Якадзуно пожал плечами.

– Может, и многие, – сказал он, – я не могу точно сказать, сколько их будет. И вообще, мне это неинтересно, потому что я не собираюсь уходить в лес.

– Почему? – удивился Говелойс. – Багров – твой враг, ты не сможешь жить в Олимпе.

– Не в этом деле, – возразил Якадзуно. – Понимаешь, Говелойс, Багров – не символ зла и не князь тьмы, это просто человек, который хочет сделать других людей счастливыми. Да, он выбрал неправильный путь, но это не тот путь, поперек которого следует становиться, не щадя собственной жизни. А насчет того, кто чей враг… мы, люди, почти всегда можем договориться между собой.

– Значит, ты не примешь нашу помощь? – уточнил Го-велойс.

– Какую помощь? – не понял Якадзуно. – Твое предложение – не помощь, это, наоборот, просьба о помощи. Вот если я узнаю, что Багров назначил вознаграждение за мой труп, тогда я еще могу согласиться на твое предложение. Кстати, ты говоришь по поручению Фесезла?

Говелойс помотал головой.

– Нет, – сказал он, – пока я говорю только от своего имени. Я хочу понять, что происходит, и еще я хочу понять, что мне делать, когда события начнут развиваться. Скоро начнется великое потрясение, а в такие дни можно обрести много такого, что нельзя обрести в обычное время.

– И еще в такие дни можно многое потерять, – заметил Якадзуно.

– Да, – согласился Говелойс, – потерять можно все. И не только в такие дни.

Если бы кто-нибудь взял инфракрасный телескоп, приехал на восточную окраину Олимпа, залез на крышу высокого здания и посмотрел вдаль, он бы увидел, как вдоль всего горизонта медленно надуваются воздушные шарики. Можно было бы подумать, что вот-вот начнется праздник, все эти шарики взлетят в воздух, будет большой и красочный фейерверк, люди будут стоять, задрав головы и разинув рты, и все будет очень красиво и здорово.

Рамирес находился не на восточной окраине Олимпа, а километрах в двадцати от нее, и стоял он не на крыше высокого здания, а на большом листе потрескавшегося пластика, брошенном прямо в липкую грязь. Поэтому Рамирес видел не воздушные шарики, а медленно растущие аэростаты, выстроившиеся в цепочку от одного горизонта до другого. А если бы Рамирес снял инфракрасные очки, то не увидел бы ничего, кроме неясной тени прямо над головой.

Ветровой щит уже построен, операция достигла последней стадии, самой короткой, но и самой ответственной. Щит надо поднять.

Целлофановый шар над головой увеличился настолько, что закрыл солнце. Рамирес окинул взглядом всю цепочку шаров, и ему показалось, что скоро аэростаты раздуются до такой степени, что либо начнут соприкасаться друг с другом, либо лопнут. Рамирес помотал головой, отгоняя нелепую мысль. Ерунда это, воздушные шары не лопнут, а промежутки между ними будут очень большими даже тогда, когда шары наполнятся до расчетной величины.

Над ухом раздался пронзительный скрип. Рамирес непроизвольно вздрогнул, обернулся и увидел, что барабан, на который намотано четыреста погонных метров пластиковой ленты, медленно повернулся вокруг собственной оси. Начался второй этап подъема щита.

Барабан поворачивался вначале медленно, но с каждой секундой его вращение становилось чуть-чуть быстрее. Рамиресу показалось, что шар над головой дрогнул и пополз вверх, но это не могло быть правдой – шар слишком велик и висит очень высоко, чтобы с земли можно было заметить такое маленькое перемещение. Но очень хотелось верить, что ты видишь своими глазами, как аэростат подпрыгнул вверх, делая первый шаг на пути превращения планеты из гниющей помойки в цветущий сад.

Тонкая пластиковая лента медленно разматывалась. Сейчас она не казалась призрачной, а выглядела вполне материально, потому что все еще была сложена в гармошку, для нее пока не настало время вспомнить изначальную форму, развернуться в гигантский сверхтонкий парус и соединиться со своими сестрами, которые сейчас начинают путь в небеса с других барабанов.

Засуетились роботы, они подтащили к лебедке новый барабан, не дожидаясь, когда старый полностью размотается. Чтобы подъем щита прошел быстро и без осложнений, необходима точнейшая синхронизация действий всех узлов. Пока лепестки щита еще не соединились, некоторая несогласованность допустима, но минут через пять все изменится.

Рамирес стоял, задрав голову к небу, и не замечал, как затекает шея и на лицо падают мелкие капли дождя. Рамирес был счастлив, он видел своими глазами, как человечество делает первый шаг на пути к единству, и что может быть лучшим символом для этого шага, чем естественное желание преобразовать и улучшить родную планету? Рядом с Рамиресом стоял Ефим Борода, Рамирес не видел его, но знал, что он тоже смотрит вверх зачарованными глазами и его лицо так же влажно, как и лицо Рамиреса, и кто может сказать, что это – дождь или слезы?

– Слушай, Ефим, – Рамиресу пришла в голову неожиданная мысль, – когда лепестки соединятся, получится гигантский парус во всю длину щита, верно?

– Угу, – согласился Ефим.

Он явно не был расположен вступать в разговоры.

– Но что будет, если подует ветер? – не унимался Рамирес. – Сильный порыв ветра отбросит щит далеко в сторону, а ураган вообще может его повалить. А если возникнет достаточно мощный вихрь…

– Все продумано, – успокоил Ефим Рамиреса. – В каждом сегменте есть специальные щели для прохода воздуха. Когда дует сильный ветер, они автоматически раскрываются, и чем сильнее ветер, тем шире они раскрываются.

– Но тогда получается, что щит – это решето! – возразил Рамирес. – Он не сможет задерживать влагу.

– Он сможет задерживать влагу, – Ефим улыбнулся, и в его голосе прозвучало чувство собственного превосходства. – Не всю влагу, но большую ее часть. Невозможно создать абсолютно непрозрачный щит, ты правильно заметил, его разрушит первый же шторм. Чтобы задержать всю влагу, надо возводить горный хребет, может, когда-нибудь мы и это сделаем, – Ефим усмехнулся. – А висячий щит не может задерживать очень много влаги, потому что иначе вся вода, которую он задержит, либо повиснет на нем и повалит его на землю, либо скатится вниз и размоет сваи. Но поверь мне, того, на что способен этот щит, Олимпу будет более чем достаточно.

Лебедка перестала скрипеть, Рамирес перевел взгляд вбок и увидел, что вся лента размоталась, но роботы не спешат устанавливать новый рулон. Рамирес недоуменно посмотрел на Ефима, тот по-прежнему глядел вверх. Рамирес тоже задрал голову и увидел неясное движение, скрытое туманом.

– Есть контакт, – сообщил Ефим. – Смотри внимательно, Джон, это зрелище будет захватывающим.

И Рамирес увидел, как по пластиковой ленте сверху вниз катится волна, и там, где она проходит, лента как будто растворяется в воздухе. Невидимые отсюда миниатюрные роботы, похожие на пауков, натягивали одну за другой поперечные нити, вдоль которых раскрывалось призрачное полотно. Один за другим сегменты пленки расправлялись из гармошки в тончайшую пленку и переставали быть видимыми для глаза.

Воздушный шар, висящий над головой, заметно дернулся. Пластиковая лента заколыхалась, налетел ветер, дождь полил сильнее. Волна, несущая невидимость, замедлила движение и вскоре остановилась.

– Раскрываются ветровые щели, – пояснил Ефим. – Сейчас не самая подходящая погода, чтобы поднимать щит, но у нас нет времени, чтобы ждать хорошей погоды. Приготовься, Джон, сейчас будет очень ветренно, лучше за что-нибудь ухватись.

С этими словами Ефим спрыгнул с пластикового листа прямо в грязь и ухватился за торчащую из земли корягу. Рамирес последовал его примеру, и вовремя, потому что волна снова пошла вниз, и по мере того, как она приближалась к земле, ветер усиливался. По поверхности луж пошли волны, порывы ветра поднимали брызги, которые с каждой секундой летели все выше и дальше, и когда волна почти достигла земли, на земле воцарился сущий ад.

Рамирес вцепился в корягу обеими руками, ему показалось, что он стоит под душем Шарко, настроенным на максимальный напор. Потом в воде стали попадаться ветки и даже сучья, происходящее перестало походить на душ Шарко, и Рамирес понял – что-то пошло не так. Потоки воды обрушивались со всех сторон, коряга трещала, несколько раз Рамиресу казалось, что она вот-вот обломится и отправится вместе с ним в бесконечное путешествие по болоту, внезапно превратившемуся в бурное море. Но коряга, к счастью, выдержала.