Зина материализовалась в прихожей, разделась, поприветствовала потенциальную свекровь и скрылась в нашей комнате, предварительно бросив в мою сторону чрезвычайно многозначительный взгляд. Я встал и пошел за ней.

— Как дела? — спросил я. — Как провела день?

— Великолепно. Я тут присмотрела нам с тобой уютную хижину…

— Где?

— Тут неподалеку одна высотка строится…

— Ты купила квартиру?!

— Пыталась. Но в этой конторе сидят такие идиоты! Представляешь, они потребовали справку, в которой было бы написано, откуда я взяла эти деньги. Я говорю, какая вам разница, может, я их украла, не все ли равно, деньги не пахнут, а они говорят, ничего не знаем, не положено и все, нет справки — нет квартиры.

— И что?

— Что-что… пришлось пойти к самому главному и вежливо попросить.

— Как попросить? Типа давай квартиру, а то укушу?

— Нет, что ты! — Зина ласково улыбнулась. — Я ему вообще не угрожала.

— И клыки не показывала?

— Клыки показала. Он сразу стал такой сговорчивый…

— И сразу выдал ордер?

— Ага. Очень мудро поступил, собственная жизнь должна быть дороже любых денег.

— Что за квартира?

— Дерьмо. Пустая каменная коробка, даже унитаза нет. Окна, правда, очень хорошие, уличного шума внутри вообще не слышно. А из обстановки ничего нет, ни мебели, ни обоев, я вообще не понимаю, за что они такие деньги берут.

— Сколько квартира стоила?

— Мне она бесплатно досталась, а так почти ста тысяч.

— Долларов?

— Ну не рублей же! Я в твоем мире не так давно обитаю, но в ценах уже ориентируюсь.

— Где ты взяла такую прорву денег?

— Нигде. Я же объясняю, эту квартиру мне подарили.

— А на какие шиши ты ее обставлять будешь?

— А в чем проблема? Обретаешь невидимость и нематериальность, заходишь в любой банк, забираешь деньги и уходишь. Кстати, в супермаркете мы с тобой зря кассы грабили, надо было пройтись по служебным помещениям, там где-то должна быть специальная комната, где хранят выручку…

— Ты так спокойно об этом говоришь! Воровать, между прочим, нехорошо, твой любимый Христос насчет этого ясно высказался.

— Убивать тоже нехорошо, но ты убиваешь.

— Я убиваю, чтобы жить. И это ты научила меня убивать.

— Я не заставляла тебя кусать меня, ты сам этого захотел.

— Если я перестану убивать людей, я умру?

— Ты не перестанешь убивать людей. Ни один вампир не в силах противостоять голоду, два-три дня ты сможешь продержаться, а потом крыша окончательно съедет и ты укусишь первого встречного прохожего и, скорее всего, будешь потом раскаиваться. Лучше утолять голод своевременно.

— Ты без меня справишься?

— Что ты имеешь ввиду?

— Ну, наворовать денег, обставить квартиру…

— Тебе не интересно поучаствовать?

— Совершенно не интересно. У меня на ближайшее время другие планы.

— Хочешь еще раз попробовать поверить в бога?

— Мысли читаешь?

— Эта мысль у тебя на лице написана. Давай, не буду мешать, мне тоже интересно, что у тебя получится.

Это была церковь как церковь, не крутая и не отстойная, не сверкающая и не облупленная, самая обыкновенная церковь, каких в Москве за последние годы стало, наверное, несколько тысяч. Плохо отштукатуренное белое здание, окруженное новенькой чугунной оградой, узор которой почему-то изображал не фантазии на церковные темы, а совершенно обычный абстрактно-растительный рисунок, наверное, решетку делали не на заказ, а купили на оптовом складе. Метрах в пяти от парадного входа догнивал ЗИЛ-130, когда-то небесно-голубой, а теперь весь ржавый, если не считать деревянных частей кузова. Судя по тому, что видно сквозь прогнившие крылья, его внутренности еще не успели растащить, видать, святое место отпугивает не только нечистую силу, но и пионеров. Вот что крест животворящий делает.

Я открыл дверь и над головой звякнул колокольчик, как в аптеке или каком-нибудь цветочном магазинчике. В церкви никого не было. Никто не отреагировал на звук колокольчика, никто не вышел из подсобных помещений и не нарушил мое одиночество. Ах, да! При входе в церковь истинно верующий должен снять шапку, поклониться и перекреститься. Только где держать шапку, когда кланяешься? Прижать к груди — глупо, похоже то ли на официанта, то ли на беременного бобра, держать в руке, уподобляясь персонажу фильма про Ивана Васильевича, который меняет профессию — еще глупее. Положить куда-нибудь… а куда? И вообще, кому кланяться и на кого креститься?

После некоторых колебаний я сунул шапку под мышку, поклонился большому распятию в центре иконостаса и перекрестился. А потом перекрестился еще два раза, для верности.

Что полагается делать дальше? Вроде бы, надо кому-то свечку поставить. Кажется, свечки должны продаваться прямо здесь. Но не продаются. Значит, свечка в пролете.

Я увидел деревянный ящик с приклеенной бумажкой, отпечатанной на лазерном принтере и сообщающей, что в прорезь ящика надлежит класть пожертвования на нужды храма. Рядом стояли еще два ящика, в один из которых складывались пожертвования на восстановление какого-то другого храма, а в другой — пожертвования на какой-то бомжатник. Я положил в первый и второй ящик по тысяче рублей, а третий проигнорировал, для бомжа лучшее милосердие — мой укус, если, конечно, бомж не заразный и годится для кормления.

Кстати! Помнится, у Кинга вампир, пытаясь войти в церковь, получил нехилый электрический удар. С другой стороны, в фильме "Интервью с вампиром" вампир совершенно спокойно вошел в церковь, исповедался, а потом укусил священника, которому исповедовался. Выходит, этот фильм ближе к истине, чем роман Кинга.

Кажется, сейчас надо молиться. Я подошел поближе к центральному распятию, но не настолько близко, чтобы это сочли кощунственным, и опустился на колени. Далее я перекрестился, наклонил голову и постарался избавиться от чувства, что делаю что-то нелепое. Зина говорила, что самый правильный путь к просветлению ведет через молитвы, и у меня нет оснований ей не верить.

Как там полагается говорить… отче наш, иже еси на небеси… то есть, в переводе на русский язык, отец наш небесный… дальше не помню, только общий смысл. Типа пусть у тебя все будет круто и у нас тоже все будет круто и избави нас от лукавого и вовеки веков и аминь.

Ерунда какая-то, даже помолиться толком не получилось. Может, попробовать, как в голливудских фильмах? Там герой просто несет какую-нибудь ахинею на религиозные темы, а зрители с умным видом слушают.

Господи всевышний, я пришел помолиться. Я точно не знаю, как это делается, но я попробую, а если у меня не получится, ты уж, пожалуйста, не серчай. Честно говоря, я в тебя не очень-то и верю, все говорят, что ты есть, но живьем тебя никто не видел, если не считать апостолов, а мне трудно поверить в то, чего не видел своими глазами. Да, я знаю, что уподобляюсь апостолу Фоме, что все нормальные люди верят, что ты есть, Зина вот тоже верит, а она крутая волшебница и я ей полностью доверяю, так что, наверное, ты и вправду существуешь, но поверить искренне, не рассуждая и не сомневаясь, я не могу.

Тем не менее, я стараюсь поверить в тебя. Зачем? Я и сам точно не знаю. Ты не запугаешь меня байками про рай, ад и конец света, потому что я еще не слышал толкового ответа на вопрос, на кой хрен тебе весь этот театр с людьми в качестве актеров. Если ты решил, что я спасу свою душу, значит, я спасу, а если нет, то нет, и что вообще от меня зависит? Ученые говорят про свободу воли, но какая, на хрен, свобода воли может быть у хомячка в клетке? Да, хомячок может выбрать, в какую сторону крутить колесо, и что съесть сначала, а что потом, но это все, что ему дозволено, никто не позволит хомячку позвонить по телефону своей маме или переключить телевизор на другую программу. Я, конечно, постараюсь крутить колесо в правильную сторону, но если я ошибусь, ты еще услышишь на страшном суде, что я думаю насчет такой свободы воли.