На ужин подали ту же плохо сваренную кашу, что и утром, и такой же суррогат чая из кипрея. Пока их не заперли в пакгауз, майор ещё раз постарался изучить взглядом каждую мелочь вокруг. В направлении, противоположном тому, куда водили на земляные работы, виднелись заброшенные строения, прикрытые разросшимися кустами и не слишком высокими деревьями. Судя по всему, там располагались старые садовые участки, мимо которых как раз пролегала железнодорожная ветка, по которой доставляли грузы и людей. За садами тянулось метров семьсот покинутой теперь пашни, а дальше тоже лес, спасительный лес.

Вечером уже в толпе у барака Гончаров перебросился словами с другими невольниками, согнанными на земляные работы. Специально он много не говорил (и на то у него были свои соображения), а просто разузнал кое-какие общие моменты.

Все были уставшие и отвечали неохотно, но, к удивлению, майор выяснил, что новая бандитская власть пока ещё не хватала людей совсем «просто так», всех подряд – большинство сослали сюда именно за какие-то формально объявленные «провинности» перед этой самой властью. Кто-то, например, как Фёдор, не захотел отдать за здорово живёшь хлеб, кто-то – какую-то технику и живность. Кого-то забрали, как Пётра, из-за того, что «язык распускал». Сроки наказания тоже устанавливались разные: от двух недель до месяца, так что формально с подобной точки зрения они являлись заключёнными. Впрочем, в сталинских гулагах тоже все считались заключёнными, а не невольниками.

Охранники заорали, чтобы заканчивали ужин. Гончаров сдал миску и, войдя в пакгауз, лёг на пол подальше от выгребной ямы. Рядом сел, разминая руки и плечи, Исмагилов. Пётр, не настолько привычный к тяжёлой работе, просто повалился на разбросанное по земле сено, которое, надо отдать должное, сменили. Выгребную яму обильно посыпали хлоркой, что сделало атмосферу в бетонной коробке ещё более удушливой.

– Ну и как ты всё оцениваешь? – спросил Фёдор, словно догадываясь, что Гончаров с самого начала думает о побеге.

– Если честно, хреново! – ответил майор.

Он сдвинулся ближе к Исмагилову, и тот тоже лёг на пол, почти нос к носу с Александром.

– Прежде всего, – сказал шёпотом Гончаров, – условимся так: вслух открыто не болтать. Лобстер, хоть и не ахти какой профессионал, но и не полный идиот, как уже понятно. Вдруг у него тут есть стукачи?

Лежавший рядом Домашников перевернулся на живот:

– Ну ты уж прямо этого бандита виртуозом тюремного дела считаешь, – заметил он.

– Бережёного Бог бережёт, – напутствовал майор. – Мы уже считали их дурнее себя.

– Ладно, буду иметь в виду, – согласился Пётр.

– А оцениваю я ситуацию действительно паршиво, – продолжал Гончаров, отвечая на вопрос Исмагилова. – Вот так, в лоб, есть два варианта: первый – завладеть оружием средь бела дня и дуть что есть сил к лесу. Вариант, сразу скажу, почти дохлый: перестреляют как зайцев. Остаётся пытаться сбежать ночью.

– А как ты выберешься из барака ночью?! – возразил Пётр. – Засов и замок изнутри не открыть.

– Да, засов надёжный, – кивнул Гончаров, – ночью втихаря выбраться сложно, да и к тому же без оружия уходить в лес не стоит. А днём бежать – слишком много открытого пространства.

– Маленько уточню, – вставил Фёдор. – Если захватить оружие, то можно попытаться вообще перебить всю охрану. Как тебе такой вариант?

– Не годится – не добыть быстро достаточно орудия, – покачал головой майор. – И потом, видел, как охранники располагаются? Пока нас конвоируют, они идут по двое с каждой стороны колонны. Потом трое или четверо всегда патрулируют Яму по верху и назад к пакгаузу ведут точно так же. В какой момент ты собрался обезоружить и кого? На дороге просто покосят в упор, а если кинуться на того, кто будет рядом с тобой в котловане, то верхние шлёпнут – на дне негде укрыться, да и из вагончиков подмога подоспеет, как пальбу услышат.

– Получается, выхода нет? – скривился Пётр. – Может, восстание поднять? Толпой наброситься?

– Восстание вообще гиблое дело – думаю, мало кто подпишется на такое. Это меня Лобстер собрался сгноить пожизненно, а большинство здесь на конкретный срок – кто же будет жизнью рисковать? Вы, кстати, тоже, как сами сказали, попали сюда не навсегда.

– Ну я-то, положим, рискну, – ответил Домашников. – Под бандитами жить не хочется, а терять мне нечего.

– Тебе – да, а ему? – Александр кивнул на Исмагилова. – У него в деревне жена и дети.

– Ну я, положим, тоже рискнул бы, если продуманно всё сделать, – ухмыльнулся Федя. – Местные охранники всё равно не знают, откуда я – арестовывали меня совсем другие, документов при мне не было. Не найдут! А вот если ты потом собираешься с помощью военных из Тюбука очистить местность от этих сволочей…

– Собираюсь! – передразнил Гончаров. – Пока я туда не добрался.

– А я всё равно готов!

– Смотри, – с сомнением покачал головой майор. – Но только, даже если среди здешнего народа нет лобстеровских стукачей и даже если большинство согласится к нам примкнуть, всё равно те, кто просто не захочет получать пулю в лоб, могут нас банально заложить. Нет, восстание – самый крайний вариант.

– Ну так и что делать? – скривил губу Пётр.

– Выход бывает всегда или почти всегда, самое главное – терпение. Чуть присмотреться пока надо. Понимаю, – предупредил Гончаров, видя, что Домашников хочет что-то возразить, – если мы сильно вымотаемся, нам и бежать-то будет тяжело. Но спешка – глупое дело. Подождём ещё немного, а вы не слишком надрывайтесь, делайте вид, что усердно работаете, а сами используйте любую минуту для отдыха. Например, хотя бы идите назад с носилками чуть помедленнее. А теперь давайте спать – утро, как говорится, вечера мудренее.

Два дня ничего не менялось. По заведённому распорядку следовал ранний подъём, скудный завтрак и работа под жарким солнцем, которое, казалось, нарочно вздумало палить столь нещадно.

Майор уже изучил, казалось, каждый метр поверхности по пути, которым их водили к Яме, с закрытыми глазами помнил расположение вагончиков с охраной относительно пакгауза, где держали пленников, мог оценить расстояние до укрытий на местности в каждую сторону, но никакого удобного случая осуществить задуманный побег не подворачивалось.

Фёдор и особенно Пётр заметно приуныли. Гончаров, как мог, старался поддерживать дух товарищей, но сам прекрасно понимал, что ещё неделька работ в подобных условиях – и даже при возникновении подходящей ситуации бежать не будет сил – ни физических, ни моральных.

На четвёртый день их каторги на Яму доставили новую партию заключённых, причём сразу достаточно большую – пятнадцать человек. Прежних невольников как раз вели на работы, и новеньких, не кормя завтраком, сразу втолкнули в общую колонну. Александр, оказавшись рядом с пожилым человеком, слегка напоминавшим ему Альберта Эйнштейна на виденных когда-то фото, спросил, как тот попал в невольники.

– Боже мой, молодой человек. – Вместо ответа мужчина вскинул глаза к небу. – Меня удивляет, что здесь вообще все пока не оказались.

Гончаров усмехнулся.

– А я вас знаю – вы же Гончаров, вы из предыдущего правительства, – продолжал мужчина и, склонив голову, представился: – Альтшуллер, Семён Ефимович, в прошлом режиссёр-документалист местной киностудии.

Майор доброжелательно кивнул:

– Очень приятно, Семён Ефимович. Можете звать меня просто Саша.

– Вы знаете, в чём ваша ошибка? – продолжал Альтшуллер так, словно они прервали некий спор минуты три тому назад. – Ошибка вашего правительства, разумеется! Слишком рано успокоились. Наркоторговцев приструнили – и успокоились. Вы демократии захотели? Сейчас и здесь? Но основы-то для демократии уже нет!

– То есть? – удивился Гончаров.

– Да ведь все экономические отношения после случившегося оказались отброшены в феодальные времена, хотите вы того или нет! Исчезли современные нам производительные силы, а значит, и отношения! Таковых в России и ранее не было, а после того как полный бардак начался – и подавно!