— Что ты! — махнула рукой гномь. — Женщины все считаются сокровищем рода. Даже неплодные — они пестуньи. А некондов под горой треть, и среди знати тоже. Обычное дело.

— Обычное, значит, — понимающе кивнул я. — Как глубинный жар, незримый свет и землекройка?

— Ну да. Только землекройку мы из Подгорья уже давным-давно выгнали.

— Эльфов вы еще раньше выставили, однако вот он я, здесь! — вдруг само собой вылетело у меня.

— И каким боком ты эльф, кроме женитьбы?! — кронфройляйн недоверчиво сощурилась, не соотнося сами собой разумеющиеся для меня вещи.

Тут я понял, что совсем зарапортовался. В мои планы вовсе не входило просвещать подгорную принцессу относительно всех тонкостей моего положения. В основном потому, что представить себе ее реакцию на мой рассказ я не мог при всем известном опыте и не самом бедном воображении. Однако еще меньше я представлял себе пределы женского любопытства.

— Давай-давай, колись, как сланец под кайлом! — азартно вцепилась в меня гномь, чуя интересное.

Устоять я не смог. Наверное, потому, что непреодолимо тянуло рассказать о себе правду, наплевав на все опасности и опасения, на мыслимые и немыслимые предосторожности, а также привычку не болтать попусту. Так что в ответ на затянувшееся изложение планов на будущее я вывалил на ни в чем не повинную девчонку все свое прошлое в не самом коротком, зато отчаянно приукрашенном варианте.

Из моим слов все выходило много лучше, чем в жизни. И Анарисс, в противовес пещерной придавленности каменных сводов, без помех тянулся ввысь, и горожане в нем вспоминались все серьезные и дельные, без пустословия и злости, что улица вбивает в глотку каждому. Даже эльфы получились не равнодушными и безжалостными хозяевами жизни, а отчаянными игроками, равно не способными ценить себя и других в своем сумасшедшем танце судеб. Их красота, сила, неуязвимость от обычных жизненных бед словно заслоняли недостатки, памятные каждому иному по крови обитателю города. Не чудовищами выходили Инорожденные, а дивным народом.

Тнирг слушала завороженно, в свете фитиля ее глаза мерцали оранжевым, бархатная шерстка на личике искрилась. Чужая, непривычная, зверек зверьком — но исконных девичьих чар в ней было всяко не меньше, чем в прочих. А потому просто невозможно было выговорить что-то, способное омрачить этот сияющий взгляд. Даже об эльфах, кто бы ни были они на самом деле, и кем бы ни был я сам. Не мог я рассказывать заслушавшейся девчонке про страхи да гадости, пусть даже эта девчонка была мохнатой подгорной принцессой расы, некогда изгнавшей Инорожденных из своих родных мест.

Но как бы легко ни шли слова с языка, настала пора закончить рассказ. Все, что могло прозвучать, прозвучало, оставив меня в каком-то странном опустошении.

Впрочем, молчание длилось недолго. Потянувшись после вынужденной неподвижности, Тнирг улыбнулась и совершенно безмятежно задала вопрос:

— Ты сам-то в это веришь?

— Не особенно, — признался я.

Вот ведь подловила… И в то же время сняла груз с души. Не останется осадка от красивого вранья, на которое я обычно не мастер. А в этот раз почему-то разболтался как по писаному, что твой агитационный крикун перед выборами в магистрат…

— А я вот верю, — гномь неожиданно вывернула все наизнанку. — О том, чего нет, так рассказать нельзя.

Каким-то чудом я сумел сдержаться и не брякнуть: «Это как?!» Но Тнирг и без вопроса разъяснила непонятицу:

— Ты просто не замечал, пока был рядом, привык смотреть по-другому. Загонял вглубь, чтобы не мешало. Сначала ненавидеть, потом любить… А теперь — просто жить.

Услышанное поразило меня настолько, что в ответ я даже промычать ничего не смог. Не ожидал я от сопливой девчонки, что знает меня без году неделю, такого понимания, какое мне самому не под силу. Что только наделяет такой вот недетской проницательностью? Не враз ответишь. То ли женская мудрость, то ли само устройство гномской общины, в которой власти служит не мужское поверхностное знание, а такое вот, глубинное…

Привычная для подгорных жителей пара противопоставлений раскрылась совершенно с иной стороны. Различие между народом Пятых детей Отца с Матерью и прочими разумными расами оказалось куда более коренным, чем казалось на первый взгляд. Хотя у тех же гоблинов в рою тоже правят самки-имаго…

Вот только озвучивать это сравнение при будущей правительнице Безнебесных Стран все-таки не стоит. Пусть ее реакция на мой рассказ и поразила меня куда больше ожидаемого, далее испытывать терпение Судьбы ни к чему.

Однако Тнирг еще не закончила удивлять меня. Покончив с привалом, гномь столь же решительно принялась за ревизию накрученных на ней одежек, избавляясь от всего лишнего. Скоро на кронфройляйн, несмотря на весьма условное тепло заброшенной пещеры, осталось лишь одно легкое замшевое пончо и такие же штаны, зато поверх мокасин она намотала жесткие щетинистые шкурки хавчиков.

— А ты чего застыл? — прервала подгорная принцесса мое остолбенение. — Раздевайся, а то спечешься.

— Где, здесь? — я недоверчиво оглянулся.

— Нет, ниже, — охотно пояснила гномь. — В Глубокой Щели.

Изумившись еще крепче, я все-таки последовал ее примеру и вскоре так же остался в штанах от униформы и брезентовом пончо на голое тело. На обувь, изрядно побившуюся о вездесущие подгорные камни, я намотал прихваченные с собой запасные куски брезента, которые ранее употреблял как подстилку для сидения. Только эта возня и позволила не замерзнуть на знобком пещерном сквозняке.

Ощущая тот же озноб, Тнирг нетерпеливо приплясывала, ожидая, когда я закончу сборы. С места мы снялись едва ли не бегом, первые несколько сотен футов согреваясь на ходу. От такой пробежки не осталось и следа путаницы в мыслях, да и самих мыслей — одни ощущения, обострившиеся до предела, так что сразу, без промедления, удалось заметить, когда ледяной поток воздуха вокруг нас заметно потеплел.

Идущая впереди подгорная принцесса сбавила ход, осторожно пробираясь по неровностям нижней части пещеры. Казалось, будто кто-то разлил здесь кипящую каменную кашу, которая так и застыла вперемешку рябью, комками и лопнувшими пузырями с бритвенно-острым краем. С каждым шагом становилось все теплее, однако пока что это было не просто терпимо, а даже приятно.

В конце галереи, сделавшейся едва проходимой, показался еле различимый красноватый отблеск. Одновременно куда сильнее потянуло жаром, сухим, как от каменной печи. То есть это снаружи он был сухой, а под пончо, отсыревшим в промозглой пещере, получилась прямо-таки огрская сауна.

Выпуская пар из-за ворота, я как-то упустил момент, когда искореженный ход кончился, выводя нас на огромный карниз. Красновато-оранжевый свет здесь шел не сверху, а снизу, озаряя стены огромного колодца наподобие тех, что я уже пару раз видел под горой. От Светлой Дудки и Зала Миллиона Бликов он отличался лишь тем, что здесь формирование канала еще не завершилось, и внизу, в какой-то полусотне ярдов от нас, кипела желто-рыжая лава.

Кронфройляйн плотно замотала рот и нос извлеченной откуда-то тряпицей, а еще одну протянула мне, плеснув на нее водой из фляжки. С благодарностью приняв повязку, я быстро приспособил ее на место. Как нельзя вовремя — испарения расплавленного камня уже начинали неприятно жечь глотку.

Точно так же, как в давным-давно остывших алмазных трубках, дно Глубокой Щели было усеяно шпилями, колоннами и столбами, а посередине ее возвышался монолит не более чем вполовину ниже скального основания замка Стийорр. Его вершина, зубчатая, словно корона сказочного короля, терялась в разноцветных дымах, которые струились из щелей в стенах гигантского колодца.

— Нам туда! — глухо пробубнила гномь из-под повязки и, чтоб совсем не оставлять сомнений, махнула рукой в сторону исполинского столба.

Кто бы сомневался…

Прежде, чем начать восхождение, пришлось спуститься едва ли не на половину расстояния, отделявшего нас от лавы. Сопутствующие этому пути ручейки и потеки воды на стенах колодца постепенно превращались в исходящие паром каскады кипящих луж. В некоторые из них жидкость пробивалась снизу через расселины, уже перегретая и смешанная в густую грязь с минеральной пылью. Над ее неровной поверхностью вздымались пузыри всех цветов радуги, лопаясь с отчетливыми влажными щелчками. Ошметки кипящей жижи разлетались во все стороны и, шипя, тут же засыхали вокруг источников неровной оградой. Временами причудливые постройки вздымались вдвое выше моего роста, нависая над породившими их фонтанами. Самые неустойчивые из них то и дело обрушивались то ли от сотрясения, вызванного нашими шагами, то ли от веса налипших слоев, так что приходилось остерегаться не только всплесков самих мелких гейзеров и кипящей капели с карнизов, но еще и этих обвалов. Осколки окаменевшей грязи заставляли бурлящие лужи выходить из берегов, растекаясь булькающими жгучими ручейками.