— Спасибо, товарищи. Совещание окончено…

Когда дверь за ними закрылась, он достал папку с документами по лунной программе.

Себе-то он мог признаться, что боялся этого спокойствия, боялся той неожиданности в которой трудно отказать умелому противнику. А противник у них был самый сильный — весь Империалистический лагерь, гораздый на всяческие выдумки.

Он вспомнил беляков, предпринявших захват «Знамени Революции». Надо направить в Свердловск сотрудников товарища Бокия. Мало ли что? Вдруг опять какая-то чертовщина?

…По внешнему виду и не сказать, а этому подносу уже насчитывалось лет четыреста. По легенде, которой не могло не быть у такой древности, сделал его Бенвенуто Челлини, и за свою жизнь поднос принадлежал попеременно: одному из Римских Пап, турецкому паше, лишившемуся его после того, как его самого лишил головы султан Абдул-Хамиз, за нечаянно проигранное морское сражение, безымянному тунисскому пирату, отдавшего его, в свою очередь итальянскому графу Негрони как выкуп за жизнь и свободу. Из графских рук поднос попал прямо на Пиринейский полуостров, откуда был вывезен маршалом Жюно, одним из блестящей когорты «наполеоновских маршалов». Сам Жюно любил получать на этом подносе чашку утреннего кофе. До самого Наполеона поднос вроде бы не дошел, но почти наверняка поднос этот император в руках держивал, ибо жена маршала, по свидетельству современников одаривала императора женским вниманием.

Из Парижа, где поднос, в конце концов, оказался он неведомым историческим путем попал на Сицилию, где пережил знаменитое Мессинское землетрясение. А десятком лет позже сам мистер Вандербильт приобрел его в какой-то Неаполитанской лавке сомнительных древностей.

Сколько было правды в истории рассказанной хозяином лавки никто решить не взялся бы, но серебро-то уж никаких сомнений не вызывало да и нравилась американцу сама древность. В дни удач он напоминал, что слава и удача переменчивы, а в дни разочарований утешал, что рано или поздно все пройдет и как-то образуется и пристанью каждого несчастного, в конце концов, станет счастливая и богатая Америка.

Сейчас на старом серебре лежало два конверта. Миллионер, находясь в благодушном настроении, поводил рукой над ними, выбирая с которого начать и ухватился за конверт из Окичоби.

Мистер Линдберг несколько суховато, зато внятно рапортовал о готовности финансируемой им экспедиции к старту, намеченному на 18–00 сего дня. Мистер Вандербильт бросил взгляд на часы. До старта оставалось чуть больше получаса. Он перевел взгляд на телефон, но тут же отказался от намерения позвонить и разузнать последние подробности.

Повертев в руках лист бумаги, он пожал плечами. Простая дань вежливости, не более… И даже не ему, а его деньгам, которые вот-вот загорятся в двигателе новой ракеты и поднимут американцев к самой Луне.

Второе письмо пришло из СССР.

Мистер Гаммер давал о себе знать. После истории с неудавшимся похищением большевистского корабля и потери 50 000 долларов (хорошо, если так, — подумал миллионер, — а вот не пошли ли мои доллары на тот цирк, который они называют «Мировая революция»?) он несколько охладел к проектам своего резидента в сердце коммунистической России. Не то чтоб он потерял доверие к нему, но те самые 50 000 постоянно всплывали в его сознании, едва он вспоминал своего клеврета.

Вздохнув, больше конечно оттого, что его даже не позвали на очередной старт, он вскрыл письмо своего конфидента.

Письмо состояло всего только из трех предложений.

«Отложите старт экспедиции. В её составе большевистский агент. Имя пока неизвестно».

Рука сама собой потянулась к телефону.

…Старт задумали скромный — без журналистов, без конгрессменов, без помпы и сообщений по радио. Только для своих. Понятно было, что Советы о нем рано или поздно узнают, но в их положении пусть уж лучше поздно, чем рано. Зачем облегчать жизнь врагам?

Профессор Кавченко шел к бункеру, приютившему пусковую группу. Мистер Годдард стоял перед входом, заложив руки за спину, и рассматривал то, что должно через четверть часа стартовать к Луне.

Профессор улыбнулся не без вызова.

— Добрый день, мистер Годдард..

Он прошел мимо него и первым делом отключил телефон. Тот, уже готовый к этому, проводил его спокойным взглядом.

— Зато можно спокойно разговаривать! — ответил профессор на так и не высказанный вопрос.

Американец кивнул. С чудачествами русского профессора смирились уже все. Признавая, что русский все-таки был умным человеком, первое время сотрудники полигона, те, кто был посвящен, переглядывались за его спиной, крутили пальцами у виска, когда тот молча отключал телефоны, там где оказывался, а потом и переглядываться престали, просто приняли как данность. Чтоб не плодить легенд руководителям групп рассказали, что к чему и те только головами кивали, признавая право такого человека на чудачество.

Безобидное вообщем-то, что ни говори, чудачество. Все-таки не простой судьбы человек — из Советского Союза сбежал, мало ли что там проклятые большевики могли с приличным человеком сделать?

В сравнением с нелюбовью к телефонам, переход время от времени профессора с английского на немецкий и вовсе не казался удивительным. Ну, заговаривается человек. Ну и что такого? При такой мозговой нагрузке не мудрено и маму с папой перепутать, не то что один язык другим.

Гений… Чем можно измерить гения?

Мистер Годдард невольно пожал плечами.

Спустившийся с неба гость, принесший в клюве нечто потяжелее оливковой веточки — новый, небывалый двигатель, способный зашвырнуть кучу людей и железа до самый Луны! Там, на стартовой площадке, стояло творение этого русско-английско-немецкого гения. Американец мог бы гордиться своим вкладом в эту конструкцию, которую иначе чем странной про себя не называл, но чувствовал себя более изготовителем кирпичей, чем каменщиком.

Его ракеты пригодились, но — в последний раз. Не нужны были более стройные карандаши его фабрики, на две трети запененные топливом. Они сходили с исторической сцены, слово изящные парусные фрегаты, уступая место неуклюжим пароходам — конструкциям более сложным и приземленным, но более эффективным.

Хотя и сейчас они смотрелись неплохо. Мощь Америки и идейная сила антибольшевизма. И немного сумасшедшинки.

Остряки журналисты без сомнения назвали бы его пачкой карандашей, только кто им позволит? Название уже есть!.

Строить новую ракету с «нуля» у профессора Кравченко времени не оставалось. Экономя его, русский собрал пакет из пяти ракет мистера Годдарда, составил их кольцом вокруг помещенного в нижней части своего двигателя. Клокочущая ярость его ненависти к большевикам, воплощенная в двигателе, охватывалась американскими ракетами, собранными так, что они образовывали вигвам. Это, собственно и дало название всей системе.

Вспомнив об этом, он вспомнил и о том, зачем тот тут стоит.

— Хорошо, что ваша нелюбовь к телефонам не распространяется на внутренние телефонные сети.

Сняв со стены микрофон, мистер Годдард поднес гуттаперчевый ободок к губам.

— «Вигвам-1», доложите готовность.

В полет к Луне, в засаду, уходили сорок человек. Шесть членов экипажа и тридцать четыре — военные во главе с видавшим виды Воленберг-Пихотским.

Из репродуктора плеснуло хриплым голосом мистера Линдберга.

— «Вигвам-1»! Готовность ноль! Люк задраен, экипаж и пассажиры разместились. Взлетаем! Удачи нам!

Пахло в кабинете застарелым табачным дымом и неистребимым в Советских учреждениях ледерином. Химический запах шел от папок, рядами выстроившихся в шкафах, а табаком несло от самого товарища Чердынцева, начальника отдела кадров Свердловской спецплощадки. Тут хоть волком вой, хоть грызи чего-нибудь, а от ледерина никуда не денешься, от табака, впрочем, тоже. Если не курить, так это вообще черт знает что тогда будет…