стороны Фофаново через целые и не тронутые ни огнем, ни врагом ворота, которые сами и открыли.

Они проскакали с десяток поприщ, когда перед ними вздыбился крутой холм, поросший лесом. Избор направил коня вверх, что бы оглядеться и понять куда двигаться. Не натруженные кони взлетели веерх по склону и остановились. С холма открывалось зрелище удивительной красоты.

— Да-а-а широка Русь! — горько вздохнул Гаврила. — Чем хочешь ее измеряй, хоть шагами, хоть поприщами.

Никто не возразил. С этого холма взгляд достигал далеко. Через гряду холмов, что тянулась на восход, через лес, что густел там, где землю покрывал бело-зеленый березовый ковер, то светлел в тех местах, где березы сменяли рыже-зеленые сосны. Небо, что висело над ними, над Русью, сияло золотом и лазурью, а там где оно смыкалось с землей то ли был, то ли чудился какой-то городок с бревенчатыми башнями, стенами и прочей ерундой.

— Стоять бы тут и никуда не ехать, — сказал Гаврила, чувствуя как истерзанная душа наполняется спокойствием. — Век бы любовался.

Исин, чаще других оглядывающийся назад мрачно сказал.

— Много намерял. Ты оглянись.

Масленников поверну голову. За их спинами стоял тот же лес, висело небо, но оно уже было другим. Виднокрай застилал тяжелый дым. Фофаново еще горело, и некому было потушить этот огонь. Весь уже давно скрыли деревья, и с холма совсем не чувствовался запах гари, но каждый из них, помнил, как пахнет горелое человеческое мясо.

— Как-то не правильно все это… — сказал Исин — Неправильно!

— Неправильно то, что ты плавать не умеешь, а вот все остальное — нормально, — рассудительно сказал Избор.

— Не все. Не по богатырски это… Словно мы от беды бежим…

Хазарин развернулся и стал смотреть на дым за спиной. Он не стал гуще, но и не стал прозрачнее.

— Мы там были и теперь там беда.

Он повернулся и показал вперед, на бескрайние просторы перед ними.

— Мы там будем, и там случится то же самое. Мы везем беду с собой.

Гаврила вздохнул еще раз, сбрасывая с себя расслабляющую власть красоты, вспомнил людей, что еще сегодня были живы, и ответил.

— Мы везем с собой счастье и удачу для всей Руси.

Исин недовольно поморщился. Его не поняли.

— Я хочу сказать, что богатырям надо ехать навстречу беде, а не от нее.

— А мы и едем на встречу, — сказал Избор. — Ты, что думаешь уже все кончилось? Все еще впереди. Все еще даже не начиналось…

Он сказал это так спокойно. Что Исин понял, что воевода никого не хочет пугать, и что все действительно будет так, как он сказал.

— А уж если о бедах говорить, — добавил Гаврила, — то кому-то конечно, придется плохо.

— Вот! Так ведь и я об этом!

Хазарин обрадовался, что наконец-то до друзей дошло то, что он хотел сказать.

— Может, тебе легче станет, если я скажу, что нам придется хуже всех? Других-то только задевает, а бьют-то по нам…

Его поняли, но не до конце и Исин еще раз попытался объяснить, что томит его душу.

— Нам проще. Мы-то хоть знаем, за что страдаем, а эти… Может, спрячем его где-нибудь, что бы никто не нашел?

— Ты про Кащееву смерть слыхал? — вопросом на вопрос ответил Гаврила.

Исин выпрямился в седле, и Избору показалось, что он готов выслушать все истории о схватках киевских богатырей с Кащеем, но тот только ответил.

— Про иглу в яйце? Конечно.