Оставшийся день мы провели в полном напряжении, ожидая какого-нибудь подвоха. Я вновь запускал воздушный шар, высылал разведку и всё время беспокоился, что противник разгадает хитрость с деревянными манекенами. Однако со временем ощущение тревоги стало угасать. Итоги утреннего сражения были впечатляющими, не потерять ни одного человека, при этом разгромив почти полу-тысячную армию. То, что потери противника существенно меньше, я ещё не знал, но всё равно, чувство гордости переполняло меня.

– Надо будет поощрить людей, как думаешь, Пахом Ильич? – спросил у компаньона сидя в доме.

– А за что награждать-то, Лексей? – Ильич с удивлением посмотрел на меня. – Каждый свой живот защищал, вот если б в честном бою кровь пролил, тогда да, можно и одарить.

– У меня дома принято после победы людей наградить, чтобы они знали, что заботятся о них и помнят. Что в этом плохого?

– Хм… по твоему разумению и хазарин, который врачевать должен, ни разу мха не доставши, тоже награду получит? Одаривать надо только отличившихся.

– Пахом Ильич, – сказал я, вставая из-за стола и направляясь на первый этаж, – каждый отличился на своём месте, и раз результат достигнут, то значит, все действовали правильно. Ты, ночь не спал, дырки во льду сверлил, куклы ставил, цыган с дудкой в пять минут лошадок в крепость завёл, а то, что хазарин никого не лечил, то – вообще здорово. Давай-ка, мы с тобой выпьем, отметим успех наш.

Ночью кочевники сожгли трупы недавних раненых. Осматривающий их врач китаец оказался бессилен. Рваные кусочки железа, застрявшие в телах воинов, были словно смазаны ядом. Это почти так, ведь частички одежды, попадая в раны, непременно приводят к воспалению. Конечно, этого можно избежать, так как технология вынимания наконечников стрел была отработана, однако в стационарных условиях длилась подобная операция не меньше часа. В палатке же, при тусклом свете светильников кое-кто её пережил, но в основном вплоть до восемнадцатого века любое серьёзное ранение фактически приравнивалось к смерти. Пин Янг тщательно собрал осколки и на рассвете, прокипятив их в бронзовом котелке, высыпал на снег, ожидая, пока остынут. Усевшись на войлок, лекарь стал собирать кусочки воедино. Затея вышла бесперспективной, но одно он понял: первоначальная форма была похожа на шар, и тот, кто это сделал, намного превзошёл орудия убийства, существующие ныне. Удовлетворившись своим открытием, Пин Янг поднялся с войлока, заметив, что один из сотников вновь направился в сторону крепости.

Этей-Темир выехал на лёд, перебирая в памяти все урусутские слова, которые он знал. Встал бы пораньше, и о переговорах можно было забыть, команда Пахома Ильича начала убирать куклы только с восходом солнца. Растерзанные трупы лошадей и кочевников ещё валялись на льду, многочисленные хищники не успевали переварить такого огромного количества мяса. Прибежавшая неизвестно откуда стая волков вообще заночевала возле крепости. На лапы встать не могли, настолько огромны были их животы.

«Шоно послал меня на верную смерть, урусуты часто убивают переговорщиков. Хотя внешне я похож на многих из них, может, повезёт», – думал про себя веснушчатый Этей-Темир, цепляя лисий хвост на древко копья, уперев наконечник в лёд.

Я оторвался от бинокля, похоже, к нам едет парламентёр. Понять его я-то смогу, а вот ответить…

– Пахом Ильич, ты речь степняков ведаешь? – обратился я к купцу, кто, как не он, может знать многие языки. Новгородец как-то рассказывал мне, что ездил на торг к булгарам.

– Немного могу, Лексей, а что? – Ильич стоял перед вышкой, намереваясь подняться.

– Да вот, кочевники переговорщика прислали, а как с этим мудаком общаться – ума не приложу.

Новгородец на последнюю фразу только улыбнулся. Парламентёра встретили вчетвером, помимо меня с Пахомом в сопровождающие отправились Ратибор и Лось. Мы вышли со стороны леса, гулять по льду, который ещё не успел покрыться корочкой, было рискованно.

– Пахом Ильич, переведи этому му… сыну степей, что если он не слезет с лошади, то разговора вообще не будет. – Хоть коник и малорослый, но вести беседу надо на равных.

Кочевник ловко спрыгнул с коня, воткнул копьё возле себя и что-то проговорил, коверкая слова на разных языках. Из перевода стало понятно: обиды нет, дайте пройти.

– Иди, никто не держит, только за причинённый ущерб в виде поломанного льда сто пудов серебра.

Пахом немного смутился, но перевёл ответ:

– Серебро будет, после того, как пройдёт последний воин.

– Нет. После того как пройдёт первый, кстати, ты первый, так что тащи серебро, – откровенно издеваясь, поведал кочевнику.

– Каждый воин, – Этей-Темир выдумывал на ходу, – будет нести дань, и складывать за крепостью.

– Хорошо, каждый принесёт, положит и отойдёт назад, откуда пришёл. – Ильич понял ход моих мыслей и еле сдерживался от смеха.

– Зачем столько раз ходить взад-вперёд? Если мы договорились, то какая разница, каким образом ты получишь дань? – Сотник настолько увлёкся, что уже сам чуть не поверил, что серебро будет отдано.

– Пахом Ильич, по-моему, сто пудов мало, лёд попортили, всю рыбу распугали, от дел насущных нас оторвали. Переводи: двести пудов серебра, можно золотом до того, как солнце будет в зените; складывать здесь. – Достал саблю и прочертил на льду крестик. – Разговор окончен.

Кочевник забрался на лошадь, выдернул копьё, покачал головой и медленно отправился восвояси, можно было не спешить. Лошадка, чувствуя горечь хозяина, брела по льду, неторопливо перебирая ногами. Подъехав к тому месту, где он вчера напоролся на трос, сотник заметил, как что-то блеснуло на снегу. Свесившись с коня, он подхватил стальной обрывок и, крепко зажав его в руке, стал приближаться к деревьям. Любопытство подвело его к берегу реки. Пришлось спешиться и войти в лес. Решив, что в руках у него один из волосков духа, его охватил азарт. «Какие вы странные урусуты, особенно одежда у этих в крепости, прямо как шкура зайца зимой. На что вы надеетесь?» – думал про себя Этей-Темир, сделал неосторожный шаг и провалился в яму. Зажатый в руке трос не помог, слишком длинный был обрывок. Одно из кольев пробило шею, и степняк захлебнулся кровью.

За то время, пока Этей-Темир вёл пустые переговоры, кочевники успели проехать шесть вёрст по направлению к Смоленску. Разведка ушла по просеке ещё ночью, за час до восхода, а когда был сделан первый привал, Шоно уже знал, что выбрал правильное направление. Через день первые пойманные смоляне подтвердили, что кочевники вышли к окрестностям города. К утру было решено отправить пару лазутчиков под видом купцов, они и подадут знак, что ворота открыты.

Приобщившись к тайне передачи слов на расстоянии, приказчик Пахома Ильича не покидал надолго лавку, боясь пропустить вызов. И как оказалось, не зря. Забыв, что надо проверять заряд батареи, Евстафий уже несколько дней безутешно ждал у моря погоды, а когда подошло время замены по регламенту, то рация внезапно ожила. Савелий ночевал в Смоленске, в своём доме, когда утром прибежал запыхавшийся коммерсант.

– Лексей побил степняков на реке, сотен пять утопил, не меньше.

Перевёл дух и рассказал про засаду и бойню у крепости.

– Вывешивай на лавке сигнальный флаг – «общий сбор». С тыла ударим по врагу, пока Алексий их на реке держит.

– Уже не держит. Просекой к Смоленску пошли. Лексей сказал, что позавчера перехитрил их степняк, сбежал. Савелий, а можно мне с вами, сил сидеть в лавке более нету, – стал упрашивать сотника Евстафий.

– Ты что удумал? – Рязанец с упрёком посмотрел на приказчика. – А случись что, кто известит нас, о положении в крепости?

Понимая тщетность своих усилий присоединиться к войску, Евстафий пошёл поднимать флаг. По этому сигналу, любой ополченец должен был известить своего десятника, а тот, в свою очередь, собрать и вести свой отряд к Молоховским воротам. К полудню более двухсот горожан слонялись возле постоялого двора, известного своей грибной харчевней, как раз напротив ворот. Ожидали гонца, который был послан к литвинам.