Белоян задумался, и хозяину пришлось кашлянуть, чтоб прервать его мысли. Киевлянин вздрогнул.

— Я вижу, что у тебя и горя-то большого нет…

— А что горевать? — спросил Белоян без тени смущения или раскаяния. — Искать его надо, да назад талисман возвращать, пока он думает, что обманул всех. Сгорел…

— Легко сказать…

— Конечно не легко… Чтобы он о нас не думал, а он себя скрыть попытается. Заклятьем или ещё как…

— Скроет?

Белоян пожал плечами.

— Раз мы знаем, что он живой, так и искать его будем со всем тщанием. А раз так, то значит, обязательно найдём. Нужно его поймать, пока он талисман тем, другим не передал…

— Но Гаврила-то? — не удержался Хайкин. — Наш-то простак тут причём?

Белоян только плечами шевельнул неопределённо.

— Не знаю ещё. Я твоего Гаврилу не видал, но если он день в день с колдуном из города пропал, да прямо из его дома, значит это всё не просто так, не случайно.

В задумчивости Белояна не было отчаяния.

— Может быть знает чего, или несёт… Надо его искать. Надо Митридана искать…

Хайкин не чинясь достал ещё один Шар и подставку. Он пододвинул всё к Белояну и, заглянув в медвежью морду, сказал:

— Мы люди не гордые… Если к нам с добром, то и мы с честью. Всем поделимся, последнее отдадим… Начнём не откладывая?

— Нашёл!

В голосе Белояна не было торжества. Только усталость. С утра до утра они искали иголку в стоге сена. Князья пировали, охотились, а волхвы не смыкая глаз, перебирали жителей земли Русской. Хайкин оторвался от своего Шара и наклонился к гостю. Тот сидел, словно одеревенев, и смотрел в свой Шар. По медвежьей морде трудно было понять, что чувствует Киевский волхв, но Хайкин и по себе знал, что он должен чувствовать. Журавлёвский волхв нажал руками на переносицу, заставляя резь в глазах убраться куда-нибудь поглубже в череп и склонился над Шаром. В глубине стекла виднелось чужое лицо и тенью сзади, ещё одно. Хайкин прищурился, сквозь круги и резь, вглядываясь в незнакомые глаза.

— Не он.

— А второй?

— Тоже не он…

— Как это не он? — удивился Белоян. — Сам же говорил — у одного лицо глупое, а у другого бородавка. Куда уж глупее? Да и бородавки вон и вон.

— Не те, — тусклым голосом повторил Хайкин. — Не те и всё.

Казалось, что спать хочется даже больше чем дышать. Если б Белоян ошибся в первый или в десятый раз, то он, может быть, сказал бы это иначе, но это случилось раз в тридцатый. Колдовство для них превратилось в тяжёлую и нудную работу, вроде распахивания земли или корчевания пней — тяжело, нудно, но необходимо.

— Надо было чагу покрепче заваривать, — проворчал Белоян. — Пожалел что ли?

Хайкин ничего не сказал. Во рту стояла сухая горечь с берёзовым привкусом, словно банный веник пожевал. Он просто вернулся к своему Шару и всё пошло своим чередом. Лица, лица, лица… Множество лиц, но не тех, которые были нужны.

Солнце не успело пройти от столба до столба, как Белоян откинулся к стене. Хайкин тут же спросил:

— Нашёл?

— Всё зря… — сказал гость. — Закрыт он. Тут место знать надо. Тогда только…

Хайкин тоже оторвался от своего Шара и посмотрел на Киевского волхва.

— Глаза у тебя, как у бешеного поросёнка.

— А у тебя лучше, что ли?

Белоян провёл рукавом по морде, словно усталость была паутиной и её можно было сбросить.

— Сутки потеряли…

— Потеряли?

— Ну не потеряли — поправился он. — Потратили.

Волхв поднялся. Растирая поясницу, прошёл к столу, на котором дымилась свежесваренная кава. Припав к кружке, долго прихлёбывал горячий напиток, изредка поглядывая на широкий золотой браслет на левой руке.

— По-другому давай пробовать.

Опустив кружку на стол, с силой потёр лицо.

— Прикажи, пусть ещё кавы заварят.

— А поможет? — спросил Хайкин. — Что-то я не слышал, что в таких случаях кава помогала.

— Поможет. А потом прикажи, чтоб какую-нибудь вещь Гаврилову сюда, к нам принесли бы.

Хайкин помрачнел.

— Не получится.

— Это у меня-то? — обиделся Белоян. — Ты говори, да не заговаривайся…

Сутки напрасных поисков не прошли даром. В голосе гостя на мгновение прозвучал рык дикого зверя.

— У меня не получится, — сказал Хайкин так, словно и не слышал медвежьего рыка. — Сгорел Гаврилов дом в тот же день. Дотла сгорел. До пепла.

Белоян несколько мгновений стоял неподвижно, словно Хайкин ничего и не сказал и тот повторил:

— Дотла. В тот же день.

— Вот оно что, — протянул, наконец, Белоян. — Что ж ты раньше-то не сказал?

— Ты не спросил. А я не сказал…

Киевлянин азартно стукнул кулаком по ладони.

— Значит я всё же прав… В Гавриле дело! Неужто всё сгорело?

— Всё. Дом, сарай…

— Да-а-а-а… Поберёгся Митридан, прибрал за собой… Уважаю…

Сколько-то они сидели молча, потом Хайкин встрепенулся.

— Соха!

— Что? — не расслышал Белоян. — Чья сноха?

— Соха. Когда Гаврила тени лишился, то он в поле был. Пахал. Так он, наверное, всё как было, бросил, на коня вскочил и в город…

— Ну и? — весь подобравшись спросил Белоян, почувствовавший, что впереди что-то забрезжило.

— А соху наверняка там оставил, — радостно закончил Хайкин. — Не могла же она в чистом поле сгореть? Сгодится соха?

Белоян хлопнул в ладоши. Окно само собой открылось, и он голосом Хайкина крикнул:

— Лошадей к крыльцу, живо!

В два счёта они ссыпались вниз. Княжеские дружинники едва успели растворить ворота, как Белоян рыкнул по-медвежьи, и кони понесли. Мелькнули удивлённые лица, кто-то шарахнулся в сторону.

— Куда?

— Вниз, — откликнулся Хайкин голосом гостя. — Вниз до реки, а потом направо! Сперва в деревню заедем, за войтом.

…Соха лежала на земле там, где её оставил незадачливый землепашец. Земля, прилипшая к лемехам, засохла, и светлыми сухими комьями украшала железный лемех, уже тронутый ржой. Войт потрогал землю пальцем, растёр шепотку и, сердито ворча, ссыпал назад.

— Куда дурака понесло? — пробормотал он. — Пахать пора, а он…

— Его соха? — перебил войта Хайкин. — Отвечай.

Войт любовно провёл ладонью по сошнику, смахивая пыль.

— Его.

Исполненный величия оттого, что рядом стояли не кто-нибудь, а два могучих волхва, повторил:

— Его.

— Ну, смотри, старый… — сказал Белоян, нетерпеливо постукивая ногой по земле. — Если врёшь, то в лягушку тебя…

Войт с достоинством отмахнулся от слов меведемордого, словно и не было только что страха, от которого пришлось войта доставать из-под лавки.

— И говорить нечего. Его. Земля его и соха его. Да и все другие, кроме этого дурня уже отпахались…

Не слушая более селянина, Белоян жестом отослал старика подальше, а сам, вознив соху в землю, очертил её кругом. На левую рукоять сохи он одел снятый с руки тяжёлый золотой браслет, а на правую начал выкладывать из мешочка золотые монеты, чередуя их и приговаривая.

— Ромейская, саркинозская, ромейская, саркинозская…

Потом он забормотал.

Хайкин узнавал знакомые слова, но общий смысл ускользал. Такого заклинания он ещё не слышал, а потом стало не до слов. В очерченном круге воздух пошёл искрами. Несколько мгновений они мерялись блеском с золотом, но золото вдруг потускнело, став медью. Журавлёвский волхв не успел удивиться, как соха вдруг вздрогнула, словно кто-то невидимый взялся за неё, и со скрипом расшвыряв землю, повернулась.

Движение было коротким, но ощутимым. Войт отпрыгнул и сделал охранительный знак.

— Вот, — сказал Белоян, придержав соху, чтоб не свалилась. — Это ещё куда ни шло…

Он присел, примериваясь взглядом к виднокраю.

— Куда ни шло? — не понял Хайкин. — Так получилось или нет?

— А то! — весело глянул киевский волхв. Он махнул рукой направо от сохи, а потом налево. — Туда не шло и сюда не шло. А шло, точнее шёл, вон туда…