Три дня отдыха настолько расслабили литвинов, что Свиртил даже подумывал о продлении выходных хотя бы до полудня. Рать полностью потеряла боеспособность из-за непомерного употребления вина. Где крепким словом, где кулаком, а иногда и холодной водицей, Свиртил сумел поднять, а через четверть часа и построить свое войско. Пошатывающиеся меркурьевцы вскоре были раздеты догола и загнаны в речку, где просидели до посинения, пока не пришли в норму.

– Мне за вас стыдно, ― поучал Свиртил полусотню, прохаживаясь по берегу Самолвы. ― Разве вы похожи на дуб, как я вас просил? Нет! Я вижу лишь жалкий кустарник, который сломает любая девка.

Пристыженные литвины вскоре повылазили из воды, переоделись и после завтрака уже выглядели молодцевато, как раз готовые к смотру. Только теперь они походили на тевтонцев, примерив на себя белые сюрко с черными крестами. Рядышком, в сорока шагах от отряда стояли пять телег, нагруженные провиантом и дополнительным оборудованием, необходимым для обустройства засады с возничими-пруссами. Готовую к походу рать провожал Гюнтер. Он окинул взглядом войско и подъехал к Свиртилу.

– Как окажетесь в Изменке, поверни на юго-запад, да смотри во все глаза. Сдается мне, шпионит там кто-то. Ну а дальше, по обстановке. Удачи.

Есть такое поверье, что желая удачи другу, ты делишься своим благополучием. Видимо, для Гюнтера настал тот момент, когда Фортуна на мгновенье прикрыла глаза. На следующий день в Самолве из плена бежал Рихтер. Попавшие в рабство по решению суда ливонцы работали на лесопилке. С утра и до ночи они таскали тяжелые бревна и складировали доски. По идее, сил у них должно было оставаться только для того, чтобы держать ложку в руках. Но побег имел место быть. Рихтер ушел по воде, похитив рыбацкую лодку и прихватив с собой двух подельников. По горячим следам Трюггви организовал поиски, послал рыбаков к ливонскому берегу, прочесал побережье, и вечером лишь развел руками, когда докладывал Штауфену о результатах.

– Чтоб этот Рихтер в болоте утоп! ― негодовал Гюнтер. ― Остальных пленных, за то, что не отговорили от побега ― пороть!

– Князь, порка ничего не даст, – возразил Трюггви, ― может, казнить их?

– А работать кто будет? Людей и так не хватает. Сделай, как я сказал: десять палок каждому и хлеба им больше не давать. Пусть одну рыбу жрут. Хотя подожди. Эти четверо не побежали, а ведь могли?

– Да. Лодка, что ливонцы увели, могла вместить их всех. ― Немного подумав, Трюггви добавил, показывая рукой на запад: ― Видимо, на той стороне их ничего хорошего не ждет.

– Приведи их сюда. Мысль у меня одна появилась.

Вскоре четверо ливонцев были доставлены к Гюнтеру. Рабы выглядели подавленными и жались друг к дружке, боясь поднять голову, за исключением одного. Явно постарше остальных, он заслонял своей спиной троицу и оказался как раз напротив Штауфена.

– Почему не побежали с остальными? ― спросил Гюнтер.

– Устал бегать, господин. Устал жить впроголодь, надоела такая жизнь. Сбежал бы я, а что дальше? Снова к епископу? Год пахать, сеять, растить хмель, а в итоге у тебя все забирают. Нет, лучше я здесь сдохну.

– Умереть торопишься? ― не ожидая такого ответа, поинтересовался Штауфен.

– Воля ваша, господин. Могу и умереть. Юнцов только пожалейте, это я им сказал на месте сидеть. Рихтер не рыцарь, он убийца. Если б они пошли с ним, точно б сгинули.

– Выходит, – усмехнулся Штауфен, – я тебя еще и благодарить должен, что мое добро спас?

– Ничего вы мне не должны. Это я вам сорок марок должен. Даст бог, отработаю.

Гюнтер постоял с минуту, посмотрел на подвешенный к потолку фонарь, обошел вокруг стола и уселся на стул. По его выражению лица было видно, что появившаяся идея сгорела в синем пламени, но спустя мгновение он щелкнул пальцами, приняв для себя какое-то решение.

– Значит, пахать и сеять. Это хорошо… текущий год вы будете работать на лесопилке, а в мае месяце на том берегу посеешь хмель и станешь его выращивать. Дом тебе построят, о податях у Захара расспросишь. Уводи их, Трюггви.

Свиртил, как и просил его Гюнтер, после переправы повернул на юго-запад, к селению Пылва. Следуя той же самой дорогой, по которой совсем недавно вел переселенцев Воинот. Отъехав от Изменки метров семьсот, от отряда отделился Витовт и поскакал через лужок по направлению к Дерпту, оставляя небольшое болотце, поросшее непролазным кустарником с правой стороны. Спустя час он нагнал своих, привезя связанного мужичка на трофейной лошади.

– Спешил так, ― сообщил Витовт, сбрасывая пленного с коня, ― что даже веревки поперек дороги не заметил. Лошадка хоть и неказистая, однако дурня этого только так скинула.

У пленного стали выпытывать, что да как, да только результат дружеского допроса едва не рассмешил Свиртила. Минут пятнадцать гонец рассказывал, что поехал за лекарем, потом стал уверять, что в Дерпте оставил кошель с деньгами и его надо непременно забрать, а если помогут, то он готов поделиться. Скажи он, что оставил включенным дома утюг, возможно, тогда бы ― поверили. Но на простой мякине литвинов было не провести.

– Заткни ему рот, Витовт! ― отдал команду Свиртил. ― У нас еще будет время побеседовать с ним.

Пленника закинули в телегу, и отряд тронулся дальше. К вечеру, литвины были в пяти верстах от Пылвы, где проживал бежавший с севера народ сету. Чудинцы-эсты новую веру, насильно навязываемую крестоносцами, ― не приняли. Более того, они начали потихоньку перемещаться на юго-восток, поближе к Пскову. Так что, когда в сумерках отряд разбивал лагерь, жители Пылвы уже прятались в окрестных лесах, решив, что крестоносцы пришли по их душу.

Распалив костер, Витовт вместе с пленником притащил лопату и, развязав гонцу руки, воткнул инструмент в землю.

– Тебя как звать?

– Лаак.

– Копай яму, Лаак.

– Это еще зачем? ― испуганно спросил пленник.

– Клад искать будешь, ― усмехнулся Витовт, ― вот, в этом месте копай, у муравейника.

Когда яма достигла аршинной глубины, литвин приказал ее расширить, усомнившись в правильности выбранного места.

– Нет тут никакого клада! ― запричитал Лаак, положив лопату на горку земли. ― Отпустили бы вы меня, кум без лекаря помрет.

– Конечно, нет клада, как и твоего лекаря вместе с кошелем в Дерпте.

Лаак попытался вылезти из ямы, как тут же получил удар в голову и сполз вниз. Очнулся он только тогда, когда Витовт практически засыпал его землей, оставив на поверхности голову. Острый край лопаты упирался в шею закопанного, и едва гонец пошевелился, как литвин слегка нажал на черенок, давая понять, что выбранное пленником поведение не совсем правильное.

– Будешь правду говорить?

– Буду! Буду! ― захрипел Лаак.

Витовт отложил лопату в сторону и подошел к другому костру, возле которого сидели десятники отряда вместе со Свиртилом. Литвины поснимали непрактичные в лесу белые плащи и накинули на плечи, хорошо зарекомендовавшие себя медвежьи шкуры.

– Он готов к разговору, ― сказал Витовт командиру.

После рейда Трюггви, который закончился разорением каравана работорговцев, Энгельберт Тизенгаузенский направил Лаака в Изменку, дабы тот следил за всеми гостями, прибывшими с другой стороны озера. В случае же переправы большого отряда разведчик должен был мчаться в Дерпт и известить о событии родственника епископа, что Лаак и собирался сделать. Плохо было только то, что шпионил он не один. Допрашиваемый твердо был уверен о существовании еще одного агента, работавшего на неизвестно кого, но с аналогичным заданием. Узнав эти новости, Свиртил про себя поблагодарил Гюнтера и решил разработать запасной план отхода, на случай непредвиденного хода операции. Вот тут неудачливый соглядатай и пригодился бы. По крайней мере, в качестве знатока местных троп и направлений.

– Мне закончить? ― спросил Витовт, когда от пленного отошел Свиртил.

– Лааку сохраним жизнь. Нужен смертник на дороге, если не сумеем застать караван врасплох. Откопай его и хорошенько свяжи. Да, вот еще что, накорми его, пусть думает, что мы его отпустим.