Все новости, все передачи были посвящены только этому. Израиль требовал доступ к найденному предмету, оперируя тем, что он принадлежит им по праву, правительство африканской страны, на территории которой велись раскопки, требовало вернуть им украденный бесчестными европейцами предмет, а мы с профессором и моей новой/старой девушкой ждали результаты многочисленных экспертиз, которые подтвердили или опровергли бы подлинность Ковчега.

Самое интересное, что я сам не знал, вернул Тутмос иудеям подлинник или они выбрали подделку, история об этом умалчивает. Сведений об этом не было просто нигде, всё что было известно, что Великий египетский царь сам вернул Священные реликвии иудеям, когда они выполнили его требования.

Так что я, как и остальные ждал результатов, которые понятное дело затянулись на долгие месяцы, но зато потом отчёты посыпались один за другим и все подтверждали, что материалы из которого он сделан, принадлежат Бронзовому веку примерно предполагаемого Исхода иудеев из Египта, так что уже это будоражило человечество, когда стало понятно, что как минимум это не новодел из Средних веков, а именно принадлежит нужной эпохе.

Учёные изучали всевозможные описания, какие только могли найти, но я-то знал, что это бесполезно, ведь ремесленники мастера Аменемхета делали копию с оригинала из тех же материалов, из которым был изготовлен подлинный Ковчег. Так что если уж я, кто видел его вживую не мог опознать его, то что уж говорить об учёных, которые опирались лишь на приблизительные описания из глубокой древности.

Нам тем временем позвонили из Ватикана и попросили, если Ковчег окажется подлинным, предоставить им его для экспозиции первым, чтобы все верующие могли его увидеть вживую. Сумма, которую нам предложили за приоритетный месяц его выставления была такая, что профессор икнул и потерял очки, а Маша объявила, что нам срочно надо пожениться, пока меня не охмурила какая-нибудь знойная итальянская графиня, а позвонивший почти сразу после этого звонка отец, потерянным голосом попросил рассмотреть меня возможность хотя бы неделю выставить Ковчег в Москве. Он тихо добавил, что ему позвонили оттуда и пообещали столько, что он решился позвонить мне. Я его заверил, что для дорогого и любимого государства выделю время в приоритете, но рассчитываю на ответные шаги и его ко мне. На что он меня заверил, что с этими людьми можно и нужно торговаться, они отлично понимают язык сделок. Взяв всё на себя, он радостный отключился, словно только что заключил миллиардную сделку, хотя…может так оно и было.

Самый пик всеобщей истерии и бесконечных звонков от глав различных государств, даже мусульманских, пришёлся на окончательный отчёт нескольких независимых лабораторий в разных странах о том, что с вероятностью в девяносто процентов найденный нами Ковчег является подлинным. Едва новости об этом появились в СМИ и на телевидении, мы с профессором стали самыми востребованными людьми на этой планете. Он был бесконечно счастлив происходящему, а особенно благодарен мне, что я первым пришёл к нему со своей необычной просьбой.

Отвечая на вопросы красивой итальянской журналистки, которая обворожительно мне улыбалась и старалась быть ближе, окутывая меня приятным запахом дорогих духов, я старался при этом не смеяться, видя, как неподалёку злится Маша, показывая мне издалека кулак.

— «Спасибо Рехмир и мастер Аменемхет, за этот час моего триумфа, — подумал я про себя, — я обязательно ещё раз посещу ваши гробницы и принесу богатые дары и хотя никаких райских кущ на Полях Тростника не существует, а после гибели планеты пришельцев не стало и самих Полей Иалу, но раз вы верили в них, то я сделаю вам приятно, поскольку сейчас, я сам абсолютно счастлив».

Закончив с интервью и взяв номер счастливой журналистки, я подошёл к злобно пыхтящей Маше, напоминающей закипающий чайник.

— Баронесса, между прочим, — решил я разозлить её окончательно, показывая номер на визитке, написанный красивым, явно женским почерком.

— Андрей! — её возмущённый возглас был наверно слышен во всей студии, где мы общались с мировой прессой.

С потолка, с периодичностью в тридцать секунд, нам на головы сыпалась побелка.

— Хоть часы сверяй, — буркнул сидящий на верхних нарах Юра и спросил сидящего на нижних толстого, седого, одетого в запылившийся костюм человека. — Вы в порядке?

— В порядке, — раздраженно отмахнулся тот и посмотрел на меня и ухмыльнулся. — Следующий залп будет означать, что они нам не верят. Не зассышь, сынок? — подпустил в последнее слово сарказма.

— Не зассу, отец, — в тон ему ответил я.

То же мне родитель выискался. Но без него у нас ничего не получится, так что придется это терпеть.

Раздался гул, и на голову просыпался белый ручеек.

— Что ж, это их выбор, — с философским видом пожал плечами «отец». — Давай.

Поднявшись с ящика, я повернулся налево и вошел в светящееся, видимое только мне, золотистое пятно. Здравствуй, «тамбур», мы не виделись целых полторы минуты, но я уже успел соскучиться — здесь всегда тихо, спокойно, а ходить сюда могу только я или те, кто держит меня за руку.

Вокруг сияют мириады пятен — пространственных пробоев. Что скрывает большинство из них мне неведомо — посетить их все короткой человеческой жизни не хватит, но с момента появления в этом мире я очень хорошо поработал, и точно знаю, что вот этот пробой ведет на крышу Собора Святого Петра, а вон тот — прямо к её голодным детям. Спасибо, что научила меня складывать два и два, Сеннит.

Левая рука коснулась «Ватиканского» пробоя, правая — ведущего в другой мир. По телу пробежал болезненный, словно от удара током, импульс. Ерунда, ради дела такое я могу потерпеть — где-то там, в жестоком и странном мире по ту сторону тамбура, войска Его Святейшества убивают мою стаю, и я обязан положить этому конец. Минута, вторая, третья. Все, можно отпускать.

Утерев ладонью пот со лба, немного подрагивая от остаточных импульсов, я вернулся к ведущему в бункер пробою и вошел в него, угодив в крепкие объятия «отца»:

— Молодец, Андрей!

Сам знаю.

— Суп сварил, из пакетика с заправкой, — сковырнув ботинки и бросив рюкзак на пол прихожей, ответил я на мамин вопрос.

Задолбала своей непрошенной заботой, но если ругаться — будет хуже. Просто немного потерплю и буду свободен до завтра. Но мама у меня хорошая, и с тех пор как я уехал учиться в город, я стал к ней относиться еще лучше.

— Там же есть нечего, — неодобрительно заметила она. — И вредно.

— Я картошки с колбасой покрошил, — парировал я, повесив пуховик на крючок вешалки. — Не так уж и вредно.

Зима нынче началась в начале ноября.

— Ладно, раз с картошкой, значит нормально, — успокоилась она. — Ладно, отдыхай, устал поди — четыре пары!

— Устал, — подтвердил я. — Пока.

— Пока. Не забудь руки помыть перед едой, а то в автобусах чего-только не подхватишь. Ты же у меня хороший мальчик, Дюша. Папа бы тобой так гордился.

Отправив подаренный сестрой на поступление айфон в карман брюк, я подхватил рюкзак и пошел в комнату. Их у меня две, но во второй кроме кровати и пустого шкафа ничего нет — мне не нужно, а до этого в ней никто не жил. Слева — диван, я на нем и сижу, и сплю. У окна — стол с ноутом и тетрадками. Стул — «совковый», с потрепанной зеленой обивкой, но мама обещала подарить на Новый год нормальное кресло на колесиках. Справа — шкаф с отсеком под шмотки и почти пустыми полками. Не средневековье же книжки и хрусталь складировать, максимум — фигурку Хацунэ Мику, которую стыдно показывать знакомым. Хорошо, что в гости ко мне почти никто не ходит — не хочу превращать квартиру в свинарник, поэтому не говорю одногруппникам о том, что живу один. От «вписок» потом хрен отобьешься.