Я покачал головой.

— Нет, — сказал я, — не любые, а только те, без которых можно обойтись. Почему нельзя ездить на лифте? Сколько энергии мы на этом экономим? Для такой развитой планеты, как Блубейк, это сущая мелочь. Знаешь, Эзерлей, у меня складывается ощущение, что меня начали воспитывать.

— Правильное ощущение, — подтвердила Эзерлей. — Окружающая среда всегда тебя воспитывает, хочешь ты того или нет.

— Одно дело окружающая среда, — сказал я, — и совсем другое дело — люди. То есть нопстеры. Терпеть не могу, когда за меня решают, что я могу, а чего не могу. Я не дурак, понимаю, что есть осмысленные запреты, но вот это, с лифтом, — такая дурь!

— Ну, не знаю, — пожала плечами Эзерлей. — По-моему, ты все принимаешь слишком близко к сердцу. В любом племени есть свои правила, и раз ты пришел в гости, должен им следовать.

— Я им и следую, — заметил я. — Мы ведь идем по лестнице, а не едем на лифте.

— Мы не идем, мы пришли, — поправила меня Эзерлей.

Мы действительно пришли. В обе стороны от лестничной площадки уходили два коротких коридора, в каждый из которых выходило по четыре двери. Маленькие здесь квартирки, воистину хрущоба.

Эзерлей толкнула дверь и та отворилась. Замка на двери, естественно, не было. К чему замок там, где нет воров?

Мы вошли в прихожую, которая неожиданно оказалась довольно большой, метра три на четыре, и с большим окном. Но почему здесь стоят целых два компьютера?

И тут до меня дошло. Мы стоим вовсе не в прихожей, прихожей в этой квартире нет как класса. То, что мне показалось прихожей, — одна из трех комнат, судя по отсутствию кровати — гостиная.

Выглядела гостиная убого. Голые стены, однотонный линолеум на полу, большое окно со стекло пакетом, в стену по обе стороны от него были вмонтированы два компьютерных экрана. Из обстановки в комнате имелись только два деревянных стула с жесткими сиденьями. Ни стола, ни шкафа, ни телевизора, даже зеркала ни одного нет.

— Аскетично, — констатировал я.

— Потом все закажем, — отозвалась Эзерлей. — Интересно, в спальнях такое же безобразие…

По мнению Эзерлей, в спальнях такого безобразия не было. А по моему мнению, сам факт существования комнаты, половину площади которой занимает кровать, уже является безобразием. И это убожество Эзерлей считает хорошей квартирой!

— У меня кровать на месте, даже застелена, — провозгласила Эзерлей. — У тебя тоже? Вот и здорово. Самое главное на месте, а остальное завтра закажем.

— Остальное — это что?

— Все. Занавески на окна, ковер на пол, стол какой — нибудь, стульев побольше. Не знаю, как тебе, а мне в пустой комнате неуютно.

— Мне тоже. Слушай, а где здесь кухня?

— Нет здесь кухни, — ответила Эзерлей. — Помнишь, когда мы подъезжали, мы видели такой маленький домик за деревьями?

— Не помню. А что?

— Там кафе. Если проголодаешься, там можно покушать.

— Откуда ты знаешь? — удивился я. — Ты ведь здесь тоже в первый раз.

— На Блубейке во всех районах одинаковая планировка. Очень удобно — заблудиться невозможно и всегда знаешь, где что искать.

— Все-все здания одинаковые? — удивился я. — Президент этой планеты тоже живет в такой же хрущобе?

— На Блубейке нет президента.

— Ну, если не президент, то вождь какой — нибудь здесь точно должен быть.

— Нет здесь никакого вождя, — сказала Эзерлей. — Есть только планетарный компьютер. Не знаешь, что это такое? Это такая большая машина, она думает, как разумное существо, только гораздо быстрее и лучше. Компьютер все видит и всегда знает, что нужно делать.

— А нопстеры для него как рабы?

— Почему как рабы? — Эзерлей, кажется, обиделась. — Компьютер существует не просто так, а для блага нопстеров. Он не о себе заботится, ему ничего не надо, он же машина.

— О рабах хозяин тоже заботится, — заметил я.

— Где бы найти такого хозяина, — мечтательно произнесла Эзерлей, и меня передернуло. А потом до меня дошло.

— У вас на Оле, — спросил я, — разве были рабы? Эзерлей уставилась на меня как на идиота. Я задал последний уточняющий вопрос:

— Рабы и женщины — одно и то же?

— Конечно, — ответила Эзерлей. — Ты на солнце перегрелся?

— Нет, — сказал я, — я не перегрелся на солнце. Просто у нас разные системы понятий. Когда я задавал последний вопрос, я употребил два разных слова.

— Я заметила, — кивнула Эзерлей, — но они означают одно и то же.

— Это для тебя они означают одно и то же. В моей системе понятий женщина — просто человек женского пола и все. А раб — это такой человек, который принадлежит другому человеку как собственность.

— Раб может быть мужчиной? — сказать, что Эзерлей удивилась, значит, ничего не сказать. Она была просто потрясена.

— Уже не может, — сказал я. — Рабство у нас давно отменено. Но слово осталось.

— Интересно, — сказала Эзерлей. — Я помню, ты говорил, что у вас мужчины и женщины равноправны, но я думала, что они одинаково свободны, а не наоборот.

— Так оно и есть… то есть должно быть.

— А почему ты говоришь, что все нопстеры — рабы компьютера? — спросила Эзерлей. — Они ему не принадлежат, это он принадлежит народу Блубейка.

— Он ими управляет, — сказал я. — А я не хочу, чтобы мною управляли. Я хочу жить так, как считаю нужным.

— Но это невозможно!

— Знаю, — согласился я. — Абсолютная свобода недостижима. Но я хочу приблизиться к ней настолько, насколько это возможно.

— В этом и есть смысл жизни для твоей расы? — предположила Эзерлей.

— С чего ты взяла? — удивился я. — Нет, смысл жизни не в этом. Я не знаю, в чем состоит смысл жизни, но точно не в этом. А ты знаешь, в чем смысл жизни?

— Смысл жизни, — сказала Эзерлей, — в том, чтобы соблюдать правила. Правила установлены богами, и не дело смертных нарушать их заповеди.

— И это все? — удивился я. — Другого смысла нет?

— Лучше такой смысл, чем никакого, — отрезала Эзерлей.

— Как знаешь… По мне, лучше жить без всякого смысла, чем быть рабом, пусть даже божьим.

— У нас совсем разные системы понятий, — вздохнула Эзерлей. — Но это ведь не помешает нам приятно провести время?

— Не помешает, — заверил ее я, и мы удалились в спальню.

Разные системы понятий, действительно, были ни при чем, проблема была совсем в другом. Проблема была в том, что нопстеры абсолютно асексуальны на анатомическом уровне. Когда твое тело искренне не понимает, чего от него хотят, получить удовольствие от близости никак невозможно. Да и сама близость практически невозможна.

На следующее утро мы с Эзерлей сидели в кафе, завтракали и обсуждали случившееся. Эзерлей была в подавленном настроении, переходящем в депрессию.

— Я никогда не думала, — говорила она, — что тело значит так много. Этот мир великолепен, здесь есть все, что нужно для счастья, здесь не хватает только любви. Раньше я не могла представить себе, что такое возможно, думала, что любовь — такая же неотъемлемая часть мироздания, как небо над головой.

— Я был на планете Трилар, — заметил я, — там над головой нет неба, вместо него лед. Вся планета покрыта морем, а сверху лед.

— Там очень холодно?

— Наверное. Точно не знаю, я же не в своем теле там был. Да, вспомнил! Там вместо воды аммиак, должно быть, там очень холодно. Там такие забавные существа живут…

— Рыбы? — предположила Эзерлей.

— Нет, не рыбы. Это такие… как бы комки слизи такие бесформенные…

— Фу… — сморщилась Эзерлей. — Какая гадость!

— Не такая уж и гадость, — возразил я. — Нормальные существа, вменяемые и доброжелательные, пожалуй, самые доброжелательные из всех, кого я встречал в Сети. Только жить там долго я бы не смог.

— Почему?

— Слишком чуждая среда. Вот сейчас тебе не нравится, что у нопстеров нет сексуального влечения. А теперь представь себе, что у тебя нет ни рук, ни ног, нет постоянной формы тела, ты плаваешь в жидкости, и даже речи нормальной нет. Эти существа общаются не звуковой речью, а телепатией.