— Ты, богатырь, давай-ка езжай отсюда. Мы тебя не трогаем, а ты нас…

Незваный гость покивал, словно и не ждал от него ничего другого, наклонился с коня и ответил:

— То, что вы меня не тронете — это понятно. Кишка у вас на такое дело тонка да и руки коротки, а вот что я вас не трогаю… Это ведь не навсегда. Это я сейчас поправлю.

У разбойников не было ни мечей ни луков и он не торопясь слез с коня, не боясь подставить им спину. В бессильной злобе Босяг смотрел на богатырский доспехи.

Про богатыря волхв ничего не говорил. Не должно было тут быть богатыря. Придётся колдуну доплачивать.

Он бросил взгляд на волхва — не поможет ли колдовством — но у того и своих забот хватало. От волхвов отчего-то несло свежим хлебом, и оба они по-прежнему мелкими рывками погружались в землю. Некогда было тому заниматься богатырём.

«Вон он сейчас как вынет меч… — подумал Бобырь… — Как начнёт махать…»

Руки сами собой разжались, и верёвочка упала в темноту. Но богатырь до меча и не дотронулся. Усмехнувшись нехорошо, он снял с коня котёл и предупредил.

— Убивать вас не собираюсь, только поучу. Но бить буду так, чтоб поняли…

Кто-то прыгнул на него, но богатырь взмахнул рукой и котелок остановил смельчака налёту. Босяг узнал хазарина Сотея. Богатырь не врал. Хазарин словно на стену налетел — где упал так там и остался.

— Ох, боюсь, ребята выйдет вам всё это боком…

— Что тебе до нас, богатырь? — спросил Босяг. Корват отступил в темноту и, прижимаясь к стене, стал обходить нежданную напасть сзади. Кольчуга кольчугой, а горло-то оно всё одно на виду. — Езжай своей дорогой, служи князю…

Богатырь щёлкнул языком, и конь мощно ударил обеими ногами назад. Зашибленный копытами Корват заорал и захлебнулся криком. Богатырь похлопал коня по шее. Одобрял, значит.

Посчитав момент удобным, Босяг и сам решил попытать удачи. Он прыгнул и почти достал непрошеного защитника мешков и амулетов, но тот отпрыгнул и своим страшным котелком ударил его в плечо. В один миг рука онемела, словно он полдня пролежал в снегу. Нож выпал из разжавшейся ладони. Удар развернул разбойника, и богатырь со смехом добавил ему ногой. Босяга подняло в воздух. Он пролетел над лежащим Бобырем, над кашляющим мужиком и врезался в одного из волхвов.

Оба уже вошли в землю по грудь, но борьба ещё не окончилась. Между ними воздух дрожал от сгустившегося колдовства. Волхвы бились по-своему, и разбойнику, даже с ножом в руках, было не место в этой битве. Он оказался лишним.

Едва голова его коснулась радужного тумана, покрывавшего обе фигуры, как раздался треск и ослепительно голубой свет разодрал темноту на клочья до самых стен соседних домов. Грохнуло так, словно Перун ударил рядом одной из своих громовых стрел.

— Бежим!

Ослеплённый богатырь припал на колено и, обронив котелок, выхватил меч.

Но он опоздал.

Рубить было уже некого. Сквозь гул в ушах слышался только удаляющийся топот. Проморгавшись и привыкнув к лунному свету, он увидел, что рядом уже никого нет. Почти никого. Остались только он с конём, да спасённый от разбойников горожанин. Этот всё чихал, кашлял и ползал в луже, от которой несло на всю улицу уксусом.

По его виду ясно было, что расспрашивать его о подробностях бессмысленно, поэтому богатырь спросил о главном:

— Живой?

— Жи…вой… — ответил Гаврила. Он ещё не видел, кому отвечал — глаза слезились. — Ты кто?

— Я Василий Банишев сын, по прозвищу Баниш-Законник… А ты?

— А я — Гаврила Масленников.

Гаврила проморгался. Уксус стёк с него, но нос и горло першило от резкого запаха. Спаситель кривил губы, сплюнул под ноги. Страха в нём не было — только злость. Журавлевец вновь ощутил себя мокрым и грязным.

— Пахнет? — с вызовом спросил он. Василий помахал ладонью перед лицом, разгоняя воздух.

— Если б пахло, то слова бы не сказал… Тут, брат, воняет…

Гаврила спорить не стал — со спасителем особенно не поспоришь. Лицо — глаза, губы, нос — горели и он не чувствовал ничего кроме желания найти бочку с водой и забраться туда. С головой.

— Одного тебя тут волохали?

Вспомнив о Игнациусе, Гаврила повернулся, чтоб посмотреть, что с ним стало.

— Товарищ мой тут был…

В лунном свете видно было только одного разбойника, да развалины, да две ямины, прямо посреди дороги.

— Ну и где твой товарищ? — спросил Баниш-Законник оглянувшись. — Нет тут твоего товарища…

На улице и впрямь остались только они, да оглушённый богатырской рукавицей злодей. Богатырь подобрал её и сунул за пояс.

— Может, разбойники увели? — неуверенно предложил Гаврила. Не мог же товарищ и в самом деле просто пропасть. Богатырь отрицательно покачал головой.

— Да нет. Не до него им было. Они вон своего бросили — что им твой-то товарищ?

Масленников беспомощно оглянулся.

— Может в яме? Он как раз в той стороне стоял…

Спаситель прошёлся по улице, посидел над ямами, покачал головой.

— Пусто…

Гаврила молчал, не зная что делать — то ли радоваться неожиданному избавлению, то ли искать пропавшего товарища. Его спаситель понимал в этом куда больше чем сам он.

— Либо твой друг разбойник, что плохо, либо колдун, что ещё хуже… А может быть и трус. Это вообще никуда не годится…

Бочки с водой Гаврила так и не нашёл. В Киеве их отчего-то предпочитали ставить во дворах, за заборами и собаками, а потому, расставшись со своим спасителем, пришлось ему идти к реке, что текла мимо квартала кожевников. Выбрав место за кустами княженики, он вымылся сам, отполоскал волчевку и портки. От одежды несло так, что её впору было выбрасывать, но волчевку, подарил сам князь — как такую выбросишь, а портки… Он вздохнул, но вздыхай, не вздыхай — без порток по городу особо не находишься.

Взгляд его упал на мешок.

В мешке, разве пошарить?

За блестящей под луной кожей могло скрываться всё, что угодно — от бутыли с живой водой до портков, с карманами полными золота.

Мысль о портках мелькнула и сгинула. Не станет такой колдун, как Митридан с портками возиться, пусть даже. Живая вода это ещё куда ни шло, кабы только не хуже чего внутри пряталось, вроде тех его облаков с глазами… Гаврила передёрнул плечами, вспомнив испытанный четыре дня назад ужас.

Вроде как сама собой всплыла в памяти ещё одна картинка — выбитые ворота на княжеском дворе и бегущие следом дружинники. Он запоздало удивился, словно случилось всё это не с ним, а с кем-то другим и вдруг подумал о том, что случилось бы не зайди он к колдуну.

«Помог, называется,» — зло подумал Гаврила. Он уже готов был обидеться на весь мир, но вместо этого ещё сильнее разозлился. Злость дала силу. Погладив мешок, как погладил бы приблудную собаку, он пробормотал сквозь зубы:

— Ничего, ничего… Будет всё по-нашему… И портки новые будут и деньги… Всё у меня будет.

О том, что и тень найдётся, он тоже подумал, но на язык слова не пустил. На всякий случай, правда, глянул себе под ноги — вдруг да чудо? Но куда там… Время чудес ещё не наступило, а может быть уже прошло.

Развесив одежду на кустах, он дождался рассвета. Ни луне, ни солнцу до его портков дела не было, как и до волчевки. Вода с них стекла, да и только. Когда вокруг начали ходить кожевники, он натянул на себя сырую ещё одежду и, мысленно проклиная всё на свете, пошёл на постоялый двор.

Солнце светило в спину и ему хотелось, по въевшейся за долгие годы привычке, повернуться к нему лицом, чтоб идти так, как он всегда ходил, но страшно стало. Вспомнился князь Круторог, жадные руки дружинников. Наверняка ведь князь не сидел сиднем, наверняка всех на ноги поднял, всем сообщил, что есть где-то такой Гаврила Масленников, что спиной вперёд ходить умеет…

Он вздохнул. Страшно ссорится с князем. Но — что делать? Пришлось. С Судьбой не поспоришь. Судьба, она сама решает бить тебя или гладить.

Потом вздохнул ещё раз, теперь об Игнациусе.

Без него жизнь стала неспокойной. За эти несколько дней он уже успел привыкнуть, что оборотистый купец всё делал за двоих — и расплачивался и думал, а теперь всё придётся делать самому.