— Надеюсь. Но выглядит она как умирающая. Какая-то высохшая…

— Это от обезвоживания. Нет смысла поддерживать водно-солевой баланс, это даже опасно, слишком большая нагрузка на вторую почку. Не волнуйся, она не умирает, это только внешнее сходство.

— От нее пахнет денатуратом. Или мне кажется?

— От нее пахнет ацетоном. Сахарный баланс тоже сместился, это побочный эффект заклинания, я не знаю, как от него избавиться. Есть и другие эффекты, но они проявляются, только если слишком затянуть сеанс.

— Сколько длится лечение?

— Мы начали минут через десять после твоего ухода.

— Сколько еще осталось?

— Я планирую закончить к утру, больше ее организм не выдержит. Потом недельная пауза и второй сеанс.

— Мама не согласится на второй сеанс.

— Не думаю. Она потеряла сознание в самом начале и не обретет его, пока все не кончится, она не будет ничего помнить.

— А как же весь этот бардак? Запах?

— Ты все вымоешь. В принципе, я могу и сама убраться…

— Я уберусь. А она точно не будет ничего помнить?

— После хирургической операции пациент тоже ничего не помнит. Знаешь, чем отличается целитель от хирурга?

— Чем?

— Хирург полагается на себя, а целитель на бога.

— На бога в себе?

— Естественно. Другие проявления бога недоступны для практического использования. Если, конечно, ты не мессия.

— Ты так часто употребляешь это слово… что оно вообще означает?

— Мессия может все. Бытие мира подчиняется его воле. Время придет, он примет корону и его враги расточатся. Он будет лучшим из того, что было, он станет истинным повелителем людей, и когда приблизится судный день, он встанет против зловещего пламени и его сила положит конец всему. Для него нет разницы между желанием, действием и результатом. Для него нет пространства и времени, нет жизни и смерти, для мессии нет невозможного и недозволенного, для него не существует законов природы, он сам себе закон и другим не бывать. Если бы твою маму исцелял мессия, он сказал бы "встань и иди" и хворь отступила бы по его повелению.

— Кроме Христа были другие мессии?

— Будда, еще, возможно, кто-то из китайцев.

— Мухаммед?

— Нет, он слишком увлекся мирской властью. Судя по тому, что известно, он так и не стал равным богу.

— Хорошо, что Усман тебя не слышит.

— Какой еще Усман?

— Неважно. Слушай, я правильно понимаю, бывают обычные монахи, бывают святые, и бывают мессии?

— Абсолютно правильно. По мере духовного развития монах приобретает все больше душевных сил и иногда, очень редко, становится святым, это как бы на полпути к мессии. Святой может многое… подожди, мне надо обновить чары.

Зина забормотала путанные и бестолковые слова заговора, звучавшие в ее устах, мягко говоря, странно. Все эти униженные обращения к святым угодникам хорошо подходят полуграмотной деревенской колдунье, но не образованной и интеллигентной вампирше. Я уже осознал, что вампиры не прокляты богом, что мы можем пользоваться божественной благодатью точно так же, как и обычные люди, но одно дело осознать, и совсем другое — привыкнуть. Да, я понимаю, что слова молитвы не имеют никакого значения, что важна только вера, и совсем не обязательно верить в какого-то определенного бога, можно верить во что угодно, хоть в самого себя, хоть в призрак коммунизма… Интересно, с точки зрения Зины Ленина можно считать святым?

Ночь была ужасна. Мама не приходила в сознание, иногда, примерно раз в час, Зина приказывала ей выпить чуть теплого чая, разведенного до бледно-желтого цвета, мама подчинялась, как зомби, она ничего не говорила, выражение ее лица не менялось, это было ужасно, она казалась большой куклой, оживленной сатанинскими обрядами гаитянских шаманов. Или каких-то еще шаманов. Неужели, когда Христос исцелял больных, это было так же жутко?

— Нет, — сказала Зина, — мессия может просто приказать, и все станет по его приказу.

Кажется, я задал последний вопрос вслух.

Зина так и не спала, она отходила от постели моей мамы только затем, чтобы попить кофе или справить естественные надобности. Несколько раз я предлагал приготовить что-нибудь поесть, но она упорно отказывалась, она говорила, что пища материальная отвлекает от дел духовных и не стоит смешивать одно с другим, пока в этом нет острой необходимости. Я пытался сидеть рядом с ней, мне казалось, что если я включу телевизор или открою бутылку пива, это будет неправильно. Зина одобрительно улыбалась, наблюдая мои терзания, но, когда я спрашивал, чем ей помочь, она говорила, что ничего не нужно. В конце концов я не выдержал и отправился спать, но смог заснуть, лишь выпив сто грамм без закуски.

Первым, что я услышал утром, был голос мамы.

— Знаешь, милочка, — говорила она, — что-то после твоего лечения мне даже хуже стало. Проходить сквозь стены у тебя лучше получается, чем лечить.

Зина молчала и, несмотря на то, что от кухни меня отделяла стена, мне показалось, что Зина улыбается. Нет, мне не показалось, я действительно чувствую это!

— Доброе утро, мама! — сказал я, войдя на кухню. — Как себя чувствуешь?

— Нехорошо как-то, — сообщила мама, — кожа вся в прожилках, болит все, кости ломит. И все время пить хочется. И почки ноют сильнее, чем даже раньше было, боюсь, как бы колики не начались.

— В течение ближайшей недели колики не начнутся, — пообещала Зина, — а потом я осмотрю вас еще раз.

— Нет уж, дорогая моя, спасибо тебе большое, но я уж лучше как-нибудь по-другому, более привычными способами. Наша медицина хоть и дрянная, но…

— Хоть какая-то польза от нее есть, — подсказала Зина.

— Вот именно. То есть, я не то имела ввиду…

— Я все поняла. Не волнуйтесь, я не обиделась.

Зина очаровательно улыбнулась и направилась в нашу комнату.

— Тебе действительно стало хуже? — спросил я маму.

Мама пожала плечами.

— Не то, чтобы сильно хуже… но уж точно не лучше! Ты не сходишь в аптеку? Я напишу, какие лекарства купить.

— Конечно, схожу, какие проблемы! Может, тебе еще в магазине что-нибудь купить?

— Ну… — замялась мама, — я бы лучше сама посмотрела…

— Конечно, мама! — воскликнул я. — Пяти тысяч тебе хватит?

— У нас же всего пять тысяч.

— Я имею ввиду рублей.

— Ну… и на этом спасибо…

— Сколько тебе нужно?

— Сколько не жалко.

Я сходил в нашу с Зиной комнату, открыл верхний ящик комода, отсчитал десять тысяч рублей под ехидным взглядом Зины, и выдал их маме. Мама сердечно поблагодарила меня, но все равно у меня осталось ощущение, что я не самый хороший сын во вселенной, а так, средненький, хороший сын дал бы маме чуть-чуть больше.

— Ты не обиделась? — спросил я Зину, когда мама ушла.

Зина тоненько захихикала.

— Было бы на что обижаться. Ты ведь не обижаешься на котенка, который нагадил тебе в ботинок.

— Моя мама — не котенок! Или… для тебя все люди как котята? Да, наверное. Ты умеешь проходить сквозь стены, летать, регенерировать, ты практически неуязвима. Какое тебе дело до обычных людей?

— Обычные люди могут испортить жизнь кому угодно. Не забывай, что Христа распяли обычные люди.

— Разве Христос не добровольно взошел на крест?

— Добровольно. Но кто его довел до такого поступка?

— Иуда.

— Ты евангелие давно читал?

— Давно.

— Перечитай еще раз, там все ясно написано. Иуда здесь совершенно ни при чем, если бы он не предал Христа, священники нашли бы другой способ.

— Давай лучше об этом потом поговорим. Ты знаешь, я, кажется, начал читать мысли.

— Чьи мысли?

— Твои. Когда вы разговаривали на кухне, я почувствовал, что ты улыбаешься.

— Это не мысли, это чувства, их гораздо проще ощущать на расстоянии. Ты чувствуешь только меня?

— Вроде да.