…Устроиться в буфет оказалось не так сложно, как им думалось всего несколько дней назад. Конечно, это стоило трудов, нервов и денег, но все, в конце концов, обошлось. Ради дела они готовы были на многое, и чья-нибудь смерть не стала бы препятствием, однако даже убивать никого не пришлось. Все ограничилось одной вовремя переломанной рукой… Или ногой? Он не помнил точно. Не его это было дело.

Слава Богу, их воображение преувеличило трудности, а не преуменьшило их, а вот воображение большевичков подвело тех больше. Подумав об этом, Апполинарий Петрович, профессор психологии, а теперь вот советский буфетчик, дернул рукой, чтоб перекреститься, но вовремя одернул себя и воровато оглянулся. Вроде никто ничего не заметил… Пролетарии и большевики с невыспавшимися лицами маршировали рядом с ним, думая о своих делах. Профессор попытался представить их мечты, но дальше кружки пива, воблы и вымпела за победу в соцсоревновании не продвинулся. Не русский это был народ. Чужой. Этого народа он не знал, и знать не хотел. Плебеи.

Хмыкнув пренебрежительно, он вернулся к своим мыслям. Да, недобоялись большевики-то.

Нет, тут уж точно без божественного проведения не обошлось!

Вновь рука сама собой дернулась, пытаясь подняться для крестного знаменья, и Апполинарий Петрович от греха засунул ладонь в карман пальто. Не ровен час, подставишься по глупости, и все… Конец. Не время задаваться и бравировать. Попасть-то он сюда попал, но это даже не пол дела, а так… Пустяк. Надо еще настоящее дело сделать — организовать все так, чтоб задержать взлет до нужного момента. А если они все-таки взлетят раньше положенного, то чтоб пропали где-нибудь в безднах пространства. Жаль, что не удалось господину Кравченко остановить ихнюю Лунную программу…. Придется теперь ему потрудиться, доделать недоделанное.

В организации понимали, что нельзя попускать большевиков к Луне. Западные союзники, из тех кто смотрел дальше собственного носа, соглашались с этим и как могли помогали, только все их совместные усилия уперлись в конце концов в забор пусковой площадки, за которым большевики готовили новую, теперь уже мировую катастрофу. За забор им хода не было, а нужно было очень. Осторожно обходя ловушки ОГПУ, они искали подходы и возможности и вроде бы нашли!.

Корабль следовало уничтожить. Но как?

Своих сил, чтоб захватить площадку у организации не было.

Князь на всякий случай готовился к этому жесту отчаяния — постепенно со всей России подъезжали в Екатеринбург новые люди, и план штурма объекта разрабатывался, но только итог его был ясен всем… Этот вариант оставили на самый крайний случай.

Идея обстрелять спецплощадку из орудий, так и осталась идеей — артиллерийский парк военного училища, где планировалось захватить пушки, охранялся не хуже самой спецплощадки и пытаться захватывать его с их небольшими силами — опять-таки только класть без пользы людей.

Возникла идея захватить где-нибудь самолеты и бомбить спецплощадку, но тут вообще дальше слов дело не двинулось — у них не было ни бомб, ни пилотов, да и единственные самолеты, что находились в пределах досягаемости, стояли на той же спецплощадке, защищая ее с воздуха.

Перебрав все реальные варианты уничтожения большевистского лунного корабля, решили уничтожить его адской машиной. Этот путь был на первый взгляд более реален, но и у него имелись свои сложности.

Бомба, сантиметров шестидесяти в длину вмещала почти полтора кило динамита. В горловине установили химический взрыватель с замедлением в четырнадцать дней. Сделано это было из соображения, чтоб корабль взорвался в заатмосферном пространстве. Это гарантировало уничтожение всего корабля и золота, если большевики все-таки его найдут.

Только вот, гарантировать успех не мог никто. Никто не знал, как бомба себя поведет в необычных условиях полета. Холод. Невесомость… Сработавший её специалист, ротмистр Жугаев, из «дроздовцев» на прямой вопрос взорвется его устройство, или нет, по-простонародному почесав затылок, ответил:

— Хочется надеяться…

Увидев, как дрогнуло от этих слов лицо князя, бомбист принялся перечислять:

— Не знаю… Тут много чего повлиять может. Температура, давление, невесомомть… Какая тут, к черту может быть гарантия?

Он чуть виновато развел руками.

— Это уж как Господь-вседержитель распорядится. Если б на земле, то наверняка-бы… А так… Может сразу после взлета, а может…

Он замолчал секунд на двадцать.

— Что может? — переспросил князь.

— Да все может, — решительно сказал мастер-бомбист. В голосе его слышалось отвращение профессионала, вынужденного делать непрофессиональную работу и понимающего, что по-другому сделать дело нет никакой возможности. — Без испытаний все делали… На коленке, на скорую руку…

Его откровенность объяснялась просто. Сейчас у организации не было тут другого человека специалиста по взрывчатым веществам и адским машинам, к тому же сведущего в космическом взрывном деле.

Ну, так или иначе, бомба у них имелась.

Теперь оставалось пронести её на склад, подложить в штабель к точно таким же баллонам и после этого дождаться момента, когда штабель загрузят на корабль. Вот тут и начинались настоящие трудности. Наученные недавними неприятностями большевики сделали выводы, и забор спецплощадки стерегли лучше государственной границы, как туда попасть не знал никто. У буфетчика такого допуска не было.

Где найти людей имеющих допуск на склад лунной экспедиции? Кто это сделает?

Рабочие? Возможно. Только как отобрать, тех, кто вхож, да подумать, как протащить туда бомбу через кордон охраны и неизбежный обыск… Охрана? Тоже не исключено, только живут те ребята на казарменном положении и как опять же узнать, кто из них допущен, а кто — нет?

Вот эти задачи и должен был решить новый зав буфетом. А если не получится решать именно эту задачу, то придумать что-то новое, что позволит отправить корабль на Луну с гарантией его невозврата оттуда. Важно было добиться результата!

Лучше всего для роли минера подошел бы начальник охраны спецплощадки — этот был вхож всюду, только как до него добраться?

Вербовать такого, конечно, бесполезно. Если уж человек был «ничем» а стал «всем», то сотрудничать он не будет, но у профессора имелась возможность заставить самого твердолобого большевика делать то, что нужно даже против его воли…

Осталось придумать как не вызывая подозрения встретиться с ним, остаться один на один хотя бы на несколько минут. Для этого у профессора имелся многоступенчатый план и его работа в буфете стала первой ступенью, слава Богу, успешно преодоленной.

Вместе с редеющей по мере продвижения вглубь площадки толпой рабочих, Апполинарий Петрович быстрым шагом прошел мимо лабораторного корпуса. Левее застекленной стены высилась другая — кирпичная, с узкими окнами, замазанными известкой с обратной стороны. Рядом стояло еще одно и еще… Все строения огораживал забор высотой сажени в две. За ним уже ревели двигатели, несло оттуда резким химическим смрадом. Большевики торопились — некоторые цеха работали в три смены.

Там билось настоящее сердце спецплощадки. Где-то там стояли склады, где-то там собирался лунный корабль.

Большевики работали и днем и ночью. Значит и ему следовало поторопиться.

Кося глазами на это, профессор повернул к буфету.

Он работал там уже вторую неделю, и все это время чувствовал себя хозяином большого хлебосольного дома, к которому ежедневно приходит множество гостей. Гости, правда, были хамами и воспитаны соответственно — калош не снимали, а то и вовсе пренебрегали этим буржуазным атрибутом, топали в зал прямо в сапожищах, зычно перекликались за едой, рук не мыли, но он старался не обращать на это внимания, занимался своей работой: резал, заваривал и внимательно слушал.

К счастью у него имелись подчиненные — люди и механизмы. Кухню большевики механизировали до крайности, чем заслужили его невольного уважение. Вторые работали сами по себе, о них не исходило опасности, а чтоб первые не мешали ему делать главное дело, он загрузил их по-полной, как хороший боцман загружает своих матросов, чтоб у тех не появлялись ненужные мысли. Из-за этого буфет теперь не только блистал чистотой, но и красовался наглядной агитацией. По стенам висели плакаты МОПРа, негры, разрывающие цепи, глупые цитаты и, конечно, вожди, вожди, вожди… От мелких, местного значения, до самого большого… Любила эта власть себя чрезмерно и обожала, когда ей льстили.