— Из-за того, что ты оказалась в горящей церкви.

— А почему я оказалась в горящей церкви?

— А я откуда знаю?

— Ты знаешь.

— Намекаешь, что тебя направил туда бог?

— Вот именно.

— А меня, стало быть, он тоже направил?

— Ничто не происходит помимо его воли.

— Даже то, что не должно происходить?

— Один бог решает, что должно происходить, а что не должно.

— Сдается мне, что твое просветление проходит. Ты опять начинаешь думать, как раньше.

— Я всегда так думала. Просто раньше я многого не понимала, а теперь бог помог мне понять. А ты стал его орудием.

— Всегда мечтал быть орудием.

— Не заводись. Иди лучше сюда.

Зина вернулась довольно рано, не было еще и пяти часов вечера. Я сразу понял, что она покормилась, трудно с чем-либо перепутать радостный блеск в глазах, отражающий вселенскую любовь, бушующую внутри.

Зина застыла столбом на пороге комнаты, она смотрела на нас с Леной и тупо хлопала глазами, как стюардесса из неприличного анекдота, стоящая в туалете самолета и думающая, кто сидит за штурвалом. Впрочем, она быстро справилась с собой.

— Приветствую тебя, владыка, — сказала она. — И вас, владычица, тоже приветствую. Поздравляю тебя, Сергей.

— С чем? — спросил я, хотя и так уже все понял.

— Как с чем? С просветлением, с чем же еще. А вы, владычица, не знаю вашего имени…

— Лена. Просто Лена, и никакая не владычица.

— Вы что, вместе просветлились? Ни фига… простите, владычица.

— Хватит просить прощения, — заявила Лена и резко встала с кровати, не обращая никакого внимания на собственную наготу. — Тебе не за что извиняться, думаешь, я никогда не слышала бранных слов? И вообще, какая я тебе владычица?

Зина смиренно наклонила голову.

— Благодарю вас, влад… гм… благодарю вас, Лена, за оказанную честь.

— Обращайся ко мне на ты, — перебила ее Лена, — и нечего говорить о чести. В ненужных формальностях нет чести.

Зина снова склонила голову.

— Ну что ты все время подобострастничаешь? — высказалась Лена. — Неужели боишься меня? Точно, боишься. Почему? А, поняла… хочешь?

Как ни странно, Зина поняла невысказанную мысль. Она растерянно кивнула, а на лице у нее появилось обалдевшее выражение.

— Разве… — прошептала она.

— Разве, — согласилась Лена, — очень даже разве. Зря ты не дождалась.

— Я же не знала.

— Знаю, что не знала. Сходи, умойся, и больше не греши.

Зина выпорхнула из комнаты странной походкой, чудом разминувшись с дверным косяком. Я посмотрел на Лену и понял, что не знаю, что сказать.

— Ничего не говори, — сказала Лена. — Это она тебя инициировала?

— Она.

— Она очень хорошая женщина, это видно с первого взгляда. Если уметь правильно смотреть. Почему она стала вампиром?

— Научный эксперимент.

— Да ну? И какие же дебилы его проводят?

— Служба защиты веры или что-то в этом роде, уже и не помню. Это в другом мире.

— В другом мире? Подожди-ка, лучше напрямую… ну ничего себе! Оказывается, параллельные миры и вправду существуют, а я думала, что это все бредни бесовского ящика. И газет бесовских. В них иногда такое пишут, типа, что вампиры супермаркет ограбили… стоп… это был ты!

— Мы с Зиной.

— Вы идиоты! Неужели по-другому нельзя было денег заработать? И зачем было устраивать представление в торговом зале? А, понимаю… упоение от новых возможностей, желание сделать все побыстрее, ощущение неуязвимости…

— Ты так легко роешься в моей памяти?

— Ну да, в этом нет ничего сложного. Ты тоже можешь.

— Я… я стесняюсь.

Лена звонко расхохоталась.

— Нашел чего стесняться! Когда людей кусал, небось, не стеснялся. Нет, нет, я не в упрек! Было и прошло, кто старое помянет, тому глаз вон. Хочешь исповедаться?

— Да иди ты! Знаешь, ты так изменилась, даже не верится, что это ты. Я теперь даже боюсь в тебя заглядывать.

— В тихом омуте черти водятся. Знаешь теорию насчет Аполлона и Диониса?

— Нет.

— Когда испытываешь сильные эмоции, необязательно их выражать. Экстаз может быть внешним и внутренним…

— Знаю. Я любил прислушиваться к твоим чувствам, когда ты молилась. У тебя так мощно крышу сносило…

— Тогда чему ты удивляешься? Я поняла нелепость ограничителей поведения и перестала стесняться. Знаешь, как меня достало быть серой мышкой! Все смотрят, как на идиотку, смеются почти что в лицо, богохульные анекдоты рассказывают… Но я на них не обижаюсь, мне открылось, что я и сама была хороша, потому что показное смирение суть лицемерие и фарисейство, надлежит не скрывать чувства, а… наверное, в глубине души я всегда хотела стать свободной. Короче, внутри я та же самая, загляни сам и убедись.

— Это-то и пугает.

— Нашел чего бояться!

— Ты так спокойно обо всем этом говоришь! Ты такая светлая, что светлее не бывает, и ты говоришь, что я антихрист, и одновременно по-дружески болтаешь со мной, мы занимаемся сексом…

— Зло побеждается не злом, но отсутствием зла. А ближнего надо возлюбить. Давай еще?

— Я не супермен.

— Это можно исправить.

— Нет уж!

— Почему? Разве мужчины не всегда этого хотят?

— Не в таких количествах. Завтра у меня и так задница будет болеть.

— Почему задница?

— Потому что там мышцы. Между прочим, ягодичная мышца — самая сильная в человеческом теле.

— Да ну?

— Честное слово, я в какой-то книжке читал.

— Ты еще и книжки читал?

— Не издевайся! Не такой уж я и темный, каким кажусь.

— Знаю. Не обижайся, я просто шучу. Это нервное.

— Ты замечательно держишься.

— Спасибо. А куда Зина ушла?

— Не знаю. Пойду, посмотрю.

Я пошел посмотреть и обнаружил, что Зина вообще ушла из квартиры.

— Жалко, — прокомментировала это Лена, — можно было бы…

— Нет уж! По крайней мере, не сегодня. К таким вещам надо постепенно привыкать… и вообще, ты меня пугаешь. Кто из нас посланец зла?

— Тьма — не зло. А любовь — тем более не зло.

— Даже групповуха?

Лена расхохоталась.

— Причем здесь групповуха? Я об этом даже не думала, честное слово! Ну, в самом деле, кто из нас развратник? И вообще, чем тебе групповуха не нравится? Какая, вообще, разница, сколько людей любят друг друга?

— И это говорит девушка, лишившаяся невинности пару часов назад!

— Не пару часов, а почти четыре. А невинность — это ерунда. Мне открылось, что невинность не в этом самом, а в душе, а душевную невинность я не потеряла.

— Догадался Штирлиц…

— Да ну тебя! Тебе легко прикалываться, а я сейчас вспоминаю, что было раньше и ужасаюсь, какая дура была. Это кошмар! Я ведь на самом деле думала, что все делаю правильно!

— Ничего страшного, такие чувства у всех возникают время от времени.

— У меня никогда раньше такого не было.

— Ты бы еще побольше молилась.

— Между прочим, если бы я не молилась, ты бы меня не просветлил, и моя сила не отразилась бы на тебя, и ходил бы ты сейчас злой и растерянный. Так что лучше не наезжай!

— Ты молодец, — сказал я, становясь перед ней на колени, но не для того, чтобы в чем-то покаяться, а просто чтобы обнять ее бедра. — Ты великолепно молилась. Я благодарю тебя всем сердцем. Спасибо тебе, что помогла мне и отдельное спасибо тебе, что ты такая… как бы это сказать…

— Да скажи уж, — улыбнулась Леночка, — не стесняйся.

И действительно, чего стесняться, если она и так все понимает?

— Я люблю тебя, — сказал я.

— Я люблю тебя, — откликнулась Леночка и мы поцеловались. Бережно и ласково, трогательно и невинно, в нашем поцелуе почти не было страсти, это был символ. Символ большой и чистой любви, соединяющей несоединимое.

Если мама и удивилась появлению Леночки в нашей квартире, она ничем этого не показала. Она доброжелательно поприветствовала гостью и отправилась на кухню ставить чайник. Удивительная тактичность для нее.