– Посыльного от Штауфена ко мне! – распорядился князь.
Павлик заставил остановиться коня прямо перед стягом Ярославовичей. Знаменосец был окружен шестью всадниками вооруженными луками, сам же Александр находился чуть левее от них, стоя на каменном валуне, возвышающимся на четыре аршина от земли. Отсюда князь руководил сражением, отдавая приказы Якову, а тот в свою очередь отсылал посыльных.
– От Штауфена гонец, – сказал Яков князю.
– Медленно скачет, – проворчал князь, – поводья висят. Яков, ты точно уверен, что это был рог епископа из Юрьева? Эй, – обращаясь к гонцу, – у тебя руки-то целы? Скакать можешь?
Павел потянул здоровой рукой раненую, поправил поводья и, задрав голову, невинно улыбнулся.
– Все в порядке, – соврал Павлик.
– Передай Гюнтеру, пусть с захваченным знаменем поскачет всем своим отрядом в нашу сторону. В двух полетах стрелы от нас разворачивается, и сразу возвращается обратно.
Тотчас забыв о гонце, Александр обратил внимание Якова на отряд легкой конницы Бата-Сухэ.
– Дай команду степнякам атаковать стрелами правый фланг орденской пехоты. Если орденцы не давали приказа данам, то сейчас мы все поймем. А уж опосля я справа, а Андрюшка слева.
Павлик по дуге, уклоняясь в сторону озера, обскакал русские отряды и, оказавшись на льду, стал подгонять лошадь. Слева от него шло сражение. Лязг железа, громкие крики, грохот барабанов стелились по замерзшему озеру, отчего лошадка вела себя неуверенно, все время, заворачивая вбок. Проскакав чуть больше шестисот шагов, Павел почувствовал, что заданный им темп стал снижаться, лошадь, несмотря на удары стека, останавливалась, а вскоре подогнув передние ноги, стала заваливаться. Определить, что с ней стряслось, у юноши не хватало опыта.
– Миленькая, поднимайся, – стал упрашивать гонец лошадку, – мне очень надо поспеть. Тут недалеко осталось. Ну, вставай!
Животное продолжало лежать. Потрепав промеж ушей, Павел ослабил подпругу, расстегнул ремешки, удерживающие на вальтрапе попону, и заботливо укрыл павшую лошадь. Остаток пути придется бежать.
Тем временем степняки стремительно приближались к правому флангу тевтонцев. Закрутилась карусель, и едва каждый из всадников выпустил по четыре стрелы, как немцы спешно соорудили стену из щитов. По проносившимся с гиканьем кочевникам стали стрелять из арбалетов, полетели камни из пращ. Сотня Бата-Сухе сразу уменьшилась на два десятка. Через минуту еще пятерка лошадей осталась без всадников. Поредевший отряд вынужден был отойти назад, огрызаясь из луков. Однако этот наскок принес ощутимые плоды: более пятидесяти бездоспешных эстов остались лежать в снегу, а вместе с ними стрелы изранили швейков конных арбалетчиков из Феллива и Тарвеста, которые спешились для отражения атаки. Помимо этого отряд дерптского епископа так и остался в тылу, ожидая повторного нападения. Рыцари из Вернебеке, Киримпэ, Ольденторне и Гельмеде со своими копьями образовали полукруг, больше защищая палантин епископа, нежели участвуя в сражении. От Энгельберта ждали посыльного. Уже как четверть часа назад глашатай протрубил в рог, а атаки датчан видно не было. Не вытерпев, Герман распорядился послать узнать, что происходит на левом фланге. Младший сын Иоганна Даленского Альберт, пригнувшись к шее своего коня, помчался исполнять приказание. Преодолев полмили, он заметил бегущего по льду не то рыцаря, не то оруженосца. Бордовое сюрко с вышитым на груди гербом, подшлемная шапочка на ливонский манер выдавала в незнакомце союзника. Поравнявшись, Альберт окликнул Павлика:
– Я ищу Энгельберта! Его преосвятейшество… ты чего?
Павел бежал из последних сил. Ноги передвигались с трудом, рана стала кровоточить. Хотелось расстегнуть крючки бронированного жилета и сбросить тяжелый доспех, но каждый раз перед его глазами вставал образ матери, которая с укором смотрела на него, а кольцо, висевшее на шнурке, в эти моменты ощутимо прислонялось к груди. Так тяжело было только первые дни обучения в замке, когда Воинот заставлял его приседать в кольчуге с мечом над головой.
«Я добегу! – повторял про себя Павел. – Иначе какой из меня рыцарь?»
Незнакомого всадника, по возрасту не старше его самого, Павлик толком не расслышал. В ушах стучало почище большого замкового барабана, но выработанные рефлексы заставили молниеносно выхватить стилет и вонзить в бок чужаку. Удар вышел не совсем точным, но этого хватило, чтобы Альберт потерял равновесие в седле и слетел с коня. Схватив лошадь под уздцы, Павел потянул скакуна за собой, рассказывая конскому богу, как хорошо он относится к лошадкам, и кое-как взобрался в седло. Поскакав к прибрежной полосе, где совсем недавно был бой, он с ужасом увидел несколько десятков повешенных на выгнутом к земле под тяжестью веса сосновом стволе. Мертвецы плотно висели в исподнем, на многих одеждах виднелись следы крови. Из-за скученности трупы не раскачивались, и Павла стошнило, когда суковатое бревно, лишаясь куска коры, скрипнуло, а крайний повешенный совершил полуоборот. Из леса стали выходить самолвинские арбалетчики. Со стороны просеки воины садились в седла, блеснуло золотом шитье герба Гюнтера.
– Павел, глотни вина, – Астрид протянул оруженосцу флягу, – ты молодец, что сумел раздобыть коня. Что там у новгородцев?
– Бьются, кхе-кхе, – сделав глубокой глоток, юноша закашлялся, – мне всего видно не было, но стало страшно.
Штауфен в этот момент согласовывал со Свиртилом порядок построения и движения. В бой он вступать не думал, но когда отряд выполнит маневр беспорядочного отступления, есть вероятность привлечь к бегству введенных в замешательство ливонцев. Тут уж надо действовать четко: вывести бегущих к виселице, где самолвинцы начнут вязать дезертиров, окружить их и не дать выскользнуть. Ну а если никто не побежит, тогда результатом конной прогулки воспользуется лишь один Александр.
Мне досталось датское знамя. Прикрепив его ремнями за спиной, я пристроился за Гюнтером. Рядом со мной расположился Астрид, державший в руке стяг Самолвы. Позади нас, в колонну по трое выстроились остальные. Трюггви вместе с арбалетчиками остался в засаде[114]. Не успев закончить построение, как по крику Штауфена:
– Вперед! – Мы стали его догонять.
Пахом Ильич едва успел перекинуться парой слов со Сбыславом, державшим своей сотней правую сторону полка, как Вятко с Миколой вытащили из сечи Гаврилу, словно мешок с репой. Боярин не шевелил ни рукой, ни ногой, и когда его уложили на медвежью шкуру, заботливо поднесенной Кирьяном, то приглушенный хрип, низвергнутый из-под забрала, все восприняли с радостью.
– Снова Гаврюше досталось, – с сожалением констатировал Пахом, – совсем недавно, в Копорье, а теперь и здесь.
– Точно колдун чухонский сглазил! Зря мы отпустили его тогда. Эй! – Сбыслав окрикнул Миколу. – Да снимите этот срам с его лица, ему там дышать нечем.
Регулирующий винт забрала на покореженном от удара шлеме перекосило. Расстегнув ремешки, Микола осторожно освободил голову от железа, разрезал подбородный ремешок шапочки и, сняв ее, приложил горсть снега к макушке Алексича.
– Кто ж его так отделал? – спросил Сбыслав.
– Немец кистенем огрел, – ответил Вятко, – у Миколы коня зашиб, и налобник железный не спас. Я ему рогатиной, не абы какой, смоленской, да в брюхо, а ему хоть бы хны. На шлеме у него веточка дубовая с желудями. Зверь, а не немец.
– С желудями, говоришь? Ну, ща мы эти желуди да пообстучим!
Сбыслав Якунович распорядился поднести ему дедов топор да круглый небольшой щит, набитый под кожей «заговоренными» травами. Подскакав к задней линии новгородцев, он грозно рыкнул:
– Поле! Поле!
Постепенно конь протолкнулся к тевтонцам и вставший на его пути полубрат, тот самый, который предлагал перед боем сдаться, начисто лишился головы. Сбыслав разнес ему щит обухом топора, сбил неуклюжий удар меча и следующим взмахом угодил точно в шею. Сталь топора Якуновича была уникальна. Выкована с добавлением зидовского железа, отчего имела розоватый оттенок, приватизированная предком на далеких берегах Каспийского моря, ни сколько не затупившаяся за долгие годы использования, разрубила воротник кольчуги как льняное полотно.
