О судьбах людей, прошедших со мной эти пять дней, я знаю совсем немного. Поезд с жёнами комсостава благополучно достиг Минска. Танкисты вместе с Литвиненко и Синяковым добрались со мной до Барановичей, где мы расстались двадцать пятого июня. Бои их ожидали тяжелейшие, и живы ли они, одному Ему известно. Одно скажу, я знал, готовился, рассчитывал, старался не рисковать понапрасну – и еле выжил.

Декабрьским утром на окраине Ярославля в пошивочную мастерскую Арона, почти сорок лет известную в кругах деятелей культуры и вдвое меньше у среднего обкомовского звена, зашёл посетитель. Вёл он себя непринужденно, словно бывал в этом месте не раз и, судя по уверенным движениям в заставленном разнообразными предметами обихода коридоре, знал, где что должно находиться. Посетителя звали Отто. Это было его настоящее имя, и в документах на латвийского коммуниста, капитана войск НКВД, волей случая значилось тоже оно. В город немецкий агент-опознаватель прибыл неделю назад и с портным уже встречался дважды. В первый раз, передавая старику письмо от дочери с фотокарточкой, а во второй обозначив некую просьбу: сущий пустяк, организовать встречу с одним человечком.

Поздоровавшись со вставшим из-за стола хозяином, он без лишних слов положил на стул завёрнутый в грубую бумагу отрез шерстяной ткани, снял с себя портупею с командирским полушубком и, насвистывая под нос популярную мелодию шотландской песни, обработанной Дунаевским: «Злодейка акула дерзнула напасть на соседа кита», повесил верхнюю одежду на стоящую у двери вешалку вместе с шапкой. У закреплённого на стене в полный рост зеркала он задержался на минуту. Поправляя ремень, военный несколько раз оценивающим взглядом осмотрел ещё одного клиента, сидящего в самом углу, после чего широкими шагами подошёл к столу.

– Товарищ капитан, я достал пуговицы, – заискивающим голосом произнёс мастер, незаметно скрестив пальцы на правой руке.

– Почему посторонние? – сухо спросил военный.

– Это знакомый, – оправдываясь, тихим голосом ответил Арон, – навестить приехал.

– Документы у знакомого в порядке? Сейчас проверим.

Военный сделал шаг вперёд, а затем остановился, развернувшись вполоборота к портному, который стал что-то лепетать.

– Я вас умоляю, оставьте его в покое, – засуетился мастер, видя, как капитан довольно ухмыльнулся, – давайте материю посмотрим. Твид, очень достойный костюм выйдет…

Самым загадочным оставалось поведение гостя у портного, когда Отто (переговариваясь с мастером) потихоньку шёл к нему через комнату – он почему-то выглядел испуганным. Исходящий некой волной страх явственно было заметен даже по его фигуре, пока разговор переходил с одного на другое (какой лацкан и делать ли шлицы), его плечи сводились вперёд и вниз, пряча хилую грудь, а тощая шея старалась вжаться, лишь бы оказаться ниже. И когда их разделяло всего несколько шагов, капитан неуловимым движением, подобно бросающейся в атаку кобре, вдруг резко сократил расстояние.

– Как поживаете, гражданин Залкинд? – нависнув над стариком, произнёс военный. – Ничего не хотите сообщить о деятельности в Прилепово?

По напряжённой фигуре, да и по глазам Натана читался ужас. Он уже сожалел, что поддался на приглашение «заглянуть на огонёк», прикупить продовольственные карточки. Понимал, что дело нечисто, опыт подсказывал – быть осторожнее, но корысть и привычка жить чуточку лучше за счёт остальных взяли верх. Пришла расплата за всё. По одному тому, как его назвали и о чём спросили, можно было догадаться, что ничего хорошего в дальнейшем не последует, и старый революционер, бомбист и, как оказалось, трус – поплыл. Упав на колени, он заскулил:

– Не смог, простите, испугался. Меня бы… жить хочу, жить! – обнимая сапоги Отто. – Я старый, ну что вам стоит, я исчезну, отпустите!

Немец отшвырнул Натана, как нашкодившего кота, с каким-то пренебрежением, словно боясь испачкаться, но сделал это, не столько причиняя физическую боль, сколь морально унижая. Вышло это не намеренно, до последней минуты агент не был уверен, того ли человека привёл портной. Приметы и черты лица совпадали с полученным описанием, но всё же были сомнения. Не ожидал он, что клиент так быстро раскроется. Теперь же требовалось закрепить контакт.

– Комнату и два стула! Живо! – рявкнул Отто в сторону Арона.

Портной со швейным сантиметром на шее дёрнул за рычажок, и позади него приоткрылась потайная дверь, замаскированная под полку с фурнитурой. Убежище было старое, как сам дом, и хозяин в нём пережил не только октябрьский погром в девятьсот пятом году, грабежи в страшном восемнадцатом, но и тридцать пятый, когда экономический отдел ОГПУ прикрывал подпольные мастерские.

– Т-там… в-всё есть, что вы просили, – заикаясь, произнёс портной.

– Запри лавку, табличку повесь и жди наверху.

Отто за шкирку потащил Натана, и когда тот стал цепляться ногами за стол, с размаха отпустил ему подзатыльник. Удар вышел хлёстким, и Залкинд рухнул на пол. Случайность, как много плохих и хороших дел было отложено из-за нелепо сложившихся обстоятельств? Табурет, на который становились заказчики готового платья, имел на углах железные уголки, именно об одну из этих скоб и ударился головой Натан. Смерть наступила мгновенно.

– Гром и молнии! – хлопая по щекам Натана, кричал Отто. – Очнись, старик! Ты мне нужен живым, Арон, воды!

Тщетно, Залкинд лежал ничком на боку, с раскрытым ртом, обнажив безобразные, жёлтые от никотина зубы на так и не запотевшее зеркальце, поднесённое портным. Ни искусственное дыхание, ни массаж сердца не смогли вернуть его к жизни.

– Он не дышит, – словно извиняясь, произнёс склонившийся над телом портной, – а как же Сара?

– Не дышит? Проклятье! – выругался Отто.

– Как же Сара? Вы обещали отпустить её… что теперь будет?

– Заткнись, ублюдок! Твоя сука вместе с крысёнышами давно подохла! Да, да, ты не ослышался, сдохла в Бухенвальде. Или ты думал, что хлеб с маслом, предназначенный для наших детей, отдадут ей? Ты дурак!

– Она не сука, – Арон нащупал кольца ножниц, выглядывавшие из маленького карманчика передника, – я чувствовал, что что-то не так, чувствовал, ей просто не повезло оказаться у вас, – и с короткого замаха вонзил инструмент в шею Отто. – За тебя, дочка!

Глаза немца широко раскрылись, кровь брызнула фонтаном из разрезанной артерии, руки инстинктивно потянулись к горлу, и вместо слов послышалось шипение. Жил как гадюка, прячась под колодами, жаля исподтишка, и сдох, как ползучий гад, извиваясь в конвульсиях. Портной дождался, когда ноги лжекапитана перестали дёргаться, дошёл до двери и, подняв с пола тряпку, постелил её под головой немца, дабы окончательно не запачкать пол кровью. Что будет с ним в дальнейшем, он мог только догадываться, а вот его сыну в лавке ещё работать. К чему ему трудности?

Сергей Соболев, бригадир путевых обходчиков участка Ярославль-Главная – Уткино жил двумя жизнями. Одна из них была – чёрная, как снег возле угольных терминалов, тянувшаяся от смены к смене, и вследствие своей обыденности – скучной. А вторая – яркая, как цвет Юлькиной помады (певички-проститутки из ресторана) случающаяся редко, и благодаря этому очень притягательная; так как была не только полная страстей и романтики, к тому же тайная и в меру опасная, а ещё дававшая себя почувствовать Соболеву героем. И не случилось бы этой второй жизни, кабы не произошедшая в тридцать девятом встреча Сергея с той самой вокалисткой, именуемой в тесном кругу таких же «артистов» – «Жужей». Поддавшись на её обольщение, он попал в шумную компанию, где проиграл в карты не только получку, но и, сам того не понимая как, несколько тысяч рублей, одолженных им за столом. Долг пришлось отрабатывать, а потом ещё один заём, и началась вторая жизнь. Сегодня обходчик был связным, в назначенное время пришедшим на встречу с курьером в пивную на вокзале Ярославля. Отстояв в очереди и отпустив, как поступали завсегдатаи, пару острых, но не обидных выражений в адрес буфетчицы Люськи, вечно недоливающей на полтора пальца, зато не имевшей привычки разбавлять пиво, взял две кружки и разместился за крайним столиком у вешалки. Несмотря на жуткий холод, посетителей было много. Заходили знакомые машинисты из депо, кочегары, военные, в основном демобилизованные из госпиталя и случайные люди. Одним он кивал, на других не обращал внимания, попивая горьковатое пиво, и ждал. Был даже сержант, с патрульной повязкой на рукаве шинели, окинувший подозрительным взглядом кабак, и тут же выскочивший из прокуренного помещения на улицу. Соболев посмотрел на часы, выменянные им на бутылку самопальной водки у красноармейца с проходившего позавчера эшелона. Тот и другой тогда обманули друг друга: один спирт разбавил до уровня запаха, а второй спешащие каждые сутки на добрые полтора часа «котлы» спихнул. Вспомнив процесс обмена, обходчик усмехнулся, постучал ногтем по стеклу, отвёл минутную стрелку назад, прикинул, угадал ли со временем и стал заводить механизм. Несмотря на столь явный конфуз, Соболев был доволен, выставляя по любому поводу левую руку напоказ, хвастаясь. Водку выпил и забыл, а часы – вещь. За этими событиями кружки опустели, время встречи вышло и, едва дверь в очередной раз хлопнула, как крутившийся уже с минуту возле столика невзрачный мужичок вдруг произнёс: