Незнакомец перестал дёргать, и стремительно наклонившись, впился зубами в кулак журавлевца. Гаврила заорал, забился — пыль мешала дышать, облепив щёки и забившись в нос. Он начал чихать, хотя впору было начать ругаться. Или звать на помощь.

Теперь мешок оказался в руках бородача. Он рванулся назад, пытаясь затеряться в толпе, но не тут-то было. Теперь его и Гаврилу связывала верёвка. Разбойник протащил чихающего Гаврилу пару шагов и только потом понял, в чём дело. Он дёрнул мешок раз, другой, но, сообразив, что это бесполезно, выхватил нож.

Игнациус, не мешавший ему, а только выглядывающий по сторонам Митридана, усмехнулся, мельком глянув, как тот пилит верёвку. Верёвка была не простой — вымоченной в мёртвой воде и завязана с нужными заклятьями. Простому ножу такую нипочём было не разрезать.

Лица вокруг неслись ураганом, но Митридана среди них не было. Появившийся рядом с бородатым рыжий, с перевязанным платком грязным лицом взмахнул топором. Игнациус и сам в молодости помахавший мечом и топором сразу понял, куда направлен удар. Рыжий собирался рубить вовсе не верёвку.

— «Знает! — мелькнуло в голове. — Знает, гад! Он!»

Он ещё не узнал колдуна, но никто другой не сообразил бы так быстро, что рубить нужно не верёвку, а руку. Этот — знал!

Опережая падающую сталь, маг бросил вперёд Ледяное заклятье.

Воздух над Гаврилой вздрогнул, словно он был живым, и его плоть почувствовала неземной холод. Он не потерял прозрачности, но стал прочным, словно лёд, в который вмёрз топор. Волна холода рванулась от Игнациуса, превращая людей вокруг в ледяные статуи. Застыл бородач с ножом, ещё трое, рванувшиеся к Гавриле упали и раскололись на части…

Но не рыжий!

Холод и смерть витали вокруг Игнациуса, но перепуганная толпа не видела этого. Спасаясь от видимого зла но, не обращая внимания на зло невидимое, они спотыкались и перескакивали через куски расколовшихся от холода человеческих тел, но бежали дальше. Рыжий, уже понявший, что ничего не вышло, перестал быть его противником и стал частью толпы. Его спина, ничем не отличающаяся от спин других варваров, исчезла в плотном потоке бежавших. Игнациус, надеясь больше на удачу, снова бросил в толпу Ледяное заклятье, но рыжий мелькнул среди замороженных варваров и пропал за телегами.

Теперь сомнений у Игнациуса не было. Противостоять ледяному заклятью мог только маг, колдун или волхв.

«Я не проиграл, — подумал Игнациус. — Проиграл он, хотя, возможно он об этом ещё не знает…»

То, что уже произошло, несло в себе зёрна того, что произойдёт совсем скоро. Колдун знал, чего хочет маг и, значит, предстояла борьба. Правда, он наверняка не знал ещё кое-чего, связанного с Ледяным заклятьем, например о Тени заклятья, но это ему предстояло узнать вечером. Маг засмеялся своим мыслям.

Кто-то с мешком за плечами пробежал рядом и задел мага. Игнациус вынырнул из раздумий. Вокруг было пусто. Топот ног и крики ужаса теперь звучали впереди, а вот шум, что слышался позади, звучал более благородно. За спиной, на заваленной мешками и заставленной перевёрнутыми телегами площади, кипела битва. Поляницы и несколько местных дружинников, окружив шишигу пытались не то убить её, не то просто отогнать подальше. Игнациус окинул их безразличным взглядом. Эти были заняты друг другом и, следовательно, не опасны. Маг склонился над Гаврилой.

— Вставай!

Тот встал на колени, закрутил головой. Шея еле вертелась и он кривясь от боли спросил:

— Где шишига?

— Там, — махнул назад рукой маг. Он бросил взгляд над Гавриловой головой. — Ей, слава Богам, не до нас.

Гаврила поднял руку, покривился. Другой рукой стал растирать шею.

— Кто это был?

— Ворьё, — объяснил маг холодно. — Я ж тебе говорил… В больших городах и не такое бывает.

Гаврила потёр оттоптанную шею.

— Тяжёлая жизнь, оказывается, у вас, у купцов…

Игнациус посмотрел на осколки разбойников. Они лежали чуть в стороне, за мешками, и Гаврила их не видел.

— Зато сколько всякого интересного видеть приходится… Пойдём отсюда.

Гаврила поднялся, и, неловко двигая руками, стал отряхиваться. Глядя как тот бьёт себя руками по груди и с него клубами осыпается пыль, маг думал о колдуне и о том, что война объявлена. Первый удар нанёс Митридан, но он сумел отразить его. Теперь дело за ним.

«А ведь он и впрямь думает, что всё кончилось, что у нас ничья, — подумал Митридан. — Да-а-а-а. Придётся ему огорчиться».

Он представил, как свершится задуманное, но тут над самым ухом взвыло.

— А-а-а-у-у-а-а!

Гаврила прыгал как ужаленный и размахивал рукой. Игнациус бросил взгляд на поверженных врагов — не ожил ли кто из покойников, но там всё было, как и от веку положено. Покойники вели себя, как и полагалось — лежали кусками и не двигались. Маг ухватил Гаврилу за плечи и тряхнул.

— Что?

— Ж-ж-ж-ж-ж-жет! — прошипел, приплясывая от боли, Гаврила. Он ткнул в лицо Игнациусу блестевшую чем-то мокрым и жирным ладонь, на которой прилипшими крошками выделялись глиняные осколки. — О-о-о-о-о-о-гнём горит!

У него хватило ума не дотронуться до горящей ладони другой рукой и вместо этого, Гаврила стал ожесточённо тереть её о штаны. От ладони шёл резкий запах древесной смолы — запах, которого не было на рыночной площади.

— Куда это ты влез? — оглядываясь, спросил Игнациус.

— Никуда-а-а-а-а не вле-е-е-е-з… — подвывая, ответил Гаврила. — А-а-а-а-мулет! О-о-о-х, жжёт, соба-а-а-ака!

И видя, что товарищ ничего не понимает, объяснил:

— Амулет, что Митридан в дорогу подарил…

— Подарил?

Гаврила хотел кивнуть, но не успел. Глаза его открылись, и маг уловил в них какое-то близкое движение.

— Шишига!

Маг обернулся. Колдовской зверь, созданный Митриданом (Кем же ещё? Конечно им!), бросив поляниц и дружинников, прыгнул к Гавриле и Игнациусу. Может быть, в этом движении было коварство Митридана, а может быть просто любопытство зверя, привлечённого прыжками и криками Гаврилы. Поляницы первые сообразившие, что случилось, бросились следом, но прыгучая тварь обогнала их шагов на пятьдесят и теперь сидела на корточках в десятке шагов от Игнациуса и Гаврилы.

Гаврила сквозь боль обернулся и застыл, встретившись глазами со зверем. Он представил, как шишига наступает на него и он, словно мокрая земля под босой ногой землепашца просачивается у чудовища между пальцев…

Если б этот зверь встретился ему десяток дней назад, он просто умер бы (если б не удалось убежать, конечно). Пережить такой ужас он просто не смог бы. Случись это дня три назад, после того, как он посмотрел на колдовство Митридана, княжеских дружинников и песиголовцев, душа бы его из-под кадыка ушла бы в пятки и лежала бы там несколько дней, но сейчас страх только прибавил ему резвости. Забыв про купца и про мешок, он рванулся в сторону, туда, где уже затихали крики торговцев.

Забыв про мешок и Игнациуса он забыл и про верёвку, но у той память оказалась длиннее и крепче, чем у человека. Она помнила и о Масленникове и о мешке, и тот серой лягушкой подпрыгнул и потащился следом за беглецом.

Игнациус остался один на один со зверем. В коричнево-рыжей шерсти белыми чёрточками торчали стрелы.

— Убью! — взревел зверь. У маленького человека, что стоял перед ним, не было ни меча, ни копья, ни лука.

— Разговариваешь? — удивился Игнациус, чуть было, не опустив поднятых в небо рук, но вовремя спохватившись. — Вот ещё попугай на мою голову отыскался…

Лучницы, понявшие, что не успевают встав на колено опустошали колчаны, пытаясь отвлечь зверя от чудака, что вместо того чтобы бежать, стоял спокойно около опрокинутого воза и ждал смерти.

— Беги, дурень! — прозвенел женский голос. — Дилька, достань его!

Ответ поляницы заглушил рёв зверя.

— Убью!

Подняв волосатую ногу, толщиной с хорошую сосну, шишига на мгновение застыл над безумцем, словно наслаждаясь своей властью над ним.

Нога так и не опустилась.

Зверь вспыхнул, словно просмолённая ветка. Никто и глазом не успел моргнуть, как коричнево-рыжая фигура стала оранжевой, расцветя языками огня. Словно лишённый силы, зверь не визжал от боли и страха, не размахивал лапами, а молча, как будто не чувствовал ничего, или потерял интерес к жизни и теперь прислушивался к тому, что творилось внутри него, он повалился на разбросанную вокруг рухлядь. Огонь притих, но тут же вспыхнул с новой силой — занялось разбросанная вокруг солома. По земле скользнул удушливый запах горящей шерсти, заставляя глаза слезиться. Игнациус закашлялся.