— Гаврила! Убей их!
Марк дёрнулся вперёд, но скованные с ним замешкались или не поняли его порыва и купец упал, продолжая кричать. Он пополз к нему, но тут выскочил ещё один воин. Опережая движение Масленникова, он загородил купца и потащил меч из ножен. Тень презрения к полуголому рабу мелькнула на красивом лице, и он обнажил меч.
Гаврила улыбнулся в ответ и не обнажил ничего.
Разве что зубы в улыбке…
Глаза у воина были сине-зелёными, как море, из которого он только недавно выплыл, и безжизненными, словно мёртвая вода, что сейчас вместе с кровью текла по Гавриловым жилам.
Он вспомнил о мёртвой воде, что переполняла его, и рассмеялся глупой угрозе. Подумаешь — меч! После двух десятков падений на камни, когда мясо и кости перемешивались в кровавую кашу, когда на твоих глазах боль, словно верёвка, стягивает тебя, превращая из клочков и обрывков в человека, железка в руках воина показалась ему простой хворостиной.
Воин прочитал это в его глазах и попятился.
— Раздави его! — бесновался в ногах Марк.
Мусил, растянув скованные руки, чтоб цепь невзначай не звякнула в руках, скользящим шагом ушёл за спину стражника и набросил цепь на горло. Кто-то из слабых духом заорал предостерегающе и страж вовремя обернулся. Он упал, перекатился в сторону, встретив Мусила мечом. Тот принял удар на растянутую цепь. Железо лязгнуло, столкнувшись с железом.
Бунт! Бунт!! Пути назад уже не было!
— Ай-я! — заорал Марк, бросаясь под ноги стражнику…
Но этого не понадобилось. Мусил неуловимо для глаза повернулся и вновь оказался за спиной стража. Цепь легла точно на кадык, и он потянул стражника на себя, словно был подручным у смерти…
Гаврила не успел досмотреть, что там стало дальше. Кусты затрещали, и сквозь листья и ветки на поляну выперлось что-то огромное, серо-коричневое цветом, испещрённое складками, словно лежалая шкура. Он каким-то наитием понял, что это «что-то» — живое. Через мгновение он убедился, что не обознался — с одной стороны туши мотался толстый трубчатый хвост.
Гора мяса поднялась на четыре ноги. Кожистые складки разошлись, кожа натянулась как полотно и под ней пробежала волна. Зверь развернулся, показывая себя со всех сторон. Удивление остановило Гаврилу. Под хвостом блеснули два желтоватых рога, между ними распахнулась пасть, и по поляне прокатился трубный рёв. Хвост у этого чудовища рос прямо из морды.
«Зверь с двумя хвостами!!»
От этой мысли Масленников совершенно обалдел. Такого чуда он и представить не мог.
Однако через мгновение человеческое удивление переплавилось в страх. Топая ногами-брёвнами зверь вышел на поляну, оставив позади немалую просеку, то ли сожрав всё что росло там, то ли потоптав, и затрубил. От его рёва рабы шарахнулись в сторону, роняя друг друга, оставляя Гаврилу один на один с чудовищем.
Имени его Гаврила не знал. Но чтоб понять душу зверя ему хватило и одного взгляда. Новый враг наверняка кровожаден, как всё неизвестное, и в его рёве слышались крики когда-то уже затоптанных и раздавленных и сожранных заживо.
Маленькие глазки чудовища нашли Гаврилу, и оно ещё раз вострубило и топнуло ногой, вызывая человека на бой. Холодная волна уже знакомого ужаса налетела на Масленникова и погребла его под собой…
Отбросив обмякшего стража, Мусил увидел как Гаврила сперва медленно, словно что-то внутри мешало ему, пошёл навстречу слону, но с каждым шагом походка героя становилась твёрже, и через десяток шагов он перешёл на бег.
Тот, кто смотрел на него со стороны, вряд ли усомнился бы, чем кончится поединок между смельчаком и горой мяса. Они сошлись у самого края поляны.
Слон вскинул ногу, накренился, и все на поляне замерли. Все, кроме Гаврилы. Он подпрыгнул, навстречу медленно опускающейся слоновьей ноге и лишь слегка замедлив движение, вошёл в неё, словно гвоздь в доску. Одно мгновение висела тишина и вдруг она рухнула, разбитая рёвом смертельно раненого зверя. Слон подпрыгнул. Те двое, что сидели у него на спине, соскочили, и едва коснувшись земли, бросились прочь. То, что они видели, напрочь лишило их желания драться.
— Колдовство!!! — заорал кто-то тонким голосом. — Колдовство!
Кто бы взялся пристыдить их? Они были воинами и точно знали, что колдовство мечом не перерубишь.
Слон ещё раз взревел, уже жалобно, но Гаврила, словно ничего не ощущал в это мгновение, вскинул руки, выбираясь из слоновьей туши, пройдя её насквозь. Зверь жалобно всхрапнул и замолк, только ноги продолжали дёргаться и хобот хлестал по земле, но через несколько мгновений всё утихло, только слышалось, как Гаврила мокро хлюпая ногами, застряв, ворочается в слоновьей туше, но нужды в подвигах уже не было. Рабы, увидев силу, что теперь была на их стороне, волками набросились на стражу, а та, после того, что Гаврила тут сотворил, почти не сопротивлялись.
— Режь их, гадов! — заорал Мусил, почувствовавший, что пришло, наконец, время мести. — Режь, чтоб на семя не осталось!
Опустив своего покойника, Мусил окинул профессиональным глазом поляну, но рабы и сами справлялись. Им хватило хорошего примера. Его помощь никому тут не была нужна. Никому, кроме Гаврилы.
Воин помнил, чем кончилось для того геройство в прошлый раз, и, отбросив всё ещё дёргавшего ногами стража, бросился к Масленникову, спеша успеть добежать раньше, чем тот потеряет свою силу и станет добычей любой, пусть даже и не особенно крупной мухи.
Он всё-таки не успел. На его глазах Масленников словно надломился и упал…
Рядом с кучей мяса, в которую превратился слон, было липко и страшно. Гаврила побуйствовал там на славу! От одной половинки не осталось почти ничего, кроме кровавой лужи, быстро уходившей в землю. Другая половина, почти целая, торчала из кустов, листья которых дёргались от капель крови, стучавших по ним словно капли крупного дождя. Гаврила лежал тут же, зарывшись головой в груду поломанных костей и порванных кишок.
Где-то рядом орали умирающие, кто-то убегал, треском веток отмечая путь бегства, но здесь было тихо. То, что Гаврила совершил, в глазах бывших рабов выглядело чудом, и никто не решался ни повысить голос, ни даже нарушить тишину. Наконец кто-то шёпотом спросил.
— Он жив?
Не дрогнув лицом, Мусил склонился над второй половиной и, ухватив за ноги, потянул героя наружу из кровавого месива. Тот дёргался, слабо шевелил руками, с которых на перепаханную ногами землю срывались тяжёлые, липкие капли. Со стороны непонятно было — оживает ли Гаврила или, наоборот, с этими подёргиваниями их него уходят остатки жизни.
— Да его бревном не задавишь! — сказал Марк, надеясь, что Судьба услышит и сделает как надо. — Такому молодцу, да помереть?
Гаврила выныривал из небытия частями.
Сперва нос, ощутил сладковатый запах крови, потом он почувствовал тепло, окутавшее его со всех сторон, но не такое как от костра, а такое, какое бывает от лежащей рядом коровы или несколько собак, потом под веки проник розоватый свет… Этих намёков ему хватило, чтоб понять, что он уснул в хлеву, и что скоро настанет утро. Потом его нос потревожил запах жареного мяса, и это вернуло ему память. Он вспомнил нависающую над головой живую тяжесть чудовища и со стоном дёрнулся.
— Жив! — послышалось словно бы издалека. — Живой!!!
Гаврила почувствовал, что его несут, потом запах мяса стал явственнее, и он почувствовал огонь костра, зазвенело железо, прорезались голоса…
— Вон, с ляжки ему…
— Печень ему нужна! Печень!
— Правильно! Печень. На нутряном сале!
— Хобота кусок! Хобот ему дайте. В нём вся сила!
Гаврила почувствовал на губах кровь и в глотку провалился кусочек мяса. Он сглотнул и вокруг вспыхнул радостный галдёж.
— Ещё!!
— Говорят вам, печёнку режьте!
В голосах не было зла, и он решил открыть глаза.
Небо над ним загораживало десятка полтора голов. Люди смотрели вниз с восторгом и обожанием. Такие лица Гаврила прежде видел только у людей, что смотрели снизу вверх — в небо, в обиталище Богов. Несколько мгновений и те, кто смотрел сверху и тот, кто смотрел снизу — молчали. Гаврила ждал, то ему скажут, а недавние рабы, похоже ждали не скажет ли чего Гавриила, чтоб понять наконец, помирает тот или так просто лежит, набираясь сил перед новой схваткой. По тогдашним обычаям герой просто так помереть не мог. Перед смертью он просто обязан был сказать что-нибудь значительное, или, хотя бы, путь указать, куда идти дальше.
