Выглядел Ибрагим плохо. Лимфоузлы на шее, локтях и под мышками сильно распухли, покраснели и стали похожи на чумные бубоны, как их показывают в фильмах ужасов. Якадзуно не знал, что это означает – то ли инфекция готовится к финальному удару, который отправит Ибрагима на тот свет, то ли таким образом загадочная микрофлора создает новый костный мозг вместо умершего. В фильмах больные лучевой болезнью всегда покрыты страшными язвами, но на коже Ибрагима их не было, были только красные пятна вокруг царапин и ожогов. Якадзуно не знал, почему так происходит, то ли в фильмах показывают ерунду, то ли все дело в трансформации Ибрагима.

Входная занавеска колыхнулось, и в есо вошел Говелойс. Он молча подошел к ложу больного и сел рядом с Якадзуно прямо на земляной пол хижины, подложив под себя хвост.

– Все так же, – констатировал Говелойс. Якадзуно молча кивнул.

– Лекарства не помогают? Якадзуно пожал плечами.

– Я не знаю, как обычно протекает эта болезнь у людей с его трансформацией, – сказал он. – Может, так и должно быть.

– Не помогают, – вздохнул Говелойс. – Их еще много?

– Дня на четыре хватит.

– А потом?

– Надо ехать в Олимп.

– Вас убьют.

Якадзуно снова пожал плечами.

– Может, и не убьют, – сказал он.

– Убьют, – повторил Говелойс. – Вы зря отпустили Рональда.

– Его нельзя было убивать, он не сделал ничего плохого.

– Он хотел отдать вашим врагам то, что в сумке. Должно быть, это очень ценная вещь.

– Это ценная вещь, – подтвердил Якадзуно. – Ее нельзя отдавать.

– Ты знаешь, что это за вещь?

– Знаю.

– Скажешь мне?

– Нет. Извини, Говелойс, тебе лучше это не знать.

– Я не обижаюсь. Когда вы поедете в Олимп, братство будет за вами охотиться.

– Наверное.

– Если эта вещь ценная, они точно будут охотиться. Они поймают вас и спросят, где эта вещь. Ее придется отдать.

– Ее можно утопить в болоте.

– Они спросят, где вы ее утопили, и тогда ее придется отдать.

– Можно утопить ее в таком месте, что никто не сможет найти.

– Эта вещь вам не нужна? Якадзуно еще раз пожал плечами.

– Понятия не имею, – признался он. – Для начала надо разобраться, что происходит в Олимпе.

– Разве непонятно? Дувч Багров захотел стать лсусозо, поднял мятеж и победил. Разве не так?

– Не совсем. Багров не дувч, он был простым чиновником, даже не сэшвуэ по-вашему.

– Зато теперь он настоящий лсусоэ.

– Ибрагим не уверен в этом. Он говорит, что за Багровым стоит кто-то другой.

– За любым толковым лсусозо кто-то стоит.

– Но не каждый лсусоэ является марионеткой в чужих руках.

– Что такое марионетка?

– Кукла на веревочке.

– Да, я вспомнил! Это в театре, точно?

– Точно.

– Думаешь, Багров – кукла в театре?

– Не знаю. Надо выяснить.

– Чтобы решить, кому отдать эту вещь – Багрову или его врагам?

– У Багрова не осталось врагов. Его люди уничтожили всех врагов в один день.

– Разве Ибрагим не враг Багрова?

– Ибрагим еще сам не знает. Он еще ничего не решил.

– Если он отдаст вещь Багрову, он станет вавусосо?

– Не знаю. Багров убил много друзей Ибрагима и теперь вряд ли Ибрагим станет вавусосо Багрова. Но Ибрагим может решить, что это меньшее зло, и если он так решит, он пойдет служить братству.

– Не понимаю я вашу этику, – вздохнул Говелойс. – У нас все просто – если убили друга, надо мстить, а если не хочешь мстить, от убитого надо отречься. Но тогда от тебя отрекутся все остальные друзья, и, если ты этого не хочешь, ты не должен отрекаться от друга, а должен мстить. Если бы кто-то убил Фесезла, я бы даже не думал, мстить или не мстить. Я понимаю, что слишком слаб, чтобы мстить, но я лучше умру, чем покроюсь позором.

– Чтобы в другой жизни тебе было счастье? – предположил Якадзуно.

– Другой жизни нет, – Говелойс посмотрел на Якадзуно как на идиота. – Я знаю, вы, люди, верите, что после смерти будет другая жизнь, но мы, вызуэ, в это не верим. Есть правила, по которым надо жить, и если ты их нарушишь, тебе будет плохо. Все просто.

– А если ты умрешь, соблюдая правила, тебе будет хорошо?

– Если ты умрешь, тебе не будет никак. Но если ты выживешь, нарушив правила, тебе будет плохо. Лучше никак, чем плохо.

– Эти правила неизменны?

– Езойлаказ вызуэ могут менять правила. Только ты не узнаешь, что ты езойл, пока не изменишь правила и пока другие вызуэ не примут твои изменения. Большинство тех, кто меняет правила, становятся сузухахсойлвой и покрываются позором. Лишь единицы получают суйловойз.

– Наверное, поэтому ваши правила так редко меняются.

– Наверное, – согласился Говелойс. – Возможно, поэтому мы и не умеем делать аккумуляторы и пистолеты. Но зато мы не нюхаем осш и у нас почти не бывает сумасшедших. Мы счастливее, чем вы.

– Зато мы сильнее.

– Наши пути разные.

– Это точно.

– Хорошо, что мы понимаем друг друга. Только я не понимаю, зачем Анатолий отпустил Дэйна. Вы, люди, всегда стремитесь к лучшему, лучше было убить его, чтобы не бояться снова приехать в Олимп.

– Ты знаешь, – Якадзуно с трудом подбирал слова, – у нас, людей, тоже иногда бывает, что лучше никак, чем плохо. Я бы не позволил Анатолию убить Дэйна.

– Он гораздо сильнее тебя, ты не можешь ему не позволять.

– Могу. Если он убьет Дэйна, я не буду идти с ним, ему придется или оставить меня, или убить. Он это понял и решил, что это еще хуже, чем оставить Дэйна живым.

– Но почему? Что запрещает тебе убить врага?

– Дэйн не враг мне. Когда я приехал на Гефест, он меня встретил, помогал мне, мы вместе работали, и мы нашли… гм… эту вещь. Дэйн нашел Ибрагима, он сильно помог ему, да, наше дело ничем не закончилось, но это не важно. Дэйн нам помог, и в том, что мы не смогли остановить революцию, нет его вины. Да, Дэйн принял неправильное решение, но он имеет право принимать неправильные решения. Каждый человек имеет право ошибаться, и я не вправе упрекать его и не должен ему мешать.

– Даже если его путь пересекается с твоим?

– Пока наши пути не пересекаются. Но даже если и пересекаются, кто знает, кто из нас прав – он или я?

– Ты не должен так думать. Если ты сомневаешься в своем пути, ты не сможешь идти.

– А если ты никогда не сомневаешься, ты пойдешь не туда.

– Лучше пойти не туда, чем не идти никуда. Потому что когда ты идешь, ты согреваешься и разминаешь ноги.

– А по-моему, лучше не идти никуда, чем уйти в такое место, откуда нельзя вернуться.

– У нас разные пути, – снова сказал Говелойс. – Мы никогда не поймем друг друга.

– Но мы можем жить рядом.

– Да, – согласился Говелойс, – мы можем жить рядом.

– Привет, Джон! – Дзимбээ оглядел кабинет Рамиреса и просвистел нечто восхищенное. – Я смотрю, ты здорово устроился.

– Садись, друг. – Рамирес, казалось, воплощал собой предельную степень радушия. – Проходи, садись. Амброзии не желаешь?

– Разве ее не запретили до особого распоряжения? Рамирес раздраженно махнул рукой:

– Правила для того и существуют, чтобы их нарушать. Если два старых друга, встретившись, не могут пропустить по стаканчику, эта революция никуда не годится.

– И это говорит наш главный идеолог, – хихикнул Дзимбээ.

Если бы Рамирес не был негром, он бы покраснел.

– Да иди ты, – смущенно пробормотал он. – Скажешь тоже, главный идеолог…

– Я смотрел твою речь по телевизору, – сказал Дзимбээ, – очень впечатляет. Я честно говорю, без всякой лести, на самом деле впечатляет. Багров отдыхает.

– Да ну тебя! Сравнил хрен с редькой… то есть я не то имею в виду…

Дзимбээ рассмеялся.

– Не грузись, Джон, – сказал он, – это я так, прикалываюсь. Ты знаешь, я очень рад, что у тебя все так хорошо пошло. После той истории я боялся, что вождь спустит на тебя всех собак. Очень хорошо, что он не стал торопиться. Ты молодец, – Джон, ты уже принес столько пользы, что… да наши дети тебе памятник поставят!