Помимо этого широко использовалась практика всенародного голосования. То есть, если будущий епископ будет любим прихожанами, то и высшее руководство церкви не будет противиться его избранию, как это было в Новгороде. Митрополит Иосиф отбыл в Никею, явно опасаясь кочевников, так что он был не в счёт. Действовать решили во всех направлениях. Пахом Ильич составил грамоту для Рафаила, в которой просилось оказать всё возможное влияние, за соответствующее вознаграждение, с целью привлечь на сторону Ермогена новгородского епископа Спиридона и епископа Пскова. С письмом и сундуком подарков доверенное лицо должно было выехать из Смоленска и не возвращаться, покуда не добудет необходимых грамот для хиротонии. Лучше Иннокентия, который по возрасту не подходил на освободившуюся должность, для этой роли и придумать было нельзя.

Смоляне уважали Ермогена, принципиальный священник часто помогал делом и словом Божьим своим прихожанам, читал запоминающиеся проповеди, часто ходил по домам, не делая разницы между теремами и убогими лачугами. Но формулы «хлеба и зрелищ» ещё никто не отменял. И если с хлебом Ермоген уже постарался, когда он единственный из всех церковников присутствовал на раздаче каши в голодном городе, то со зрелищем было туго. Необходимо было что-то особо запоминающееся, связанное с именем будущего епископа.

– Отче, освятите воинство «меркурьевцев», их хоругвь и ополчение, а если вы будете присутствовать при сражении, то всенародная любовь будет обеспечена, – предложил я Ермогену.

– Вот сразу видно, что ты Алексий – ромей, – священник скривился, словно укусил кислое яблоко, – неужели ты думаешь, что только из-за восторга прихожан я отправлюсь благословлять рать смоленскую? Пастух должен быть со своим стадом, когда на него нападают волки.

– Простите, отче, не подумавши сказал. Но брони под однорядку, вы оденьте обязательно.

Целую неделю Полина вместе со своей мамой вышивала парчовую накидку на бронежилет. На груди гладью был вышит Георгий Победоносец с копьём и мечом, по бокам золотые кресты.

– Иш ты, это кто ж рукодельница такая? – поинтересовался Ермоген.

– Это близкие мне люди.

– Коли так, то надену не под однорядку, а поверх. Так, когда говоришь воинство будет готово благословление принять? – Ермоген приподнялся из-за стола, примеряя жилет, где липучки были заменены крючками.

– Утром, отче, Яков повезёт вас ещё до восхода солнца, тут недалеко. Велимир и Лось будут вашими телохранителями.

– Незачем это, Господь не допустит дурного. – Ермоген даже махнул рукой, отказываясь от услуг профессиональных воинов.

– Господь будет оберегать вашу душу, о теле позаботятся те, кто умеет это делать. Спокойной ночи.

Священник перекрестил меня и стал ожидать, пока я покину комнату, в которой Ермоген собирался отходить ко сну. Едва дверь закрылась, как священник аккуратно отвернул парчовую ткань с жилета и почти прочёл на крохотной этикетке его название «Росич».

Лось и Велимир сидели в казарме, где при свете свечей играли в морской бой. Как-то давно мы разговорились об играх, которые запомнились с детства, вот и ляпнул я тогда, что есть такая игра. Цифры и буквы были заменены на символы, которые нанесли на рамку, сколоченную из дощечек таким образом, что можно было всунуть кусок бересты. Разлиновать гвоздиком бересту – дело двух минут, теперь вечерами можно было услышать непривычное сочетание слов: – Медведь – меч, мимо; утка – сапог, ранил.

– Вечер добрый, как настроение? – поинтересовался я у играющих.

Велимир, безуспешно пытавшийся потопить последнюю ладью противника, с надеждой посмотрев на меня, произнёс:

– Лось, по-моему, одну ладью не нарисовал, будь добр, Алексий, подсмотри.

– Все лодки у меня нарисованы, какой смысл в игре обманывать? – опротестовал заявление товарища Лось.

– Вот что, завтра перед рассветом отправитесь вместе со священником в Долгомостье, там, где Фрол вышку поставил. Доставите его в целости и сохранности. Как начнётся бой, а он обязательно начнётся, будете оберегать Ермогена как собственную маму.

Бойцы отложили дощечки в стороны, игры закончились. Велимир улыбнулся, все стычки за этот год приносили одни победы, а охранять священника, естественно, поручили самым опытным, как ни порадоваться за себя.

– Сделаем, Алексий, сбережём батюшку.

Около пяти сотен кочевников, разбавленных на треть юнцами-пастухами, высыпали на поляну, минуя лесную просеку, впереди лежала заснеженная поверхность болота, через которое был перекинут настил из брёвен длиною в четыреста шагов. По узкому мостику могла проехать только одна телега. Десяток охранения спешился, с помощью топоров срубили толстые ветви березы и принялись тыкать в снег, возле настила, проверяя на прочность подмёрзшую жижу.

– Лошадь пройдёт, кибитка нет, – выдал низкорослый степняк, докладывая результат проверки командиру.

– Плохо, когда подойдёт обоз, придётся расширить настил. А пока будем переправляться по этому. – Бата-Тугал показал плёткой на мостик.

Пока степняки занимались переправой, в лагере русского воинства проходил торжественный молебен. Ермоген выглядел очень эффектно. Из-под чёрной шерстяной фелони выглядывал вышитый на белой парче Георгий Победоносец. Посох с крестом скорее напоминал меч в ножнах, в принципе это так и было. На клобуке переливался крест, выложенный самоцветами, а перед священником был разложен складень, укреплённый на высоких ножках. Молебен немного затянулся, но все слушали затаив дыхание.

– Станьте, препоясав чресла ваши истиною и облекшись в броню праведности, и обув ноги в готовность благовествовать мир; а паче всего возьмите щит веры, которым возможете угасить все раскаленные стрелы лукавого; и шлем спасения возьмите, и меч духовный, который есть слово Божие.

Ермоген закончил благословление воинства, трижды окропил святой водой хоругвь и остался стоять на холме. Савелий подъехал к нему на мохнатом чёрном жеребце, защищённом кольчужной попоной и налобным доспехом. По правую руку от него пристроился Свиртил, а слева – ярл северян Велунд. Поблагодарив священника, Савелий дал последнее перед боем указание:

– Когда противник будет в пятистах шагах от забора, пешее ополчение отходит к резервному лагерю. Свиртил, ты прикрываешь отход. Постарайся оттянуть как можно больше всадников мне под удар. Велунд, твой левый фланг, стой до последнего.

Этот манёвр был несколько раз отработан, как только синий флажок появлялся на копье литвина, смоляне бежали с холма, а свей забирали левее, открывая путь к торфяному болотцу.

Кочевники выстраивались в версте от укреплённого лагеря, когда слева прилетело несколько коротких стрел. Стреляли из зарослей, но кто был столь метким стрелком, разобрать невозможно. Бата-Тугал со своими приближёнными обдумывали, как половчее добраться до холма. Советы подождать знака свыше к рассуждению не принимались, время шло.

– Надо приблизиться к укреплению и с помощью верёвок или крючьев растащить часть забора, – посоветовал Шираб.

– Я так и собирался делать, – слукавил Бата-Тугал.

Конная масса, повинуясь команде, двинула вперёд, Бата-Тугал со слов разведчика знал, холм просто огорожен со стороны равнины, и изначально планировал провести атаку в лоб, но мысль шпиона по поводу тактики ведения боя была предпочтительнее. Поэтому удар был направлен на правую оконечность забора. Если бы Шираб присутствовал на бойне у крепости или хотя бы подсмотрел, что творилось возле Молоховских ворот, то, наверное, первым поскакал остановить степняков.

Равнина перед забором, такая привлекательная для движения кавалерии, была напичкана ловушками, там и пешком гулять было небезопасно, не то что конному. «Враг хитёр и коварен» – эти прописные истины предводителю кочевников никто не объяснял, а личного опыта не было. Бата-Тугал увидел, что противник отходит в беспорядке, бросая в одиночестве группу всадников с синим вымпелом.

– Все вперёд! Урусуты бегут! – Вот тот самый счастливый момент, когда даже фуражиры могут показать доблесть, настигая отступающего противника.