– Staremo a vedere chi di noi due ha ragione[14]. – Было сказано уже перед воротами.

– Buon giorno, egregi signori![15] – сказал я, встретив делегацию у входа.

– Mamma mia![16] – произнёс купец, стоявший ближе ко мне.

– Parlare russo[17], – прервал я визги иностранцев. – Раз вы на Руси, то пора научиться говорить на языке хозяев дома.

Купчишки владели русской речью, приблизительно как я итальянской, поэтому общались в основном короткими фразами, да и то через смышленого переводчика десяти лет. Поднимаясь к крепости, два брата заключили пари, на предмет, что их снова никто не сможет понять. Вот и возрадовался один из них своей победе. Вообще-то, гости из далека всегда пользовались бесспорной популярностью, так как рассказывали о том, что происходит за многие тысячи вёрст. Мне же это было абсолютно безразлично, посему сразу чётко поставил вопрос об их цели визита. Дикие венецианцы попытались всучить мне какую-то мешковину, но, поняв отсутствие интереса, достали маленький пенал с перцем, рассказывая о чудодейственном аромате, который сопровождает многие блюда при его использовании. Соглашались принять в качестве оплаты золото, на худой конец серебро, а если и этого нет, то шкурки пушистых зверьков тоже сойдут. Меня рассматривали как индейца с Мантхэттэна, при покупке острова. Выслушав внимательно бурную речь гостей, решил поиздеваться над купцами.

– Я вас понял, давайте отобедаем, а потом поговорим о делах.

На обед была уха и сочные отбивные с обильным использованием приправ и соусов. Физиономии гостей напоминали детей, у которых отняли любимую игрушку. То, что перечницей можно было пользоваться без оглядки на хозяина стола (в те времена блюдо перчили, а затем обратно ссыпали для повторного использования), вино хлестать из хрустальных бокалов и зачарованно смотреть на пузатый самовар, который сам греет воду, приводило венецианцев в полное уныние. Окончательно добило их наличие громадных стёкол в доме и расшитая бисером вельветовая безрукавка у цыгана, которая была бы предметом гордости даже у дожа.

– В Смоленске отыщите лавку Евстафия, там много чего интересного, – сказал на прощание гостям.

Это было последнее торговое судно, которое двигалось по направлению к столице княжества через нас. Дело даже не в том, что по реке, где стояла крепость, торговый путь не проходил. Умирал сам торговый маршрут «Из варяг в греки». Экономика Смоленска работала как старый двигатель, на последних каплях топлива. Шестерёнки ещё крутились, но то, что не оказывало существенного влияния на жизнеобеспечение, потихоньку останавливалось.

Две вещи могли оживить ситуацию: замена двигателя или война. В первом случае надо было менять профиль экономики, отказываться от торговли ресурсами и наращивать производство готовых изделий. Но тут всё упиралось в климатическую зону, любое изделие требовало больше человеко-часов, чем во Франции или Италии. Необходимый технический прорыв, который снизил бы себестоимость продукции, был ещё далеко, поэтому выбирали второе. Может, и были светлые головы, которые понимали, что надо изменить закостенелую систему товарных отношений, да только кто б им дал это сделать? Одновременно была нужна сильная армия и крепкий экономический тыл, денег же на всё не хватало. Вот и метались на Руси то в одну, то в другую сторону. Тридцать лет мирной жизни могли бы существенно помочь стране, но в перерывах между нападениями внешних врагов появлялись внутренние. Так продолжается и по сей день.

Морозы ударили, как всегда, неожиданно, ладья Пахома Ильича подошла к причалу крепости рано утром, уже кроша тонкую корку льда у берега. И всё благодаря тому, что на носу был установлен керосиновый фонарь, позволявший идти в тёмное время суток. Через пару дней ни одно судно не будет в состоянии преодолеть и метра пути, навигация встала. Как только лёд окрепнет, начнётся время санных поездов. Предприимчивые купцы будут организовывать караваны по десять-двадцать возков, двигаясь по замёрзшим рекам, а кое-где и по заснеженным дорогам, в попытке доставить свой товар в места прибыльного торга.

– Ну что, Лексей, принимай свой товар. – Новгородец, одетый в тулуп, поправил бобровую шапку после удачного приземления на оледенелые доски мостков.

– Здравствуй, Пахом Ильич, как же ты обратно-то товары повезёшь? Ладья вмёрзнет, с места не сдвинуть будет, – приветствовал я новгородского друга, заботясь о его речном коне.

– Как разгрузим, то сразу в Смоленск, там, в корабельном сарае и перестоит зиму.

Компаньон развернулся лицом к команде и махнул рукой, давая добро на начало выгрузки. Команда ладьи выстроилась в цепочку, передавая из рук в руки моржовые клыки и связки шкурок. Судя по количеству привезённого товара, дела у Пахома пошли в гору. В Новгороде после смерти Ганса и Григория Фёдоровича оставшиеся в живых члены концессии выкупили все доли привезённого товара, снарядили морской корабль и отправились в далёкую Англию, искать торговой удачи.

– Пахом Ильич, может, перезимуешь у меня, людям твоим место найдётся, да и работа есть. – Упускать отряд новгородцев очень не хотелось.

– А как же, Лексей. Конечно, останемся, вижу, помощь тебе нужна. Десяти дней не пройдёт, как назад воротимся. Захар Пафнутьевич, товарищ мой, в Смоленске дожидается. В Новгород санным поездом товар повезёт, ты помнишь его, я тебе рассказывал, как от ливонцев вместе с ним отбивались. – Ильич широко улыбнулся, хлопнул меня по плечу, вспоминая недавнее приключение.

– Вот и славненько, – посвящать в тайну военной кампании компаньона пока было рано, а вот намекнуть, вполне, – а то тут дела серьёзные намечаются, люди нужны как никогда.

Как только трюм ладьи опустел, стали спешно загружать остатки продовольствия для ополченцев и ткани для Нюры. Нанесли столько, что свободного места на палубе не стало. Кормчий пошурудил в реке рукой и только по ему одному понятной примете заявил:

– Пора, к завтрашнему закату река замёрзнет, надо спешить.

Корабельщики спешно занимали свои места, вёсла ударили в воду, взметая тонкие льдинки в воздух. Загруженная ладья рвалась к Смоленску, стараясь избежать ледового плена.

Монгольский бо (шаман) в третий раз бросил священные кости, пытаясь понять их предназначение. Кость, обозначающая Белый лусут (дух воды), постоянно соприкасалась острым краем с костью Дыбджита (дух эфира, заведует погодой, дождём, снегом). Какая-нибудь шулма (ведьма) не обратила бы на это внимания, но старик помнил те времена, когда озера Хабсугул ещё не было, и очень трепетно относился к знамениям, касающимся водных духов. Он очень любил, когда за его спиной рассказывали предание, в котором шаман похитил дочь Чингисхана, когда она выходила замуж. Спасаясь от преследователей, бо превратился в каменный столб. Похищенная невеста обернулась горой, которая была похожа на высоко торчащие груди. Из них забили два источника, наполнившие водой глубокую впадину. Так образовалось священное озеро.

– Надо сделать подношение саддыку леса, что-то мне не нравится гадание, – пробурчал под нос шаман.

Он выполз из промёрзшей юрты и, опираясь на палку, побрёл собирать камни. Пирамидку шаману пришлось складывать у одинокого дерева, а как же иначе? Положишь камни просто в степи, и дух леса не поймёт, что просили о помощи именно его.

– Великий Цаган Эбугун, помоги защитить воинов внука Чингисхана от Белого лусута, – пропел бо возле пирамидки, повязывая голубой шелковый шарф хадак вокруг ствола дерева.

Усевшись на землю, старик достал из-за пазухи сделанную из берцовой кости восемнадцатилетней девушки дудку, погладил инструмент и стал наигрывать старинную степную мелодию. Но то ли узел вышел неудачным, то ли сильный порыв ветра помешал жертвоприношению. Шарф соскользнул, подобно извивающейся змее прошелестел по земле и улетел в сторону ручья.