– Понял, Пух. Ты далеко от квадрата?

Пшшш… «Наверно, уже в квадрате».

– Лес, дорогу видишь? Приём.

Пшшш… «Лес впереди наблюдаю, дорогу нет. Как поняли, приём».

– Понял, Пух. Держи направление на запад к краю леса. Ориентир – крест с изолентой. От него строго на юг двести метров. Жду.

Василий не успевал. До холма с крестом оставалось каких-то пятьдесят шагов, вроде и до деревьев, торчащих из снега в гордом одиночестве, ещё меньше, а за спиной раздались голоса, требующие остановиться: «Сэйс! Кадет улёс! Сэйс! Аммун!»[122] и винтовочные выстрелы. Один, второй, а затем бегло, как в тире. Лопухин упал, развернулся к преследователям и стал отстреливаться. Короткая очередь в растянувшуюся цепь финнов и, подтянув к себе раненого в спальном мешке, ещё одна, неприцельная, так, просто в сторону, заставившая преследователей залечь. Секунда передышки, ползком полтора метра и снова очередь, в никуда, лишь бы не поднимали головы.

Ждать, когда закончится эта неравная дуэль, не имело смысла. У противника численное превосходство, инициатива и, самое главное – полно времени. Враги обойдут с флангов и зажмут младшего лейтенанта в клещи, после чего сделают с ним что захотят. И если с первыми двумя несправедливостями ещё можно сладить, то со временем бороться бессмысленно, с каждой минутой их преимущество возрастает. Метнувшись к снегоходу, я завёл двигатель и выскочил на дорогу. Затормозив в десятке шагов от отстреливающегося Василия, развернул снегоход и крикнул:

– Раненого на санки и сам в них ложись. Прикрою!

За пару секунд магазин опустел наполовину. Сейчас не до прицельной стрельбы, подавить огнём, в надежде на среднестатистическое попадание хотя бы одной пули из целой очереди. Да и на эту счастливую пулю надежды мало. Пистолетный патрон, на двести метров держится молодцом, а дальше, как горох. Щёлк! Нету пулек. Магазин в широкий карман, новый на место, передёргиваю затвор и снова огонь. Лопухин с очумевшими глазами, смотря на мои защитные очки поверх шлема и непонятный гусеничный агрегат, замер, и после матерного окрика в такт стучащему затвору, схватившись обеими руками за спальник, поволок Николая к корыту из белого пластика на двух лыжах. Ещё одна очередь от души и пара драгоценных секунд выиграна. Залёгшие в трёхстах метрах финны стрельбы не прекратили, но с их стороны о прицельных выстрелах речи давно не идёт. Явно не ожидали такого поворота или я переоценил их. Огрызаются, больше для проформы, или ждут чего-то. Может статься, у себя дома они и были грозными вояками, отсиживаясь в дотах Маннергейма, не знаю; только здесь я этого не вижу. Даже с места не сдвинулись, вжались в снег. Оно и понятно: не за свою землю умирать придётся, а это знание большую яму в душе воина роет. Щёлк! Финита, второй магазин пуст. Бросаю взгляд на прицеп. Вася разместился в санях, полусидя, прикрывая своим телом кокон спальника. Эх, вывалится на повороте. Газуя, кричу:

– Хватайся руками за боковины! Крепко держись!

Рывок с места был тяжёлым. Снегоход дёрнулся, и в этот момент шальная пуля прошила ветровое стекло, оставляя безобразную дырку с лопнувшей паутиной ударопрочного пластика. Под мышкой у меня пролетела. Не привстал бы я с сиденья, точно б под лопатку угодила. И эта пуля придала тот маленький толчок, от которого снегоход «стартанул». Всего минута и мы уже вне досягаемости от преследователей. Позади поле, через сотню метров спуск к реке, а там уже недалеко, только след за нами слишком заметен. Вася что-то кричит сзади, мне видно в боковое зеркало, как он открывает рот и машет рукой. Приходится остановиться.

– Что, лыжи там оставил?

– Нет, в санях лежат. Я не о том. За нами только стрелочек нет. Нельзя в Прилепово.

– Это всё?

– Спасибо, товарищ Наблюдатель. Я знал, что вы вытащите.

– Не переживай, Василий Егорович, всё продумано, не просто так по реке едем. Поторопимся. Нам ещё народ залучить и прорубь сообразить. Следы же где-то должны закончиться.

Говоря о том, что у меня был заранее продуманный план, я немного слукавил. Все решения принимались по ходу действия, экспромтом, а посему имели некоторые огрехи и были трудно исполнимы. Выяснив, что от него требуется, Савелий Силантьевич привлёк комсомольцев. Иначе было никак, ибо в данном случае результат упирался в количество рук и ног. На вырубленном во льду углублении ребята положили банку с порохом и разлили вокруг ведро бензина, смешанного с машинным маслом. Следы от снегохода, ведущие к берегу, затоптали, замели мётлами, а кое-где прошлись бороной из ствола с сучьями. Пока шли работы по маскировке, раздалась короткая очередь из ППШ и несколько выстрелов из винтовки, а на середине реки, через минуту после вспыхнувшего кольца огненной стихии, внутри него прозвучал взрыв. Проводив взглядом жёлтые языки пламени, Савелий подтянул подпругу у лошади, заботливо подведённой дочерью, и поскакал в райцентр.

Образовавшаяся прорубь три на два метра, с почерневшим от копоти изломанным льдом ещё сохранила смрадный запах перегоревших нефтепродуктов, когда к мосту между Тростянкой и Прилепово прибыл грузовик с немцами, сопровождавший дрожащую легковушку с брезентовым верхом. Солдаты высыпали из грузовика, занимая позиции по обе стороны моста, поставив пулемёт рядом с пустующей будкой охранника у шлагбаума, сделанного из треснувшего ствола берёзы, перепугав жителей окрест лежащих домов. Спустя некоторое время к автомобилю с запасным колесом на капоте подбежал солдат, в каске, обтянутой белым чехлом, с петлицами шарфюрера и дверь машины открылась. Осанистый молодой мужчина с привлекательным, даже аристократичным внешним видом, в звании унтерштурмфюрера вышел и кивнул головой, прерывая доклад. Он и так понял, что всё в порядке. Неожиданностей быть не могло. Его люди сначала стреляли, а потом разбирались, насколько это было оправдано. Утренняя гонка за русскими закончилась, а с ней и половина бессонной ночи. Буквально полтора часа назад в комендатуру Хиславичей прискакал староста, сообщивший о бое с жидами-комиссарами, обстрелявших его на реке, когда он, как мороз-воевода, обходил свои владения. Сигнал пошёл по инстанциям без проверки, источник не вызывал сомнений, и, вскоре достиг Починок, где размещался штаб СД. Доклад русского был немного сумбурным, даже обобщённым: упор делался на ограниченность боеприпасов, из-за чего состав патрулей местной самообороны вынужденно сокращён до минимума, кратко сообщал о затонувшем маленьком танке в результате возгорания и заканчивался длинным списком необходимого, куда были включены лошади с пулемётом на повозке для мобильности. Унтерштурмфюрер самого рапорта ещё не читал, знал только суть произошедшего, сообщённого по телефону. Однако и этого было достаточно, чтобы оказаться на этом месте. Тщательно разыскиваемые диверсанты, ушедшие из-под носа финских лыжников, наконец-то объявились. Только приказ, взять одного из большевиков живым, уже не выполнить. Виновник тому скоро прибудет с заместителем коменданта Хиславичей, а пока он слушал объяснения финна. Надо ж чем-то занять время.

– У них был «каттенкрад». Я его видел, – докладывал сносно говорящий по-немецки унтер-офицер, командир финского отделения, преследовавший сегодня утром диверсантов.

– Их в наших войсках всего несколько сотен. Так что не мелите чепухи. Откуда у противника такая техника? – с удивлением произнёс унтерштурмфюрер – то ли спрашивая сам у себя, то ли сообщая собеседнику абсурдность его заявления.

– Именно так, никакой ошибки. Мой свояк присылал мне фотокарточку, вот она, кстати, – унтер достал из планшета фото и указал пальцем на солдата, стоящего рядом с гусеничным мотоциклом, – у них был такой же, только белого цвета. Я решил, что прибыло подкрепление, и приказал прекратить огонь.

– А противник в это время скрылся?! – с издёвкой в голосе внёс дополнение унтерштурмфюрер.

– Мои люди с полной выкладкой пробежали десять километров. Устали. Да будь мы свежи, разве можно угнаться лыжнику за «каттенкрадом»? Я отдал приказ сообщить командованию через посыльного о боестолкновении и отправил Аки с Яри по следам. Они охотники и с ними собака. От них ещё никто не уходил. Это самые…