В общем, я валялся на кровати и предавался грустным мыслям. Это заняло часа два, а потом я встал, посмотрел на водку в графинчике, передернулся и отправился прогуляться по монастырю. Все равно делать больше нечего.

Изнутри монастырь напоминал семейное студенческое общежитие, то крыло, в котором меня разместили, очевидно, предназначается именно для этой цели. Моя комната оказалась единственным люксом на этаже, а дальше начиналась обычная общага. Нет, я погорячился, это необычная общага. Во-первых, здесь нет специфических запахов, ни за одной из многочисленных одинаковых дверей не убежал суп, не пригорела картошка и не происходит великая пьянка. Во-вторых, здесь удивительно чисто, на полу не валяются ни сигаретные бычки, ни куски жвачки, ни обертки от конфет и чипсов, ни, тем более, использованные презервативы. Здесь не ощущается ни затаенная нервозность казармы, ни злобная бедность рабочей общаги, ни радостное раздолбайство студенческой. Пожалуй, это место больше всего похоже на коммунистический интернат, про который я читал в какой-то советской книге про светлое коммунистическое будущее.

Я прошел коридор из конца в конец и вышел на лестницу. В углу просторной лестничной площадки стоял стол, за которым сидела пожилая женщина в серой форменной рясе и сосредоточенно вязала. Наверное, это и есть дежурный по этажу, о котором говорила Татьяна. Женщина скользнула по мне любопытным взглядом, но ничего не сказала и снова углубилась в вязание. Я вышел на лестницу и пошел вниз.

Этажом ниже находилась такая же площадка, только за столом здесь сидел плешивый мужик средних лет и еврейской наружности. А стена за его спиной здесь не глухая, как этажом выше, в ней есть дверь, которая сейчас открыта и через нее виден застекленный переход в какой-то другой корпус. Я направился туда, ведь какая разница, где бродить? Главное — не заблудиться, да и это, в общем, не страшно, любой из дежурной службы поможет мне найти обратную дорогу в келью.

Переход привел меня в буфет, предлагающий посетителям несколько десятков видов печенья, бутербродов и прочей легкой закуски, а также пиво, вино, чай и кофе. Поначалу меня удивило отсутствие ценников, но я вспомнил слова Татьяны про то, что деньги в монастыре не имеют хождения, и перестал удивляться. Только покачал головой — никогда не думал, что коммунизм выглядит именно так.

Я заказал чашку кофе и порцию мороженого, не спеша выпил первое и съел второе, и направился дальше.

Похоже, в этом корпусе размещается нечто вроде клуба. Просторный зал, похожий на дискотечный, всюду много окон с витражами на самые разнообразные темы, от религиозных до почти что порнографических. Стены повсюду увешаны картинами, судя по всему, представляющими собой результат усилий местной художественной самодеятельности. По большей части неумелая мазня, но есть и неплохие экземпляры, "Вечер в Гоморре", например, или "Переяславие Куликовской битвы", очень красивые картины, хотя и жутковатые.

Коридор уперся в лестницу, я спустился на один пролет и уперся взглядом в доску объявлений. По большей части ничего интересного. Потерян золотой крест на цепочке с инициалами И.Н. на задней стороне, нашедшего просят обратиться в такую-то комнату. Желающие завести котенка чистокровной тайской породы могут до первого декабря обратиться в такую-то комнату, нерозданные котята будут распроданы в городе. Хочу научиться хорошо играть в шахматы. Желающие усилить второй квадрант души могут обратиться в третью городскую больницу, где открылись две вакансии санитара. Иеромонахиня Зинаида проводит набор в группу первичного обучения чудотворению. Гм…

Я направился по указанному адресу.

Иеромонахиня Зинаида оказалась невзрачной худосочной особой лет тридцати — тридцати пяти. Тощая, с плоской грудью, тонкими губами и невыразительными, какими-то птичьими, чертами лица, она смогла бы привлечь в сексуальном плане разве что Робинзона Крузо. Но в ней это было не главное.

— Приветствую вас, гм… извините, не знаю, как к вам правильно обратиться, — неловко проговорил я, открыв дверь комнаты 402-А, в которой обитала эта женщина.

— Зина, просто Зина, — отозвалась иеромонахиня, вставая с коврика, на котором сидела в позе лотоса. И ласково улыбнулась. Странное дело, ее голос прозвучал так же невыразительно, как и следовало ожидать, исходя из ее облика, но что-то неуловимое то ли во взгляде, то ли в интонации, то ли в улыбке сделало свое дело. Я внезапно понял, что она прекрасна и это впечатление не в состоянии испортить ни поросячьи глазки, ни тусклые темно-русые волосы, ни застиранное серое трико, в которое она сейчас одета.

— Формальности оставь за дверью, — продолжала она, улыбаясь, — какая я тебе матушка? И вообще, можешь обращаться ко мне на ты. Давно прошел рукоположение?

— Вчера.

— Кто духовный отец?

— Владыка Дмитрий.

— Ого! Больше ни о чем спрашивать не буду, меньше знаешь, лучше спишь, — она снова улыбнулась. — Что умеешь?

— В смысле?

— Словом делать что умеешь?

— Это… мозговой шторм, что ли…

— Ого! Что еще?

— Больше ничего.

— Гм… ладно, это потом… читать умеешь?

— Умею.

— Что читал?

— Много всего…

— Библию?

— Чуть-чуть. Знаю основные положения, но…

— Евангелие?

— Читал.

— Сколько евангелий прочел?

— Четыре.

— Все канонические?

— Да.

— Апокалипсис, послания апостолов?

— Не читал. Про апокалипсис кое-что слышал…

— Что такое число зверя?

— 666.

— Каков смысл числа?

— Не знаю. Говорят, штрих-код…

— Какой штрих-код?

— Ну, в том мире, откуда я прибыл…

— Стоп! Владыка благословил тебя на то, чтобы ты это рассказывал?

— Нет, но…

— Тогда молчи. Где Христос облажался?

— Облажался?

— Ошибся, сделал глупость, протормозил.

— Что ты имеешь ввиду?

— Ты считаешь, что он все делал правильно?

— Ну… он же бог…

— Ты думаешь, бог не ошибается?

— Не знаю…

— Можешь назвать божьи ошибки?

— Это ересью попахивает…

— В стенах монастыря за ересь не наказывают. Раз ты среди нас, значит, доказал право мыслить свободно. Так где бог ошибся?

— Содом и Гоморра?

— В чем здесь ошибка?

— Ну… он хотел уничтожить этих… сексуальных меньшинств…

— Эко ты их назвал, — хихикнула Зина. — Ты имеешь ввиду, что ему следовало довести дело до конца?

— Лучше было не начинать, но если начал, то да.

— А если он подумал, что это будет хорошо, а потом понял, что был неправ и передумал?

— Вот и ошибка.

— Понятно. Со свободой слова у тебя все нормально, с логикой тоже. Когда можно нарушить заповедь "не убий"?

— Насколько я помню, в священном писании исключения не предусмотрены.

— В явном виде — нет. А в неявном? И вообще, я спрашиваю не про священное писание, а про твои личные соображения.

— Гм… ну, по-моему… можно убить того, кто хочет убить тебя. Можно убить, если уверен, что убиваемый недостоин жить. Можно убить случайно.

— Случайно убить — не грех?

— По-моему, любое убийство — грех, но нельзя прожить жизнь, ни разу не согрешив. Сказано же, что один бог без греха.

— Разве бог без греха?

— Ну… не знаю.

— А если подумать?

— Но разве можно считать, что бог грешит? Насколько я помню, грех — это нарушение божьих установлений, божьей воли.

— Воли или установлений?

— Ну… да не знаю я! Я же не богослов, я простой мужик, в церкви был всего один раз в жизни, когда меня крестили. А евангелие я читал просто так, как обычную книгу, для развлечения.

— Как тебя зовут?

— Сергей. И еще Алексей, по церковному.

— Про мирское имя теперь можешь забыть. Ты молодец, Алексей, для простого мужика ты удивительно долго поддерживаешь разговор. Давно служил в войске?

— Я демобилизовался два… нет, уже три месяца назад.