Людвиг остановился перед проломом и с трудом перевёл дух. По льду реки, в сторону леса драпали недавние победители, так и не сумевшие сломить дух русского оружия. Сил преследовать не было, даже сдавшихся в плен не вязали.

Из избы высунул нос Полкан. Важно обойдя дом, пёс наткнулся на Ганса, лизнул его в щёку и присел возле него. Спустя минутку появился и Фёдор. Немцы два раза пытались залезть через окно, и дважды новгородец затыкал его тулупом, складывая убиенных в углу.

– Полкан! Ты где?

Гав! Гав!

Фёдор подошёл к животине, почесал за ухом любимца и присмотрелся к лежащему раненому немцу, опознав в нём своего оппонента по частушкам.

– Вот оно как бывает, шёл за шерстью, да сам стриженым оказался. Потерпи, сейчас помогу. – Новгородец взвалил немца на себя и понёс в избу.

Ночью ломбардцы попытались уволочь требушет поближе к лесу, чтобы разобрать на части и умотать подальше из негостеприимных мест. Шесть запряжённых лошадок готовы были уже начать движение, как лёд ожил. Около десятка «снеговиков» при свете луны приподнялись во весь рост и дали залп из арбалетов.

– Снежные дьяволы! – заорал Паоло.

Ратники в белых маскировочных халатах, молча, перезарядили оружие, выстрелили ещё раз и поспешили к санкам. Привязанные к лебёдкам транспортные средства вскоре потянули к крепости, вот только противник этого уже не заметил. Требушетники бросились бежать в разные стороны, вспоминая святых и чёрта, главное, чтобы помогли. Но это был не последний бой за крепость Орешек. Утром, раненный в плечо шальной пулей фон Виде, лёжа в палантине, приказал уводить остатки своей армии в Копорье, даже не похоронив павших тевтонцев. Чиполло попытался выпросить помощь с транспортировкой своего детища у Ульриха, на что получил предложение оставаться и договариваться с руссами. Сумма выкупа, назначенная Яковом, превышала стоимость требушета в два раза, а попытка поджечь конструкцию завершилась смертью ещё девяти ломбардцев. После этого даже самые смелые сникли. Двести пятьдесят кнехтов с огромным обозом раненых, бредущие по заснеженной дороге, представляли собой жалкое зрелище. Впереди полторы сотни вёрст через земли ижорцев и водь, где о помощи местного населения можно было и не мечтать. И как водится, почуяв слабину, на спящий у реки лагерь напали корелы. Перебили с два десятка конюхов и, захватив почти половину всех лошадей, исчезли, а через сутки колонну обстреляли ижорцы. До Копорья доползло сто семьдесят человек, включая ломбардцев. Спустя три недели князь Александр навестит их, тем самым дав почувствовать Ордену, что на востоке немцам делать нечего.

Пахом Ильич еле сдерживал слёзы в своём кабинете. Только что он разговаривал с дочерью и чуть не прибил её. Хорошо, что Марфуша забежала и заслонила Нюрку собой, держа в руках годовалого сынишку. Прогулки под луной и сидения в крытом возке до добра не довели.

– Стыд-то, какой, – бормотал Ильич. – Что ж делать? Надо к свадьбе готовиться, не в монастырь же любимую дочку отправлять.

За дверью стояли Гюнтер и ревущая в два ручья Нюра, утешаемая матерью. Во дворе, на лавке сидел Илья, крутя в руках кнут и размышляя, каким образом облегчить инструмент порки. То, что сестру будут лупешать, мальчик не сомневался, посему и старался свести к минимуму боль от наказания.

– Не хнычь! – Марфа обняла дочь. – Батька сейчас остынет, и всё будет хорошо. Он всегда такой, сколько его помню, вот тебе крест.

– Да я-то что? Ыыы… папка Гюнтика убьёт. – На секунду прервавшийся плач начался с новой силой.

Дверь в кабинет распахнулась. В проёме стоял Пахом с красными глазами.

– Зайдите… все! Думать будем. – Ильич развернулся и зашагал к креслу.

На столе стояла бутыль с вином и три бокала. Начался семейный совет.

– Дочка! Ты знаешь, кто такой Гюнтер Штауфен?

– Да, Гюнтик – твой гость полоненный, – ответила Нюра, утирая нос платком.

– Многого ты не знаешь, этот Гюнти… Гюнтер – сын императора всех немцев. Вы хоть представляете, в какой церкви вас венчать? – После слов Пахома Ильича воцарилось молчание.

Штауфен не хвастался перед возлюбленной своим родством, да и вообще старался не рассказывать об этом. У влюблённых есть более интересные темы для разговора, да и союз с дочерью новгородца, владевшего помимо торговой сети лавок в нескольких городах ещё и целым островом с крепостью, он не считал маргинальным. Что ж касалось вопроса о знатности рода, то Пахом Ильич рассказывал о далёких предках из инглингов и драговитов. Впрочем, любой житель близлежащих озёр, не особо кривя душой, мог причислить себя к этим громким родам и даже считать себя князем, если умудрялся подтвердить звание военной силой и не умереть.

«Кто я? – размышлял Гюнтер. – Бастард, хоть отец и признал сыном, однако о каком-либо наследовании короны речи и не велось. В немецких землях точно ничего не светило, особенно после того, как четыре года назад Фридрих послал своего побочного сына с вооруженными галерами в Пизу и предложил пизанцам присоединить к нему свои суда, чтобы совместно захватить прелатов, но почему-то командовать поставил брата-бастарда Энцо. И, несмотря на то, что пизанский флот под командованием адмирала мессера Уголино Буццакерини разгромил генуэзцев, а кардиналы-легаты и их сопровождающие, спешащие на Вселенский собор, попали в плен, Гюнтеру практически ничего не перепало. Да, за ту золотую утварь, что он успел прихватить, было собрано небольшое войско. Но где оно сейчас? Серебра, земель, подкреплённого титула, даже свободы – нет. Значит, он пустое место, простой рыцарь, коих пруд пруди. Но здесь, в Новгороде, появилась Она. Все заботы и невзгоды отошли на второй план, и теперь, после слов отца Нюры, вновь обрисовались чётко и ясно».

– Гюнтик, так ты княжич? – удивлённо спросила девушка.

Крутивший до этого момента в руках листочек из блокнота, Ильич вдруг смял его. Читать и писать, как это делает Лексей, он уже выучился, и написанная на бумаге информация ужасала. Без упоминания дат и немного в иносказательном смысле сообщалось о том, что Манфред может быть избран королём Сицилии и Апулии и короноваться в Сицилийском Монреале через пять лет, как удушит папашу пуховиком. Энцо же пророчилось стать наместником в Ломбардии, однако, потерпев поражение от армии Болоньи, попадёт в плен и умрёт в клетке, как зверь. «Будь что будет», – решил Пахом.

– Не просто княжич, он может стать королём, как это собираются сделать его братья Манфред и Энцо, ублюдки императора Фридриха. И если Гюнтер примет нашу веру, то королевства Сицилии и Апулии ему не видать как собственных ушей.

Бух! – Марфа свалилась на пол.

– Нюрка, воды мамке! – Пахом бросился к жене.

Девушка, недолго думая, схватила бокал с вином и выплеснула матери на лицо. От подобного действия Марфа пришла в себя. Вскоре совет продолжился. Ильич выпил сам, подлил в хрустальные кубки Гюнтеру и жене, подошёл к стене, палкой отодвинул занавеску и продолжил речь, указывая на карту:

– В случае венчания в православном храме я смогу выкупить вот эти земли для вас. – Указка уткнулась в область современного Петербурга. – Если нет, то живите здесь. Дом новый построим, всё как у людей будет, даже лучше.

И тут Штауфен призадумался. Отец всю жизнь противился Риму, ставя под сомнения институт наместника Бога на земле. Одно только отпущение всех грехов великим понтификом для преступников всех мастей за участие в противостоянии Фридриху поколебало католическую веру Гюнтера до основания. А ведь Папа априори безгрешен. Как такое возможно? Значит, возможно, когда есть выгода. А если так, то кто даст гарантию, не куплены ли красные ботинки далёким от веры человеком? То-то и оно. Что уж говорить после обмана с крестовым походом в Ижору, тут доверия папистам не осталось и вовсе. Штауфен был уверен, что раскол в церкви произошёл из-за нежелания делить власть над паствой и, если бы не алчность, то все были бы едины в вере. Положа руку на сердце, он и молился-то не более раза в неделю, не понимая, как частота молитвословий может отразиться на отношениях Бога и его самого. Либо ты веришь, либо нет. Нельзя быть немножко верующим, а все знакомые священнослужители выглядели именно такими. Будут ли отличаться схизматики новгородских храмов от своих латинских коллег, предстояло только выяснить.