– Даю вам слово сделать все возможное, чтобы не допустить ничего подобного, – проронил он. – Однако я боюсь, все еще сложнее, господа науч… то есть ученые.

В ИИЗ не первый год существовало своего рода соперничество. Шувалов в шутку сравнивал его с враждой между мушкетерами короля и гвардейцами кардинала. Сталкеров считали людьми второго сорта из-за их малоучености, любви к авантюрам и деятельности, хорошо если незаконной лишь на четверть, звали «ходоками» и «отморозками». Сталкеры в свою очередь звали сотрудников ИИЗ научниками и теоретиками, не видящими реальной жизни за своими формулами. Приятельству соперничество, впрочем, не мешало, а часто и помогало выработке решений и мозговому штурму, как сейчас. Однако иногда приводило и к обоюдным оскорблениям, и к желаниям поотрывать головы и схватиться за оружие. Истина, как обычно, скрывалась где-то рядом, и как научники не могли обойтись без сталкеров, их опыта и таскаемых из Зоны образцов, так и последние – без постоянной модернизации сканеров и последних исследований. А над всеми ними стоял Шувалов, умеющий, если нужно, развести по углам, а то и вдарить по яйцеголовым лбам ученых и остудить излишне горячие головы сталкеров.

– Мы попали в очень неприятную ситуацию, – продолжил Ворон. – Наши союзники в Зоне уверены, будто угроза их миру… Да-да, не морщитесь так, эмионики разумны, а в Периметре сформировалась своя экосистема. Так вот, угроза их существованию исходит именно от людей.

– Они не намерены разрывать договор, – скороговоркой произнес Денис, – но, я полагаю, могут изменить это решение, если количество дыр увеличится.

Повисла пауза, которую разбил пузан (Ворон даже не сомневался в его дальнейших словах).

– Что нам с того? – Казалось, он раздулся от осознания скорой победы над Зоной и всеми населяющими ее тварями, участие в которой он непременно припишет и себе. – Если Зона перестанет существовать, нам же лучше. А так называемый договор можем разорвать и мы сами.

– Вы, видимо, забыли то, что происходило до этого договора, – заметил Нечаев. – Ну конечно, не вас же били эмо-ударом.

– Я не столь глуп, чтобы лезть в пекло, – ответил научник.

– Несомненно, – прищурился Ворон. – Вам больше по душе загребать жар чужими руками. Для пуза полезнее, как и для сердца и прочих органов.

– Василий Семенович! – на удивление тонко взвизгнул пузан, приподнимаясь. – Я требую оградить меня от подобного типа! Я член Академии наук, в конце концов, а этот…

– Ворон, – подсказал внезапно появившийся на пороге Анатолий Вронский, то ли опоздавший на заседание, то ли явившийся по делу, то ли пришедший наводить порядок. Иногда Шувалов звал тихого работника морга, совмещающего это занятие со съемками и работой в театре, разрядить обстановку. – Игорь Николаевич Ветров, легендарный сталкер, давно сотрудничающий с нашим институтом и не раз спасавший мир от, не побоюсь этого слова, локального апокалипсиса.

– Господи… пафоса-то сколько, – прошептал Ворон. Сделал он это достаточно тихо, только соседи подозрительно фыркнули.

Успокаивающе Вронский действовал буквально на всех. Почему-то ругаться и кричать в его присутствии не выходило даже у записных скандалистов.

– Благодарю, Анатолий Борисович, – громко сказал Ворон. Вронского он не любил, но, без сомнения, уважал, что не мешало слегка подначивать: тот терпеть не мог обращения по имени.

– Не за что, Игорь Николаевич. – Вронский ответил тем же. – Рад видеть вас в гостеприимных стенах института.

– Мне безразлично, кто этот хам! – Пузан наконец окончил вставать и оказался… большим. Ворон был ниже на полторы головы и у́же, вероятно, раза в четыре. – Я прибыл из Нью-Йорка не за тем, дабы выслушивать неграмотное быдло. На конференции мы разработали детальный план, который вы обязаны исполнить. Это совершенно неправильно, что Российская Федерация не допускает иностранных представителей на территорию Москвы. Я передал соответствующую ноту протеста президенту, но также требую петиции от вас. Вы зажрались, присваивая себе то, что не должно находиться в ведении одной страны!

– Прелесть какая! – восхитился Ворон и заговорил. Британский английский он воспринимал на уровне билингва. К тому же прожил на острове достаточно, чтобы говорить не только литературно. Собеседник наверняка предпочитал американский аналог, но не понять он вряд ли мог. Монолог длился около трех минут, за это время пузан попеременно краснел, бледнел и шел пятнами. – Так вот, может, я и безграмотное быдло, – вновь перейдя на русский, заметил Ворон, – но уж точно дюймовочка в сравнении с вами, несмотря на обжирание всего остального мира.

– Фи… – меланхолично проронил Вронский.

– Меня назвали хамом, – Ворон повел плечом, – я решил не сдерживаться. А что такое?

– Мне обидно, Игорь Николаевич, – не меняя интонации, заметил Вронский. – Я изучал французский и ровным счетом ничего не понял, хотя звучало, надо отдать должное, красиво.

– Вы, надеюсь, понимаете, что все будет в газетах? – прорычал пузан.

– Не впервые, – вздохнул Шувалов.

Вронский посторонился, и пузан вышел из переговорной. Он с удовольствием хлопнул бы дверью, но Вронский вовремя ее придержал.

– Прошу прощения, коллеги, но я не смог вовремя удалить посторонних.

– Да еще и члена, – фыркнул Ворон, – аж целой Академии наук.

– Очередной политикан и паразит от науки, – прошипел степенный научник.

– На фоне общего единодушия давайте продолжим, – предложил Шувалов. Позади него выдвинулся экран. – На сегодняшний момент мы знаем только одного ученого, занимающегося Зоной и никак с нами не контактирующего. К сожалению, если мы заговорим о нем во всеуслышание, то окажемся на принудительном приеме у психиатра.

– Значит, воздержимся, – предложил кто-то.

– С нас требуют объяснений, – развел руками Шувалов и показал наверх.

– Политиканы, – выплюнул степенный научник, словно самое худшее ругательство.

– Им очень хочется заявить перед выборами о скором решении проблемы.

– Обойдутся, – бросил Ворон. – Говорите о самопроизвольных процессах в Периметре! Эмионики не читают газет.

– Нам придется обосновать, Игорь.

Почему-то после этого заявления все посмотрели не на Ворона, а на Вронского.

– Господин Денис, в моем кабинете вас ожидает Никита Андреевич Гранин, – сообщил тот. – Собственно, я и явился позвать вас.

– Вовремя, как и обычно, – заметил Ворон.

Вронский склонил голову со словами:

– Тронут.

– Благодарю, – автоматом спародировав интонации Ворона, откликнулся Денис и поднялся. – Я принесу вам данные, на основании чего можно будет обосновать все, что угодно, – пообещал он и сбежал.

Ворон покачал головой и промолчал. Кажется, они только что превратили серьезное научное собрание в очередной ералаш, однако это лишь пошло ему на пользу.

– Ты и дальше будешь кидаться на защиту своего птенца? Он ведь так ничему не научится, – проворчал Нечаев.

В заседании наметился перерыв, и они тихо переговаривались в коридоре, стоя напротив окна. Нечаев подпирал плечом стену, Ворон устроился на подоконнике и болтал ногами. Вроде ничего подозрительного не делали, говорили тихо, но всякий проходящий мимо непременно оглядывался.

– Для того чтобы встать на крыло самостоятельно, нужно не переломать кости раньше времени. И не позволить абы кому выдергивать перья, – усмехнулся Ворон. – Ну? Давай к делу.

– Нет никакого дела. – Нечаев поправил очки. – Завсегдатай клуба, с которым ты беседовал, едва ли не сразу отправился в аэропорт.

– Пьяный? Без багажа? – спросил Ворон и вопросительно приподнял бровь.

Нечаев пожал плечами.

– Видимо, не таким уж и пьяным он был.

– Видимо… – покивал Ворон. – Моя таинственная незнакомка исчезла тем более?

– Ты так описал ее, что сложно было бы не найти, но…

– Мечта романтика, – протянул Ворон.

– Светлые волосы и колдовские глаза – описание так себе. А Насть в одном Пущино…