– Огонь! – командует младший сержант.

Мина, с чуть слышным металлическим шелестом сползает по стволу и раздаётся хлопок. Первая пошла. Томительные секунды ожидания. Ваня сообщает, что взрыва визуально не видно и не слышно. Такое, хоть и редко, но бывает – взрыватель не сработал.

– Огонь! – повторяет младший сержант.

Только с шестого выстрела был скорректирован обстрел. Иван подтвердил попадание рядом со стоянкой самолётов. Из динамика трубки слышно, как воет сирена.

Тах, тах, тах! Небо над Шаталово прочерчивают трассирующие пули, заработала зенитная артиллерия. Невероятно быстрый ответ немцев на угрозу. Теперь мне понятно, отчего наши штурмовики не могут сделать второй заход. Настало время и нашего с Дистергефтом подарочка, салют, который обещали. Мы оба смотрим на часы, двадцать ноль-две. Раздавшийся взрыв слышен даже нам. Пётр обрадованно смотрит на Антона с Егором, такого они не ожидали, выпущена последняя мина, а впечатление, что разорвалась сотня, и ребята хотят крикнуть «Ура!», но Клаусович опускает их на землю.

– Комната дежурного по аэродрому не иначе, как в штабе находится?

– Да, – отвечаю я.

Когда эвакуировали персонал с Шаталовского аэродрома, взорвать административные здания не успели – последние машины уходили под огнём танков. Противнику достались ещё тёплые помещения, в том числе и здание штаба. Дежурный по аэродрому находился через стенку с заместителем начальника полка. Немцы разместились аналогично.

– Сдаётся мне, нет там больше никакого штаба, – спокойно произносит Петер.

В этот момент Ваня докладывает о чём-то невероятном. В лесу что-то рвануло так, что брёвна летали по воздуху. Он только сейчас смог поднять голову. Немцы палят в небо, заработал прожектор, и он подозревает, что детонировали бомбы. Пора делать ноги. Бойцы шустро разобрали миномёт. Младший сержант снял прицел, демонстративно сунул лопату в ствол, сообщив, что ударный механизм выведен из строя. Враньё, жёсткий боёк железным прутом поломать сложно, но он сделал всё, чтобы привести подручными средствами оружие в негодность. Пока длился этот спектакль, Егор утрамбовал срезанный дёрн, скрывая ямку от опорной плиты, а Антон быстро писал карандашом на клочке бумаги. Клаусович взял у него записку, положил к себе в карман и мы попрощались с группой. Немцы до сих пор отражали «воздушную атаку», и ребята под шумок хотели успеть пересечь шоссе. На данный момент скорость была их главным союзником. Посмотрев вслед уходящим спинам, я кивнул Петеру, мол, что за записка? Оказалось, Антон написал адрес своих родителей в Рославле, так, на всякий случай. Если дорога заведёт туда. На обратной стороне листка было несколько слов: «Мама, папа, я жив. Антон».

На следующий день, как ни в чём ни бывало, я вместе с Петером поехал за бензином. В этот раз на выезде из села, перед мостом нам пришлось остановиться минут на десять. Со стороны аэродрома шла колонна военнопленных в сопровождении двух немцев. Видимо, людей водили ремонтировать взлётную полосу.

– Петер Клаусович, давай нашим поможем, скажи охраннику, что у нас машина заглохла, пусть подтолкнут.

Дистергефт попросил конвоира, немцу труда не составило. Красноармейцы обступили «эмку» и стали толкать. Через опущенное стекло я просунул сигареты и пакет с бутербродами, которые мы взяли с собой в дорогу. «Эмка» нехотя покатилась. С моей стороны машину толкал наголо бритый мужичок лет тридцати. На выцветшей гимнастёрке виднелись тёмные следы от значков. Именно он, приняв пакет, передал его кому-то позади себя со словами: «На всех подели».

– Как звать, боец? – тихо спросил я.

– Сержант Василь Ковальчук.

– Вася, один человек может незаметно залезть в машину через водительскую дверь. Мост сейчас кончится, давай быстрее.

– Не можу, за одного, десятьох хлопцив поростриливают. Дякую за харч.

Ну что ты тут сделаешь? Вот такая правда жизни, за одного десять. И ведь знаешь, что из этих десяти восемь всё равно погибнут, но как объяснить? Не хочет сержант шкуру свою за счёт других спасти. Понимает, что «жизнь – копейка», но душа-то бесценна. Машина дёрнулась, обдав выхлопным дымом красноармейцев, и поехала вперёд.

На КПП мы снова встретили Дорфмана. Судя по его помятому лицу, ночка выпала ему с происшествиями, посему унтер утратил вежливость, отчитывая солдата с письмом в руке. Из всего сказанного можно было понять, что солдат неизлечим, имеет серьёзные наследственные заболевания, связанные с профессиональной деятельностью его матери и сифилитика отца, мерзкого французишки-клошара. Заметив нас, Дорфман крикнул в лицо солдату: «У тебя есть пять минут» и, изобразив на лице подобие улыбки, поздоровался с Дистергефтом.

– Простите, герр профессор, обещанный бензин сейчас принесут. Ночью русские устроили налёт, тут такое творилось, словами не передать.

– А что случилось? – невинно поинтересовался Клаусович.

– Что случилось? Оказывается, здание штаба было заминировано. Мы всё это время, пока были здесь, жили на пороховой бочке. Мерзавцы сапёры только сейчас обнаружили ещё две мины в столовой и казарме. Чудо, что они не взорвались.

– Сочувствую, главное, что вы живы.

– Да, мне повезло, а вот лейтенанту и пятерым орлам Геринга – нет. Зато охрана аэродрома сумела поймать русского лётчика. Представляете, когда его окружили, эта скотина подняла руки вверх, и стоило нашим ребятам подойти к нему, как он взорвал себя гранатой. Русского разнесло на куски, а вместе с ним погибли Вилли и Гуго.

– А с чего вы взяли, что это был лётчик?

– На нём был шлем с наушниками. Ребята, кто выжил, говорили… ну, наконец-то, забирайте бензин, герр профессор.

Солдат, которого совсем недавно отчитывали, принёс две канистры.

– Скажите, фельдфебель, ой, никак не могу привыкнуть, а моя посылка? Надеюсь, эти несчастья не отразятся на отправке почты?

Унтер помрачнел.

– Я так понял, лейтенант оставил вашу посылку у себя. Сейчас на том месте огромная воронка. Ничего не осталось. Мне очень жаль, поймите, никто не ожидал, что такое случится. Если хотите, я поищу. Знаете, бывает, что взрывом отбрасывает… хотя тогда даже земля вздрогнула.

Петер Клаусович изобразил натуральное расстройство и, попрощавшись, сел в машину. После того, как мы выехали из Шаталово, Дистергефт стал рассуждать вслух:

– Какой храбрый человек этот Ваня Солнечников. Пожертвовал собой. Я с ним успел немного поговорить. Представляете, у него феноменальная память. Он очень хотел учиться. В прошлом году Ваня отправил письмо в Москву, с доказательством какой-то теоремы. Я не силён в математике, где-то в пределах того курса, что нам читали в Михайловском, но поверьте, оценку «отлично» просто так там не ставили. Так вот, он с неоконченной восьмилеткой, разбирался в предмете много лучше меня. Скажи мне, Николаевич, почему так происходит? Гениальный мальчик, ему бы жить да жить. Сколько бы открытий он сделал? Почему все лучшие уходят из жизни так рано?

– Не знаю, Петер Клаусович. Такие, как Ваня, разрывают свою грудь, достают сердце и освещают остальным дорогу в будущее. Без них мы бы блуждали в потёмках. Надо рассказать об этом подвиге.

Ближе к вечеру по реке Сож вновь поплыли агитационные плотики, а жители сёл и деревень Починковского района рано утром стали свидетелями происшествий, из ряда вон выходящих для оккупационных властей. Над населёнными пунктами сначала что-то свистело, затем в воздухе раздавался хлопок и на землю падали листовки. Событие происходило приблизительно в одно и то же время в Акулинках, Асташково, Пивовке и Кисилёвке. К полудню свою порцию получили деревни, находящиеся южнее. Долетели листовки и до Прилепово. Савелий Силантьевич сход собирать не стал, а просто доверил дочке приклеить агитку на заборе сожженного дома. Хоть какую-то пользу Натан принесёт. На закате с полей стали возвращаться местные жители. Сначала один подошёл к забору, затем второй, а вскоре собралось человек тридцать. Кто-то сам прочёл, кому-то спины закрывали, а кто постарше, тот зачастую с грамотой не дружил, но тоже знать хотел, чего на заборе написано. Недолго думая, стихийное собрание выделило чтеца. Им оказалась Варвара. Дочка Силантьевича читала с выражением, делала паузы, а иногда опускала глаза и всхлипывала. В листовке описывался подвиг Вани.