— Если задержат, ни в чем не сознавайся, молчи и жди, я лично подъеду.

— Звонить только в случаях крайней необходимости, — без особой надежды попросил Ворон.

— Разумеется.

Московская область ширилась и развивалась, отчасти благодаря приливу дополнительных рабочих рук, но в гораздо большей степени — мозгов. Те, кто раньше рвался в столицу, вынужденно оседали в провинции, но не затихали под воздействием размеренного образа жизни, а подгоняли его. Подмосковье больше не казалось болотом со стоячей водой, неспешной величавой рекой — тоже. Оно бурлило, закручиваясь водоворотами, и все сильнее напоминало извилистый горный поток.

Наверное, это было плохо, но плюсы в результате обещали превысить минусы. Можно сколько угодно вздыхать по очарованию деревни, но жить люди все же предпочитали комфортно: с обогревателями, горячей водой, бесперебойным электричеством, связью, Интернетом и удобствами, к которым не приходится бегать во двор зимой при морозе в минус тридцать. Собственно, аэропорт являлся тому подтверждением.

Сидя на третьем этаже в одном из кафе, отгороженных от прохода невысоким заборчиком из синего оргстекла, Ворон периодически ловил ощущения, посещавшие его в еще не захваченной Зоной Москве. Будто не нужно никуда спешить, ему от силы лет двадцать, и впереди целая жизнь. И нет никакой Зоны, никаких взятых на себя обязательств, никто от него не зависит…

Его потихоньку отпускало нервное напряжение, от чего Ворон чувствовал себя почти счастливым. В конце концов, он был не из тех, кто рыдал над разбитыми чашками и заламывал руки в приступах чувства вины. Ему повезло уничтожить тварь, но только одну: до остальных пока не добрался. Зато теперь хотя бы ясно: он имеет дело не с одним маньяком, а с организацией фанатиков или кланом, убирающим конкурентов.

— Заждался? — На плечи легли прохладные пальцы.

Ворон чуть поморщился: куртку он снял — в кафе оказалось достаточно жарко, — и холод через тонкую ткань футболки ощущался довольно явственно.

— Терпеть не могу ждать, — признался Ворон, слегка откидываясь назад и касаясь макушкой живота Аллы. — Я сразу начинаю искать приключения и даже нахожу их.

— И на чью голову ты нашел приключения на этот раз? — Ногти впились в ткань, а через нее и в кожу — длинные, накрашенные светлым лаком (Алла не терпела вульгарно-ярких оттенков) и будто специально заточенные. Кошка, а не женщина, но Ворона устраивала именно такая.

— Я пока сам не знаю, — усмехнулся он. — Возможно, кому-то, но и себе тоже — как повезет. С приездом. Наконец-то. А то мне надоело уже ловить на себе заинтересованные взгляды двух подружек за столиком в углу.

— Из-за них ты медитировал над кофе и никуда особенно не смотрел? — спросила Алла, наклонившись к самому его уху. Горячее дыхание опалило мочку и пустило по спине табуны мурашек. Ворон на несколько секунд прикрыл глаза.

— Есть немного, — сказал он. — Я ждал тебя столько, сколько никого и никогда. Мне сказали, во всем виноват встречный ветер. Встречный ветер — это зло. Самое настоящее.

— А что показывают по чашке? Ты переквалифицировался в гадальщики? В прорицатели, может? — улыбнулась она.

Ворон открыл глаза, посмотрел на кофе, фыркнул и обернулся. Алле пришлось отступить и опустить руки, но он поймал ее запястье и поднес к губам. Рука оказалась такой же холодной, как и пальцы. Впрочем, неудивительно, учитывая ее наряд.

— В сарафане в нашу осень… шикарно, — сказал Ворон, не без удовольствия оглядывая ее с ног до головы.

— В платье, — поправила Алла.

— Ну, да. Точно. Как я забыл? Ведь именно так называется эта часть одежды.

Если Алла и изменилась за те несколько месяцев, что они не виделись, то только в лучшую сторону. Она относилась к тому редкому типу женщин, которые становились краше с возрастом, а вовсе не наоборот. Юность порывиста и угловата и только за тридцать сменяется грацией и уверенностью.

Алла обожала обходить правила, не нарушая их прямо, но как бы насмехаясь над теми, кто их выдумал. В аэропортах всего мира не приветствовалась, а иногда и прямо запрещалась обувь на высоком каблуке. По улицам Алла могла щеголять хоть в кроссовках, хоть в шлепанцах, но сегодня специально надела изящные босоножки на высокой платформе: с острыми носами и двумя ремешками, оплетающими стройные щиколотки, а затем и голени. Где именно ремешки заканчивались, понять не удавалось: мешала длина узкого черного платья с открытыми плечами.

Однажды, сидя в очень похожем кафе, еще в Москве, он стал случайным свидетелем разговора парня и девушки. Неясно, кем они приходились друг другу. Возможно, коллегами, работающими в агентстве, как-то связанном с модой. Диалог оказался презабавным.

«Смотри, какая красотка идет», — сказала девушка.

«Жаль, в джинсах», — ответил парень.

«Ничего ты не понимаешь, — обиделась девушка. — У нее же попа, как орех, такую красоту ни одна юбка не подчеркнет, только штаны, причем обтягивающие».

И тут парень выдал замечательное объяснение.

«Да это ты не понимаешь, почему нас, мужчин, привлекают именно юбки и платья, — заявил он. — У нас же фантазия работает. Со штанами возиться приходится, а у юбки — только подол задрать, и все».

«Ага. Так она тебе и даст», — фыркнула девушка.

«Понятно, что не даст. — Он немного помолчал. — Я и подкатывать не стал бы, если честно. Но фантазии нет до этого никакого дела. Это на уровне инстинктов».

Ворон тогда похмыкал про себя, а вот сейчас понял: что-то в словах того парня определенно претендовало на истину. Ворон никогда не позволил бы себе тех отвратных манер, которые порой демонстрировали выходцы с юга, прилюдно кладя ладонь избраннице ниже спины или еще как-нибудь обозначая принадлежность. Тем паче он считал ниже собственного достоинства проявлять нетерпение до определенного момента. Но эти ремешки на босоножках подстегивали воображение во вполне определенном направлении.

— Все равно шикарно, — повторил он.

— Знаешь, когда находишься на южном побережье при плюс тридцать два, как-то не осознаешь, что всего через несколько часов окажешься в плюс десять.

— Пять, — поправил он. — К вечеру заметно похолодало.

Алла вздохнула:

— Значит, я крепче, чем думаю.

— Несомненно, я даже не сомневаюсь в этом, учитывая наше знакомство и его неожиданное продолжение. Мои кофе и куртка к твоим услугам.

Подружки за угловым столиком скорчили такие мины, что Ворон умилился и послал им улыбку и воздушный поцелуй.

— Пижон. — Алла присела на стул рядом, на котором и висела упомянутая куртка (Ворону совершенно не хотелось, чтобы к нему кто-либо подсел). — Я соскучилась. Когда уезжала, думала, больше никогда к тебе не вернусь, прибью засранца, если снова увижу, а теперь… — Она покачала головой и откинулась на спинку стула, все же воспользовавшись предложенной курткой. Правда, не стала надевать ее, а просто накинула на плечи.

— Какой уж есть. Я всегда такой, какой есть, со всеми потрохами. Зато я никогда не вру и не притворяюсь.

— Играешь, недоговариваешь, скрываешь, но не врешь, надо отдать тебе должное, — сказала она. — А сейчас ты напоминаешь ежа. Все действительно настолько серьезно?

Кивать он не стал, только прикрыл глаза на более долгий срок, чем обычно.

— Я помешаю?

— Никогда. Но устроит ли тебя участь жены декабриста дней на пять?

Она тоже кивать не стала, только уголки губ чуть приподнялись.

— Нас не подвезли к зданию аэропорта, представляешь? И автобус не подали, спасибо хоть трап не забыли подогнать. Тридцатиметровка до входа по взлетно-посадочным полосам. Ты не знаешь, такое передвижение противоречит инструкциям безопасности?

— Не знаю, — фыркнул Ворон. — У меня в голове подобного рода инструкции никогда не задерживались.

— В такую собачью погоду подобная прогулка — нечто. Сразу почувствовала себя дома.

— Ты утрируешь, кстати, никто на взлетно-посадочную вас не вывел бы.