Он неудачно выставил ногу и споткнулся, словно на невидимом камне. Не довлей над бойцом страх, он мог бы все исправить, сохранив равновесие: быстрота и координация решили бы исход в его пользу, но парень запаниковал, а потом смирился с неизбежным.

Денис видел, как он очень медленно начал заваливаться набок – прямо в круг – и шагнул в направлении аномалии.

– Стоять! – Окрик Ворона хлестнул по нервам, и Денис остановился прежде, чем понял, что опоздал бы в любом случае.

Тело уже горело. Оно так и не достигло асфальта, развалившись в воздухе, осев пеплом и чадом. В воздухе повис запах, очень напоминающий тот, что появляется при готовке свинины на углях, но более резкий, и Дениса едва не вырвало.

– Мать, мать, перемать! – Кит разразился возгласами и монотонной бранью, в которой не удавалось вычленить отдельных слов, не говоря уже о том, чтобы понять общий смысл.

Его никто не останавливал, позволяя выговориться, и от этого бойцу, казалось, становилось только хуже. Они с Вороном слишком часто видели подобное: когда у якобы абсолютно адекватного человека в Зоне срывало крышу. Кит наверняка не осознавал всей опасности, когда шел, и теперь, оценив последствия, испытывал шок: не из-за ужасной смерти своего товарища, а потому что мог оказаться на его месте.

Ворон мельком кинул на бойца оценивающий взгляд. Денис почти был уверен: сталкер уже не сомневался, кого потеряет следующим. Между ними всегда существовала договоренность: не вмешиваться. Зона сама отбирает своих, и спорить с ней можно лишь в том случае, если намеченный человек тебе дорог. В конце концов, лучше хранить тех, кто стремится выжить, чем вытаскивать потенциальных самоубийц. Однако Кит Денису нравился, и он по собственному опыту знал: клин вышибают только клином.

Он шагнул в направлении «кругов огня» и закрыл глаза. Ему не требовалось много усилий. Он слишком хорошо чувствовал грань, за которую не стоит выходить.

«Круг огня», как и «мокрый асфальт» или «мертвая вода», считались мирными аномалиями, которые пожирали лишь угодивших в них неосторожных путников. Денис и не лез на рожон: не знал, сможет ли «договориться». Однако сейчас намеренно отогнул палец и чиркнул им над кругом – так, чтобы все видели. В случае неудачи мизинцем левой руки он вполне готов был пожертвовать, да и иметь перед глазами подтверждение своей глупости иной раз полезно.

Палец обдало теплым воздухом. Такой часто бывает в бане, но ни боли, ни жара за ним не последовало.

Когда Денис открыл глаза, то оценил побледневшие лица бойцов с огромным диапазоном эмоций от подозрения до тихого прибалдения. Ворон рассматривал окрестности.

– А… – Кит моментально пришел в себя, но слова у него закончились.

– А существует вещь, которой ты не умеешь? – спросил Дух.

– Я так и не научился сносно стрелять, – признался Денис. – Но ты не паникуй. Все возможное мы сделаем.

– Мне поаплодировать? – спросил Ворон, когда после очередного мирного перехода объявил кратковременный привал и они наконец смогли переброситься парой слов наедине. – Мне казалось, ты не стремишься к всеобщей славе.

– Я и не стремлюсь. Просто если бы я не переключил внимание на себя…

– Кто-нибудь снова гробанулся.

– Вот именно!

– Ты читал про искупительные жертвы? – спросил Ворон.

Денис поморщился.

– В языческих верованиях такой подход применялся постоянно, в иудаизме в том числе, в христианстве позже стал заменяться молитвой или принесениями даров церковникам, но принцип всегда оставался неизменным: отдать часть за возможность куда-нибудь пройти или что-нибудь сделать или иметь успех в каких-либо начинаниях. По мере важности цели доходило и до человеческих жертв.

– Вы чего там шушукаетесь о всякой жути? – Шрам подсел ближе.

– А о чем еще шушукаться в Зоне? – вопросом на вопрос ответил Ворон.

– Все эти жертвы от бескультурья и маловерия. И вообще древность.

– Да ну? – Ворон приподнял бровь.

– Христианская вера изживает всякую гадость, – убежденно заявил Шрам.

Ворон хмыкнул.

– Вообще-то именно у вполне себе христианствующих европейцев существовало понятие строительных жертв. В конце аж девятнадцатого века об этом писал некто Сартори, и объяснение его оказывалось очень близко к богословским течениям. – Он прищурился, вспоминая. – Основание города, постройка дома, моста, плотины и другого большого сооружения освящается через смерть человека, причем большей частью жертва каким-нибудь способом прикрепляется к фундаменту постройки. В смерти невинного человека при основании здания богословы видели аналогию Божьему сыну, послужившему краеугольным камнем всего мироздания.

– Ну тебя к черту, – выругался Шрам и отсел подальше.

– Невежество и незнание истории когда-нибудь погубят эту цивилизацию, – вздохнул Ворон.

– Я в курсе насчет творящегося в мародерских бандах, – заметил Денис, возвращая разговор в прежнее русло.

Как правило, те не брали пленников, но если такое происходило, то, от души поизмывавшись, отводили либо в метро, либо заталкивали в какой-нибудь дом, а то и просто кидали в аномалию, полагая, что это привлечет удачу и отвлечет охочую до крови Зону от них самих.

– Они, разумеются, последние уроды, но самое неприятное в том, что даже научники не могут определиться, Зона – это «что» или «кто». И принцип искупительной жертвы действительно работает слишком часто. Невозможно спасти всех, можно только попробовать сохранить и не позволить гробануться себе, поскольку там, где можешь пройти ты, не пройдет больше никто.

– Но…

– А ты сегодня сглупил, показав свое отличие от всех прочих. Неуязвимость – не то же самое, что чтение мыслей. Последнее воспринимается фокусом, и не больше, а вот первое порождает зависть, а через нее и ненависть. Боюсь, они теперь будут воспринимать нас не частью человеческой расы, а чем-то средним между тварями и людьми или даже пособниками Зоны. А это очень опасно, Дэн, и нам с тобой еще аукнется.

– Десять человек. – Денис вздохнул. Он не чувствовал себя неправым, но и спорить не собирался. – Раньше ты не брал с собой больше шести. Рассчитывал на искупительные жертвы? – Он невесело усмехнулся.

Ворон некоторое время молчал, обдумывая что-то свое.

– Ты сильно ужаснешься, если я отвечу утвердительно? – наконец спросил он. – Каждый раз, когда мы водили группу, мы теряли. Зона, конечно, то еще испытание. Какой-нибудь деревенский дурачок – вроде Дмитриева-младшего – без понимания о том, что здесь творится, пройдет и не заметит. А казалось бы, умный, образованный и адекватный человек гробанется, причем на ровном месте, или закатит истерику. Ты думаешь, тот парень сам собой споткнулся? Или Зона в критический момент подножку поставила?

– Я не знаю, – честно ответил Денис.

– Так вот и я: не знаю. Но когда Шувалов озвучил, сколько человек направится в Периметр, спорить не стал. То, что зависит от меня, я сделаю, но я не ангел-хранитель и не божество и тебе не советую строить из себя незнамо кого.

У мусорных баков копошились гиены, на людей они, казалось, не обращали внимания, но время от времени одна из тварей поднимала голову, прижимала круглые уши и застывала с высунутым языком, пробуя на вкус воздух.

– Всего четыре, – заметил Шрам.

– Поправка, – ответил Ворон. – Мы видим только четырех.

Гиены, как и породившие их дворняги, сбивались в стаи – это знали большинство людей, идущих в Зону. А вот о примерной численности этих стай не догадывался никто.

Придворовая дорога – прямая как стрела и еще недавно кажущаяся безопасной – вела именно мимо баков. Можно было выбрать другую: проходящую мимо детских площадок и школ. Ворон, однако, сомневался. Все снова выходило так, словно их заманивали в ловушку. Или нет? Ему могло лишь казаться, будто он видит последовательность в совершенно не зависящих друг от друга ситуациях и обстоятельствах.

На приписывании Зоне человеческой логики и человеческого же коварства погорели слишком много сталкеров, а еще больше – свихнулись. Входить в их число не хотелось от слова «совсем». Как для христианского мира, несколько веков назад основополагающим вопросом являлся: сколько ангелов умещается на конце иглы? Так для ученых в нынешнем столетии – имеется ли у Зоны что-то, сравнимое с интеллектом, или нет? Ответа не существовало.