– Я бы с тобой поболтал, да уж спешу. Как вы там говорите, э… per mancanza di tempo, то есть за неимением времени… – Иннокентий подбежал к лошади, поправил упряжь и вскочил в седло.

Чезаре Ломброзо, лучший шпион и убийца Венеции, подыхал в бескрайних русских лесах. Что это за страна, где простой монах переиграл его в умении владеть ножом? На мгновение реальность мира исчезла. Апостол Пётр стоял перед золотыми вратами и не впускал Ломброзо внутрь.

– Но почему? Я всегда защищал веру, убивал неверных, сам кардинал награждал меня, – молил Чезаре привратника.

– Заблудшая душа, тебе всё объяснят внизу. – Пётр ждал следующего.

Чезаре попытался раскрыть глаза, мимолётное видение подобно утреннему туману растаяло в его голове, во рту стало солоновато, хотелось сплюнуть, удалось даже повернуть голову набок, и всё.

Иннокентий спешил в ставку Ярослава, не щадя себя. Двигаясь от погоста к погосту, потрясая печатью епископа города Смоленска, получал свежую лошадь, три часа отводил на сон и вновь отправлялся в путь. Так продолжалось до того момента, пока он не наткнулся на обгоревшие руины. Смены не было. Коня пришлось беречь, периодически слезая с него и идя рядом. Тело священника одеревенело и болело настолько, что однажды, во время короткого отдыха, схватив только что поджаренный кусок козлятины, он не почувствовал, как обжог руки. До князя оставалось четверть дня пути, когда Иннокентий не смог подняться на лошадь.

– Господи! Помоги, дай мне силы, – взмолился священник.

Голова кружилась, держась обеими руками за седло, чтобы не упасть, церковник брёл по просеке. Шажок, ещё один, пусть медленно, но каждым движением он приближался к цели. Ряса зацепилась за ветку, порвалась, но на подобные мелочи он уже давно не обращал внимания. Одной прорехой больше, одной меньше – какая разница, если на тебе остались сплошные лохмотья.

– Стоять! Кто таков? – раздался впереди голос.

Иннокентий поднял голову, протёр слезившиеся глаза и увидел всадников, перегородивших просеку. Ноги уже подкашивались, и перед тем как окончательно свалиться под брюхо уставшего коня, заметив княжеский вымпел, он произнёс:

– Свой. Дошёл. – Всё, что смог вымолвить гонец епископа.

– А ну, помогите батюшке, Ерёма! Живо к сотнику вези, да осторожнее там, не дай бог, ещё помрёт по дороге, – отдал команду старший разъезда.

Пахом Ильич оказался у причалов Смоленска ранним утром и не узнавал город. Тишина, не свойственная большим городам, подавляла своей неправильностью. Вместо топота, криков и грохота перекатываемых бочек был слышен плеск воды о борт и скрип корабельных досок. Пристань вымерла. Возле редких лодок суетились вооружённые люди, явно занимаясь грабежом. Заметив приближающуюся ладью, они стали разбегаться, но не в разные стороны, а явно ища укрытие, словно хотели спрятаться. Спустя несколько минут, видя, что ладья к причалу не идёт, грабители стали вылезать. Послышалась странная речь, похожая на русскую, но немного шипящая. Громко ругаясь, показывая в сторону судна, кто-то натянул лук и выстрелил. Стрела пролетела в нескольких вершках от головы купца.

– Литвины! Ховайся, ребята! – прокричал Ильич, прячась за борт ладьи.

Новгородская ладья не была оборудована щитами, чай по Руси шла. Опасность попасть под стрелу, выпущенную с близкого расстояния – была велика, и все пригнулись, даже кормчий, отчего ладья вильнула по течению и стала кормой к берегу.

– Навались! – скомандовал Пахом, поняв, в какую опасность он угодил.

Гребцы уже сами сообразили, что, оставаясь в таком положении, они стали великолепной мишенью, и загребные, несмотря на опасность, выпрямились, налегли на вёсла и выправили ситуацию. Корабль спешно стал отходить подальше от недружелюбного порта. Охранники Пахома, перебежав на корму, выпустили пару стрел в сторону неприятеля, так сказать, не оставаясь в долгу, но без какого-либо успеха. Впрочем, перестрелка не завязалась, какой смысл? Ладья явно уходила от лап мародёров, город большой, добычи хватит и без удачливого купца, а каждая стрела чего-то да стоит. Едва башни Смоленска скрылись из вида, Пахом Ильич дал команду на отдых.

– Никого не задело?

– Вроде все целы, Пахом Ильич, – ответил Кирьян.

Ничего не понимая, что произошло с городом, новгородцы прошли ещё с версту, пока не повстречали людей на берегу. Из противоречивых новостей выходило, что власть в городе поменялась. Рация как назло молчала, и Пахом принял решение идти на Сож.

Купеческая ладья подходила к крепости у камня подобно гигантскому лебедю, с некоторой ленцой, вальяжно вздрагивая от вёсельных толчков. Спешить уже некуда, конец пути. На берегу будет долгожданный отдых, пенистое пиво и обжигающее сочное мясо на коротких железных прутиках. Пахом Ильич заранее купил пару овец, желая сделать подарок Лексею. Как он ни старался, а приготовить так вкусно, как его угощали здесь – не получалось. То ли в особых специях было дело, то ли ещё в чём-то, но скорее всего загадка заключалась в самой компании, собиравшейся за столом.

– Как всё изменилось, а ведь помню, окромя валуна на пригорке, вообще ничего не было, – произнёс купец, обращаясь к зуйку.

Пелгуй стоял рядом по правую руку, рассматривая крепость в подзорную трубу. Мальчишка за время похода, казалось, подрос на целую голову – хорошее питание, физический труд и свежий воздух пошли на пользу молодому организму. Как ни шутила команда над зуйком, а ремень на поясе передвинулся на одну дырочку, сокращая болтающуюся селёдку[13]. До того, как попасть на службу к Пахому Ильичу, мальчишка жил впроголодь. Теперь же он юнга на «боевой» ладье, вооружён и весьма опасен, особенно, когда дядя Семён разрешает стрельнуть из самострела.

– Что видать, зуёк? – спросил кто-то из команды.

– Крепость видать, а ещё чую запах щей, – ответил Пелгуй под общий хохот гребцов.

Кормщик с точностью ювелира пришвартовал судно к причалу, и вскоре Пахом с радостью обнял своего компаньона. Евстафий стоял рядышком, уж ему-то было чем обрадовать хозяина.

– Пахом Ильич, дорогой! Рад, весьма рад тебя снова увидеть. – Обняв Ильича, похлопал я по его спине, не скрывая радости.

Если б я сказал, что встреча ограничилась только шашлыком, первым бы набил себе физиономию. Красные инкерманские вина лились рекой, свежеиспеченные лепёшки, белоснежная брынза, зелень, аджика и болгарский перец – всё было на столе, точнее на скатерти, лежащей на траве. Люди радовались, праздник был необходим. Когда Евстафий успел завести патефон, никто не понял, все почему-то решили, что поёт одна из присутствующих дам. Степанида Щука пустила слезу, услышав песню. Девочки пытались подпевать, когда куплеты повторялись, и вскоре патефон уже не играл, а песня лилась над крепостью, подобно стае журавлей, высоко и красиво.

Утром Ильич поведал все тонкости своего нового торгового предприятия, названного мною банальной аферой. Голова раскалывалась после вчерашнего, и диалог периодически прерывался на подлив капустного рассола.