Очень трудно расставаться с близким человеком, даже если ты понимаешь, что не любишь его. Хотя любишь или не любишь — вопрос философский, все упирается в определение любви, которого нет, и нельзя говорить, что ты любишь, можно говорить, что ты думаешь, что любишь, а это совсем разные вещи. В понятии любви есть две стороны. Наслаждение от близости, наслаждение от обладания, наслаждение от того, что ты кому-то нужен, — это все внутри. Но еще есть то, что вовне, — гордость, что ты обладаешь прекрасной женщиной, ощущение собственной полноценности и значимости. Когда женщина уходит, с внутренней составляющей разобраться несложно, достаточно понять, что нельзя сохранить то, что было, что, даже если она вернется, все будет по-другому. Сложнее с тем, что вовне. Габов спросит меня, куда делась моя инопланетная подруга, и что я скажу? Она ушла, потому что поняла, что я ее не люблю? Я могу так сказать, но я буду чувствовать себя полным ничтожеством, потому что от настоящих мужчин женщины не уходят. И поэтому я скажу, что она ушла непонятно почему, чужих вообще трудно понять, Габов важно покивает, разговор перейдет на другую тему, и мы больше никогда не будем вспоминать об Эзерлей. Но я буду знать, что я солгал, чтобы избежать унижения, и осознание этого унижает само по себе.

Самое противное то, что я понимаю, что все мои душевные страдания порождены глупыми комплексами, простительными слюнявому подростку, но не взрослому мужчине с устойчивой психикой. Я могу заставить себя отбросить эти комплексы, Вудсток научил меня управлять эмоциями. Но я не стану этого делать. Я не могу это объяснить, но мне кажется, что если я возьму ластик, подаренный Вудстоком, и начну стирать со своей души эмоции, я потеряю какую-то важную частицу себя, в какой-то степени перестану быть человеком. Человек — не только разум, способный решать неразрешимые задачи, и не только двуногая говорящая крыса, способная преодолеть любой инстинкт, который ей мешает. Нельзя убрать из души все, что делает тебя слабее, и при этом остаться человеком. Может, слабость яхров, нопстеров и эрпов и состоит в том, что они слишком далеко зашли в улучшении собственной души?

Что-то со мной происходит. Если вдуматься, было бы странно, если бы после всех этих приключений я совсем не изменился. Преодолевая испытания, человек развивается и становится сильнее, и когда тяжелые времена остаются позади, о них приятно вспомнить и погордиться тем, как ловко ты все преодолел!..

Но ближе к делу. Эзерлей ушла, и я могу полностью сосредоточиться на решении своих проблем. «Могу — значит должен», — сказал какой-то философ. Что ж, приступим. Я позвонил Габову.

— Это снова Андрей, — сказал я. — Продолжаем разговор.

— Что у тебя там случилось? — поинтересовался мой собеседник. — Ты так резко прервал разговор…

— Ничего существенного. Что с нашим доморощенным хакером?

— Пока ничего. Ждем-с.

— Чего?

— Активности. Как только он снова выползет в Сеть, мы его сцапаем. Единственный человек, который зарегистрирован в Сети, но отсутствует в наших списках — такую цель трудно пропустить.

— А если он не активизируется? — поинтересовался я. — Ты, помнится, говорил, что он залег на дно.

— Никуда не денется, — уверил Габов. — Во-первых, хакер считает, что наш узел до сих пор не восстановлен. Мы себя больше не показываем, регистрация сетевых контактов для абонентов незаметна. Опытный специалист нашу деятельность засечет, но я надеюсь, что он не опытный.

— Эта надежда на чем-то основана?

— Атака была очень примитивная, скорее всего, первая проба сил. Она сработала только потому, что для наших ребят узел тоже был первой самостоятельной работой.

— Схватка дилетантов?

— Вроде того. После атак, подобных той, которую он провел, узел иногда рушится, особенно если атака проведена криво. Потом его восстанавливают, но это занимает какое-то время. Поскольку мы его как бы не восстановили и восстанавливать не собираемся, этот тип должен подумать, что мы отказались от идеи создания узла на Земле. Кое-кто полагает, что хакер атаковал потому, что испугался, что перестал быть единственным абонентом на Земле. Если бы узел продолжал работать, мы бы его быстро обнаружили.

— А теперь?

— И теперь обнаружим, только он этого еще не знает.

— Хорошо, — сказал я, — я все понял. Мы ждем, когда он обратится к Сети и проявит себя. А что потом? И что буду делать лично я? Зачем я вам вообще нужен? Я ведь на Земле даже появиться не могу.

— Появиться ты можешь, — возразил Габов, — и даже должен. В нашем списке первоочередных задач вторым номером стоит выявление тех уродов, которые пытаются тебя замочить. Ты нам нужен не в Убежище, а на Земле.

— Почему?

— Потому что, когда надо будет провести силовую акцию, я бы хотел тебя видеть на Земле, а не там, где до тебя не дозвонишься.

— А с чего ты взял, что я хочу участвовать в силовых акциях? — спросил я.

— Почему бы и нет? Ты всю жизнь занимался промышленным шпионажем, являешься неплохим специалистом. Почему бы тебе не поработать для разнообразия на правительство? Что тебе нужно? Деньги? Скоро они потеряют всякое значение.

— Скоро ли?

— Скорее, чем ты думаешь. Ученые говорят, практическое использование нанотехнологий — вопрос нескольких лет. А потом все настолько изменится… Но ты не волнуйся, деньги у тебя тоже будут. Но главное, что у тебя будет, — возможность спокойно лазить по Сети, когда и куда тебе вздумается.

— А если я откажусь от сотрудничества?

— Оно тебе надо? Доступ к Сети никогда не будет свободным.

— Да ну? Соорудить терминал из школьного пенала и тухлого йогурта может каждый.

— Но не каждый сможет воспользоваться терминалом и не попасть в разработку.

— Когда в Сеть ломанутся миллионы людей, у вас не хватит сил заниматься каждым.

— Если в Сеть ломанутся миллионы, — сказал Габов, — настанет хаос. Мы не должны его допустить.

— Хаос настанет по-любому, — возразил я. — Одни только нанозаводы приведут к этому. Когда все станет доступно…

— Все не станет доступно. Не сразу. Первые нанозаводы будут принадлежать корпорациям.

И тут все стало на свои места. Наивно было полагать, что спецслужбы пекутся только о счастье и благополучии человечества. Как и много раз в прошлом, все опять свелось к дележке сверхприбылей. Габов с товарищами попросту хотят заработать как можно больше за то время, пока деньги еще будут существовать. Интересно, Габова перекупил какой — нибудь Абрамович или это теперь официальная позиция правительства? Впрочем, мне-то какая разница?

— Все понял, — сказал я. — Все знакомо, это мы уже проходили, только в меньших масштабах, когда приватизация была.

— Ничего тебе не понятно, — устало и печально произнес собеседник. — Жалко, что у тебя нет допуска к аналитическим сводкам…

— Да — да, конечно! — прервал его я. — Где-то есть документ, в котором расписано по полочкам и строго доказано, что у человечества нет другого выхода, кроме как подарить Абрамовичу и Хлопонину еще миллиардов по десять. Я верю, что на бумагах так и написано, но читать эти сводки я не хочу, ты уж извини…

— Как вы меня достали, — тихо сказал Габов. — Думаешь, ты первый, кто мне все это высказывает? Знаешь, сколько у нас любителей восстановить справедливость по вселенной? Не ты первый, не ты последний. Но что я могу сделать, если у человечества нет иного выхода? И вообще, все это станет неважно, если чужие начнут вторжение.

— Какое вторжение? По террористу — смертнику на каждую АЭС?

— А этого мало? Если они начнут играть по-крупному, тысяча Чернобылей покажется мелочью. Имея десяток тысяч квалифицированных агентов, можно загнать Землю в Средневековье за месяц, причем три недели из этого времени уйдут на подготовительную работу. Знаешь, что меня сейчас больше всего пугает? Что эта подготовка, возможно, уже идет, а мы ничего не можем поделать. Знаешь, как будет проще всего устроить Армагеддон на Земле? Долго думать не надо, просто в заданный момент на Земле появляется из Сети тысяча инопланетных десантников, стратегические ракеты всех ядерных держав дружно стартуют навстречу друг другу, и все, фоллаут, как говорят американцы.