Он не стыдился своих слез. Некого больше стыдиться. Никто не видит его, некому обратиться к прославленному мудрецу с подобающими словами порицания. Никто не скажет с укоризной: "Какой пример ты подаешь подрастающему поколению?" Нет больше подрастающего поколения, да и подросшего поколения тоже нет, из всего племени остался один-единственный жалкий старик, и это тоже ненадолго.

Проплакавшись, Дейкстра опустился ниже, и некоторое время плавал вдоль каменных глыб, разглядывая картину смерти и разрушения. И чем больше он видел, тем яснее он понимал, что Джа не явит чуда, что эта катастрофа не оставила после себя выживших. Если не считать жалкого старика, не стыдящегося собственных слез.

Однажды перед Дейкстрой открылся узкий проход между скалами, он привычным жестом направил антенну к небу, собираясь оценить время до прилива (в час прилива только последний дурак заплывает в узкие проходы) и уткнулся взглядом в багровую точку небесного разлома, который на самом деле не разлом, а нечто непредставимое. Теперь разлом светил куда менее ярко, чем вечность назад, когда Роланд был жив, и они отправлялись в безумное путешествие на пленочных парусах. Тогда он думал, что этот поход войдет в предания, он не знал, что никаких преданий больше не будет, а память о роде человеческом уйдет вместе с последним из людей. Ахо, впрочем, однажды упоминал, что, вроде, когда-то давно какой-то акул однажды встретил другого акула, который сказал, что приплыл из далеких мест, где акулы тоже служат людям, но это совсем другие люди… Дейкстра не верил в это предание, оно выглядело в целом разумным и правдоподобным, кроме одной мелочи, которая, однако, разрушала все правдоподобие подчистую – акулы не настолько хорошо разговаривают. Когда акул начинает излагать нечто сложное, он говорит непонятно, его бессвязную речь можно понимать как угодно. Например, как красивую сказку о других людях, живущих где-то далеко. Очень хочется в нее верить, но незачем себе обманывать, Дейкстра слишком умен для этого. Нет больше людей, Дейкстра – последний.

Он не стал ничего вычислять, отвел взгляд от разлома и вплыл в проход, не думая об опасности. Его жизнь больше не стоит того, чтобы беречь ее. Если Джа будет угодно, чтобы последний человек во вселенной нашел свой конец под камнями, значит, так тому и быть. Это ничем не хуже, чем страна мертвых, Дейкстра побывал в ней и увидел собственной антенной, что в ней нет никакого дворца Импала, нет никаких вечных пиров, а есть одна лишь ледяная пустыня. И страшный небесный разлом.

Интересно, кстати, огненный червь вышел из разлома, и после этого разлом умерил свою яркость. Можно подумать, что сила, источаемая разломом, постоянна, и огненный червь – проводник этой силы. А еще можно подумать, что смысл разлома в том, чтобы огненный червь достиг вулкана, устроил извержение и стер травоедский род с лица земли, и вычистил рыцарский род из каменных пещер. Но так подумать может только несмышленный юнец, а не умудренный опытом рыцарь. Юношам, неспособным в охватить мысленным взглядом все многообразие природных процессов и явлений, всюду мерещатся невидимые и неощутимые разумные сущности. Василиски всякие… Чем, спрашивается, огненный червь, созданный для истребления рода человеческого, лучше рыбы-василиска, созданной для истребления чрезмерно любопытных акулят? И то, и другое – ерунда и детские сказки.

Проход сужался, теперь в нем нельзя плыть, можно только идти, перебирая руками по стенам. Хорошо, что стены здесь почти не испачканы, можно, кстати, обтереть грязную руку. Только осторожно, чтобы не пораниться, стены прохода полны острых граней, еще не сглаженных водными течениями.

Внимание Дейкстры привлек маленький округлый предмет на полу. Дейкстра присел, подцепил предмет двумя присосками, поднес к антенне и понял, что это яйцо. Человеческое яйцо, почти зрелое, рука явственно чувствовала, как под кожистой оболочкой шевелится и толкается уже не личинка-трохофора, а настоящий маленький человечек, которому не хватило считанных дней, чтобы вылупиться. Но он никогда не вылупится, ведь даже если Дейкстра поделится с ним теплом тела, кто даст ему вкусить материнской плоти, когда придет время вылупляться? Лучше тихо и безболезненно угаснуть в яйце от холода, чем биться в мучительных судорогах, не имея возможности оказать собственной матери последнюю почесть.

Дейкстра с силой отбросил яйцо в сторону, оно ударилось в стену, нерожденный младенец жалобно пискнул и стал плакать, тихо и безнадежно. Дейкстра скукожил антенну и обхватил голову руками, чтобы не слышать этого плача. И тоже заплакал.

Он понимал, что прилив приближается, что скалы, окружающие его, лежат неустойчиво, в час прилива они зашевелятся и погребут старого рыцаря, привыкшего называть себя мудрецом, точно так же, как они погребли нерожденного младенца, еще не освоившего разумной речи. Но старику было уже все равно.

– Ты не помнишь, когда Фиона отложила яйца? – спросил Роланд.

Джейн задумалась и поняла, что не помнит. Это было странно, глупо и нелепо, она ведь первая леди, она обязана помнить такие вещи наизусть. Неужели благословенное безумие уже начало подтачивать ее разум? Как же невовремя…

– Ее невылупившиеся младенцы еще не пищали? – продолжал спрашивать Роланд. – Ты не видела полос расщепления на оболочке ее яиц? Фиона, замолчи!

– Не кричи на нее, – сказала Джейн. – Ты ее обижаешь, а вместе с ней и меня, как женщину и мать.

– Извини, – сказал Роланд. – Но ее писк мешает сосредоточиться. Вспомни, Джейн, это важно. Если возраст ее яиц близок к возрасту яиц Яны или Кристины, я отберу у кого-нибудь из них одно яйцо, вручу его Фионе, и она успокоится.

Джейн подумала, что ослышалась.

– Что-что? – переспросила она. – Ты хочешь отобрать яйцо у одной матери и отдать другой? Ты действительно собираешься это сделать?

– Да, – ответил Роланд. – А что в этом такого? Тебя смущает, что это идет вразрез с обычаями?

– Ты так говоришь, будто тебя самого это не смущает! – возмутилась Джейн. – Это не просто обычай, это завет, установленный самим Джа! Он лично сказал Фейт, Хоуп и Кортни… Ты что, забыл это предание? У тебя в голове помутилось?

Это было настолько неестественно, что даже забавно – она, женщина-мать, которой положено быть глупой, вразумляет рыцаря-героя, который всего лишь ударился головой. Или вообще не ударился, а только перепугался. Роланд всегда любил шутить по поводу своей трусости. Может, это были не шутки?

Роланд загадочно улыбнулся и ответил:

– Может, и помутилось. Только мне кажется, что, наоборот, прояснилось. Сама подумай, Джейн, когда Джа разъяснял первым женщинам порядок ухода за яйцами, разве он рассказывал, что надо делать, если вулкан разрушил твое жилище и из всего племени остались в живых только несколько счастливчсиков? Я думаю, что правила, которые разъяснял Джа, касаются только обычной повседневной жизни, и тогда они разумны и приемлемы. Нельзя отбирать, подкладывать или подменять яйца, каждое яйцо – неотъмелемый орган материнского тела, и не имеет значения, прячется ли яйцо внутри или уже существует отдельно. Я правильно цитирую?

– Правильно, – подтвердила Джейн.

– Ну так вот, – продолжал Роланд. – Когда мать сидит в пещере и высиживает будущих детей, все эти правила разумны и потому обязательны к исполнению. Если матери будут бесконтрольно обмениваться яйцами, как потом мудрец и первая леди определят, глядя на вылупившихся детей, кто чья мать и кто чей отец? А если неизвестно, кто чьи родители, как потом планировать, кому с кем спариваться? Все правила подчиняются разумной цели.

– Все, что говорил Джа, разумно, – согласилась Джейн. – На то он и Джа.

– Ты права, – согласился Роланд. – Обычно все так и есть, но сейчас особый случай. Я внимательно осмотрю яйцо, предназначенное Фионе, и запомню его приметы. Оно будет находиться в кладке Фионы, но только временно, а когда младенцу придет время вылупляться, я верну яйцо обратно, в кладку истинной матери.