– Это не тот ли Савелий, который крепость на речке поставил? – с полным ртом еды произнёс князь.

Воцарилось минутное молчание, заслуг бояр по обороне города и оказанию сопротивления литвинам не было, а вспоминать успехи чуждых людей не хотелось. В разговор вмешался Иннокентий, который последнее время сопровождал Ярослава чуть ли не на правах духовного наставника. Размеренным голосом он произнёс:

– Та крепость на речке Сож – под присмотром церкви Михаила Архангела. Всё, что там делается, с нашего ведома. Я грамотку от епископа давеча подавал.

– Да нет мне дела до каких-то там писулек, – махнул рукой Ярослав, – было и прошло. Забыли!

Вопрос был снят. Светских людей духовные проблемы мало интересовали, у каждого своё поле, с которого снимают урожай. Тем более что на другом конце стола завязалась драка, и великий князь стал подзадоривать драчунов. А вот Всеволод Мстиславович этот разговор запомнил и взял себе на заметку. Как только Ярослав убыл со своей армией, спустя несколько дней князь Смоленска отправил с инспекцией своего нового боярина Торопа.

Задача, поставленная перед инспектором, касалась денег. Казну бывшего князя найти так и не удалось, единственные свидетели, кто мог пролить свет в этом тёмном деле – Гвидон и Клоп – исчезли после бегства литвинов. Вроде бы замкнутый круг, но с решением побочных вопросов о размещении пленников выяснилась любопытная информация. Один из десятников в доверительном разговоре намекнул на возможность правильного направления в изысканиях, а именно в поиске некого Швентарагиса, отправленного Эрдвилом к какому-то замку на Соже. Подробностей он не сообщил, но за разбитые губы, по его мнению, сказал и так, более чем достаточно. Тороп ухватился за эту идею и, сопоставив имеющиеся данные, после обедни навестил терем Савелия в Смоленске. Хозяина он не застал, но выяснил, каким образом удобнее добраться до крепости. Утром с двумя холопами и писцом он уже восседал на новой лодке Якова, единственной в городе, на носу которой была установлена удобная банка со спинкой и натянут тент над головой. Отмахиваясь от назойливых насекомых, боярин парился в меховой телогрейке по пути к пункту назначения, останавливаясь каждые два часа. Не учёл новоявленный инспектор только одного. После разговора с Еленой из дома сотника вышла пухленькая женщина с корзинкой пирожков по направлению к торговым рядам. Примерно через час Ермоген с Евстафием уже вели задушевную беседу, что было первично: яйцо или курица. А если курица несёт золотые яйца, то смотритель крусадни как можно чаще навещает её.

Ермоген намёк понял, тем более была причина отправиться в вояж, и за день до приезда Торопа попивал кагор в крепости у камня. Уже не имея сил смотреть на яства, в изобилии выставленные на столе, священник засыпал с улыбкой на устах. Новая фелонь приятно согревала плечи. Вместо старого медного креста – позолочённый, а мягкие хромовые сапоги приятно обнимают ноги, прижимаясь к сундуку, в котором покоились пятьдесят святых писаний, ещё пахнувших типографской краской. Почёт и уважение, кому ж это может не нравиться? Я же крутя в руках грамоту (плата Ярослава за продовольствие для армии), подтверждающую право собственности на кусок земли, реки и леса за боярином Алексием из Мурманска, удивлялся сложившейся ситуации. По сути, мы оказали городу неоценимую помощь, а в ответ огребли массу неприятностей. Так и рождаются легенды о сокровищах, о которых слыхом не слыхивал и в глаза не видывал. Вот и совершай благие дела.

Инспектор смоленского князя заявился через сутки после прибытия Ермогена. Встретили его с должным уважением. Даже в баню проводили, накормили и спать уложили. Вот только разговора не получилось. Надеясь встретить Савелия и задать ряд вопросов, он, к своему удивле-ниювыяснил, что хозяин укрепления не то что избалован друзьями, а просто не интересуется какими-либо покровителями. Едва были произнесены слова о княжеской казне, как в беседу вступил священник. От ворот – поворот. Приблизительно так можно охарактеризовать визит Торопа в крепость.

Ермоген почти в двух словах: «Не в том месте ищете, сын мой», – объяснил новоявленному боярину, что совать нос в некоторые области, где простирается длань православной церкви, не стоит. Торой и не подозревал, что перед смертью смоленский князь пожертвовал церкви Михаила Архангела почти всю казну, а может и не пожертвовал, кто сейчас упомнит подобную мелочь? Учитывая, что налоги, около четырёх тысяч гривен, собирались после сбора урожая, сумма не могла быть заоблачной. В основном это были меха, мёд, зерно, дёготь, изделия ремесленников и немного металлов. Самого серебра было мало, но и до этого запланированного поступления было далеко, а новый князь в роли просителя устраивал церковь больше, нежели самодостаточный владыка смоленских земель.

Получив отлуп, обиженный Тороп стал искать правды в другом направлении: церковь Петра и Павла – единственный внутренний конкурент церкви Михаила Архангела. Тут-то и обнаружилось, что паства, которая проживала на месте, где стояла крепость, закреплена за Петропавловском храмом. Для князя это не имело никакого значения, но ложка дёгтя, с подачи Торопа, была опрокинута. Начался скандал, были извлечены документы столетней давности, всплыли неучтённые луга и заброшенные деревни. Местность, где находятся современные Хиславичи, вообще числилась за Мстиславлем. А это уже попахивало подлогом документов. Престарелый епископ Смоленска сражался как лев, в ход пошли уговоры и уступки, угрозы и проклятья. Последний козырь, который бросил настоятель, были слова о предложении посетить патриарха, так как архиерей Киева властью уже не обладал. Сказано было таким тоном, что мыслящий человек догадается, за словами кроется нечто, о чём говорить нельзя. О связях епископа с Византийской Никеей вслух не говорили, но знали. В итоге пришлось поделиться, нет, не церкви – прихожанам. Низкокачественный ладан в четверть пуда весом был отдан Ермогену для утрясения вопроса о сборе церковного налога для церкви Петра и Павла.

Мы же вспоминали о подвиге Айно.

До вторжения отрядов Вату оставалось четыре месяца. Сделано было немало, но хотелось отшлифовать все действия хотя бы до оценки «хорошо». Мы подготовили место для засады, выкопали более двухсот ловушек вдоль реки, сделали даже катамаран с полозьями, чтобы быстро перемещаться по льду, но этого казалось мало. Вызванная из Смоленска артель Фрола занималась изготовлением манекенов. «Тридцать три богатыря» должны были перегородить реку, дабы указать направление атаки монгольской коннице. Деревянные фигуры крепились к короткой раме намертво, по три штуки в ряд. Два человека без особых усилий могли передвигать их. Линию длиной в сто шагов они ставили за двадцать минут. Каждая фигура была бутафорски экипирована как настоящий воин. Данила прислал двух своих подмастерьев для массового изготовления кольчужного полотна. Из тридцати пудов стальных колец с помощью обыкновенных ниток делались топики, прикрывающие только переднюю часть груди. Выглядело это так: на прямоугольном куске сукна вырезался круг, от передней части горловины шло кольчужное полотно. Создавалось впечатление, что грудь и плечи прикрыты кольчатой бронёй. Сколоченные из досок ростовые щиты красили красной краской, вместо умбона, двумя саморезами за ушки прикручивали стальную тарелку. На древки копий насаживали настоящие наконечники, даже если кто-то наиболее шустрый сумеет преодолеть все препятствия перед деревянными воинами, то вероятность быть насаженным на остриё копья на полном скаку у «счастливчика» оставалась. Пригодился и Андрейка: придя к Евстафию за новым карандашом, юный художник был немедленно мобилизован и отправлен к Елене, а оттуда, будучи на должности придворного живописца, переправлен в крепость. Запоров два портрета на деревянных чурбаках, Андрейка освоился и так наловчился, что некоторые обитатели крепости могли признать схожесть изображения на деревяшке со своим лицом. Когда мы поставили манекены у ворот и нахлобучили на них каски, то с тридцати шагов было не отличить от живых воинов. А когда добавили пару знамён и закрепили флажки, создалось впечатление некого шевеления среди строя.