— Рагн, Тнагн и Кутаг? — похвастал я хорошей памятью на неудобьсказуемые звукосочетания просто для того, чтобы вставить хоть что-то.

— Они самые, — скривилась подгорная принцесса. — Хотя команда у них все-таки лишь полуторная — за неплодной много не пойдет, а от провалившей испытание половина разбежалась. Зато младшенькая уже не меньше меня набрала.

— Так лучше, конечно, но принципиально картину не меняет, — желчно подвел итог расчетам Сантуцци, раздосадованный невольным перерывом в своих рассуждениях. — Зато у всех них есть кое-что общее. А именно — против тебя те, кто служит по привычке. Они выучили все обходные пути и держат на них стражу. Поэтому надо сделать нечто, противоречащее традиции. То, что отвлечет их внимание и заставит снять караулы.

— Война? Или катастрофа… Потоп, к примеру, — брякнул я. Понятия о чрезвычайной ситуации у меня отнюдь не отличались малым размахом.

— Почему уж сразу не Мировая Погибель, молодой человек?! — всплеснул руками Великий Шаман. — Скупиться незачем, авульзьоне инферна!

— Уж простите, к чему привык, — пожал я плечами.

— Ох уж эта молодежь! Ни в чем меры не знает… — поворчал для порядка старикан, прежде чем снова перейти к делу. — Какая война, какой потоп… Всего лишь бунт, маленький беспорядок, да и то не всерьез, а только для виду.

— Если для виду, то ладно, — вздохнула Тнирг. — А то дома как вспомнят времена, когда Две реки поднялись на Три, так весь царский род неделю икает.

— Нет-нет, для столь серьезного выяснения отношений сейчас под горой нет никаких оснований, — уверил ее Сантуцци. — Однако мелких поводов для недовольства у совершенно разных разумных бывает предостаточно и в более благословенные времена. Надо только добиться, чтобы они выразили свое недовольство одновременно, причем тогда, когда нам будет удобно.

— Это другое дело! — обрадовалась кронфройляйн, явно не желавшая платить за восшествие на престол серьезным вредом своему государству. — Много шума в разных местах так, чтоб это казалось огромным бунтом, оставаясь пустышкой. Если уж старые силы не хотят меня поддержать, надо создать новую или хотя бы ее видимость. В пику Кротам и Медведкам, партию… да хоть Землекройки! — она хитро глянула на меня, напоминая последний разговор перед посещением Глубокой Щели, но дождалась одобрения от совсем иного собеседника.

— Именно так, кара миа, — растянулся в довольной улыбке Великий Шаман. — Еще немного, и мне больше не надо будет ничему тебя учить.

— А кто добьется синхронности выступлений? — задал я, как казалось, весьма важный вопрос.

По тому, как одинаково уставились в мою сторону почтенный наставник и его лучшая ученица, стало ясно, что в школе подгорных интриг кому-то навечно уготовано место второгодника.

— Ты, конечно!!! — в один голос заявили они, наставив на меня указательные пальцы.

После этого пошел предметный разговор, в котором я принимал участие уже не для мебели, а на полных правах. Во всяком случае, теперь говорящие больше обращались ко мне, а не друг к другу, и по поводу сказанного всегда добивались ответа, исполнимо ли оно в принципе. Получалось, что для начала необходимо свести вместе тех, кто представляет под горой более-менее заметные и независимые от прочих силы, способные выступить за свои интересы. Набор таковых удивил меня донельзя, но не было оснований не доверять в этом вопросе главному знатоку политики Безнебесных стран.

Все более-менее ясно оказалось только с трансальтинцами, их куренным сходом и бергфебелями. Преемник Дитера Троммельледера или представитель, назначенный общим сходом, вполне справится с тем, чтобы в случае договоренности поднять своих на шумное шествие с возможностью мордобоя. Куда необычнее обстояло дело с вторым народом Нагорья, селившимся по дальним от Анарисса склонам — интересы цизальтинцев выражали женщины-поденщицы, так как у мужчин Союза Племен не было принято работать на чужих. Впрочем, поскандалить и настоять на своем крикливые и дотошные скво умели не хуже прочих.

За гномов отвечали их работодатели, которые не допускали среди своих работников организации крупнее артели, предпочитая напрямую договариваться с их вожаками. Тут приходилось полагаться на надежность подобной пирамиды, выбрав самого крупного хозяина, раз уж не удалось заручиться полной поддержкой одной из партий. Самым же крупным сюрпризом оказался состав поденщиков-мужчин, без которых никак не могло обойтись подгорное производство. Это оказались бывшие тесайрские пленные, по окончании войны не возвращенные домой, а интернированные подальше от родной стороны, дабы не было соблазна бежать.

Таким образом получила объяснение вчерашняя встреча с тесайрцем, перейдя из категории непонятного в разряд малоизвестного. Впрочем, задержаться там ей тоже предстояло ненадолго — именно на меня генеральные стратеги грядущих беспорядков и решили взвалить переговорвы с «итами», то есть интернированными трудармейцами. Обеспечить связь по переписке с гномами взялась сама Тнирг, с трансальтинцами — гостеприимный Сантуцци, а договариваться с суровыми соотечественницами предстояло его здоровенной скво, как оказалось, носившей ласковое имечко Учеллина.

Впервые услышав, как нежно зовет свою то ли жену, то ли домоправительницу мелкий в сравнении с нею старикан, я едва сдержал смех. Однако на счастье, вовремя смолк и вспомнил магического зверька тополино, прожившего жизнь, сравнимую с человеческой.

Только это и дало понять, что Великий Шаман Ближней стороны гор силен не только и не столько хитростью и знанием политических раскладов. Похоже, основой его тайной мощи была способность создавать и удерживать привязанности, вкладывая в них частицу себя самого. Не в пример более редкое и ценное умение, чем способность к сложным политическим интригам и сбору чужих тайн.

Выйдя из жилища Сантуцци сразу после обеда, а своды Подгорья покинув уже затемно, крааль итов я нашел сразу. Даже ночью оказалось невозможно спутать его с каким-либо иным поселением. В биваке интернированных не было ни крепости кряжистых трансальтийских теремов, обнесенных бревенчатым частоколом, ни легкости разборных цизальтинских шатров-типпио, огороженных лишь рогатками да волосяным арканом от ползучей мелочи. Хлипкость и несерьезность, сопутствующие любой временной постройке — но вытекающие не из характера обитателей, а из материала, несвойственного привычным для них сооружениям. Вместо бамбуковых стволов и пальмовых листьев, обыкновенных для жителей дельты Анара, тут им приходилось использовать еловые жерди и лапник.

Разве что плетень, окружавший эти шалаши-переростки, был совсем такой же, как в заарских степях. Не счесть, сколько таких плетней я перевидал при нашем наступлении в Мекане… Станичники-верховые всегда так ставят свои лагеря на фронте, куда ни завези — хоть в жаркий Хисах, хоть сюда, за тысячи лиг от родных мест. В полярной Эрраде, наверное, стали бы так же строиться из снега…

Перескочив через плетень, я побрел на огонек, мерцающий в дальнем углу крааля, почти ощупью ища дорогу среди куч какого-то мусора и цепкого кустарника. Огонь едва теплился у подножия дозорной вышки, привычной для степных обитателей, но совсем бесполезной здесь, в горах.

Там же на недлинном обрубке бревна притулился долговязый мужик в немыслимых обносках тропической униформы. Вытянув тощие волосатые ноги к самому костерку и нахлобучив на глаза мятую-перемятую форменную панаму, он лениво перебирал струны самодельной чаранги. Инструмент тоже подкачал — сделан он был не как положено, из панциря малого степного бронехвостца, а из кое-как выдолбленной местной тыквы-горлянки, никакого сравнения с настоящим. В результате вместо чистого костяного звона по краалю разносилось глухое дребезжание со скрипом и привизгами.