Сейчас сквозь него Федосей видел застекленную вышку управления полетами и блестку золотой маковки Ивана Великого. Где-то рядом с ней шли колонны трудящихся, весело колыхались знамена…

Прислушиваясь к шипению рации, Малюков представлял себе всё, что сейчас происходило на Красной площади: колонны веселых людей, красные знамена, размахивающие флажками дети на плечах отцов, гротескные фигуры Чемберлена и Бриана, олицетворяющие мировой капитализм…

«Красиво, – подумал Федосей. – Знамена, транспаранты… Вот для Дёгтя развлечение – он такого, может, и не видал еще никогда…»

Его товарищ на втором аппарате, агент Коминтерна Владимир Иванович Дёготь, год назад работал в Западной Европе, разжигая пожар мировой революции, а теперь вот – и первый космонавт, и пилот уникальной военно-научной техники. Интересно, как ему…

Додумать мысль не удалось. Что-то там, внизу, случилось. Забегали туда-сюда люди, разъездные машины и мотоциклы прыснули в сторону, словно капли от булыжника, попавшего в спокойную воду. Федосей закрутил головой, отыскивая, что же всех так переполошило, но тут рация ожила голосом дежурного.

– Тревога! Воздушное нападение на Кремль! Вражеские аэропланы обстреливают Кремль!

Если есть на свете вещи, которые не укладываются в голове, то это – первая из них. Сердце республики! Москва!!

Руководитель полетов на башне и сам, верно, не очень верил тому, что говорил, но его взволнованный голос резал прозрачность осеннего утра, колол на острые, царапающие душу осколки.

– С аэропланов обстреляны демонстрация и Мавзолей! Спецаппараты 1 и 2, срочный вылет на место. Повторяю. Срочный вылет!

Это они услышали уже на лету. Окраины Москвы слились в неразборчивый поток крыш, труб, площадей и деревьев. Золотая искра в одно мгновение разрослась и прыгнула навстречу, став колокольным куполом.

Зависнув над Красной площадью, Федосей посмотрел вниз. Этого не могло быть. Не могло…

Москва! Кремль!

Но было!

Ветер гнал по площади дым.

Сквозь него проступали тела людей, брошенные плакаты, еще какие-то обломки… Победа, если это можно было считать победой, далась нападавшим нелегко.

Обломки одного аэроплана исходили дымом рядом с Мавзолеем. С нелепо задранным хвостом, он опирался на остатки крыльев, уткнувшись разбитым мотором в братскую могилу красногвардейцев. Хвост второго чадил меж куполов Василия Блаженного. Сбитая полосатая маковка лежала внизу, расколотая, словно сброшенная со стола чашка. Крылья разбитой машины валялись на Васильевском спуске.

Еще один аппарат чадил, придавленный опрокинувшейся на бок платформой, на которой совсем недавно стоял толстопузый капиталист. Платформа и аэроплан горели, а голова в огромном цилиндре, откатившись к Кремлёвской стене, таращилась оттуда в небо нарисованными глазами.

Трупы, кровь и обломки и люди, люди, люди…

Кто-то брел, кто-то корчился на камнях, кто-то сидел, оглушенный случившимся.

На главной трибуне уже никого не было, но на мраморных стенах Мавзолея выделялись следы пуль. Оспины густо усыпали почетную трибуну и Кремлёвскую стену позади неё.

Они не решились сесть – никто и не подумал выложить на брусчатку асбестовые маты, чтоб выхлоп аппаратов не расплавил древние камни, политые кровью красногвардейцев, штурмовавших Кремль в 17-м, да не до них сейчас было внизу – неслышные отсюда, к месту трагедии спешили кареты «Скорой помощи».

– Гады, – треснул наушник голосом товарища. – Какие же гады!

Опомнившись, Федосей схватился за микрофон.

– Башня! Мы над площадью. Противника нет. Вижу три сбитых самолета. Есть жертвы среди демонстрантов. Повторяю. Есть жертвы. Нужны врачи.

– Что с Мавзолеем? Что с товарищем Сталиным?

Голос дежурного дрожал от напряжения. Федосей не рискнул подлететь ближе.

– Вижу следы обстрела. Врачей шлите! Врачей! Тут люди умирают!

– В налете участвовали шесть самолетов. Ищите еще троих.

– Принято!

Федосей переключился на Дёгтя.

– Приказ слышал?

– Слышал.

– Мысли есть?

– Только одна – выполнить…

Задача оказалась не из простых, сродни той, в условиях которой говорится об иголке и стоге сена, только тут было еще интереснее: и стог и иголка медленно погружались в туман. На Москву надвигался облачный фронт. Не грозные черные тучи, чреватые быстрой грозой, а простые бело-серые облака стадом слонов наползали на столицу с запада, словно спешили выполнить договоренность с воздушными пиратами. Искать кого-то там, внутри, занятие совершенно бессмысленное.

– Ты вниз, я вверх…

Пробив облачный слой, Федосеев аппарат завис в сотне метров выше. Глядя в бинокль поверх облаков, пилот не нашел в воздухе ни одной машины.

– Как у тебя?

Дёготь искал врагов ниже облаков.

– Ничего…

В принципе, это было логично. Если у врагов всё было в порядке с головами, то они находились где-то внутри слоя. Белякам, а Федосей не сомневался, что это беляки, хватило ума нырнуть в облако и не высовываться.

Он, представив, как пилот, понимая, что внизу только враги, вслепую летит вперед, не зная ни высоты, ни места под собой, а из приборов перед ним только стрелка компаса, покачал головой. Смело. Нет. Не смело, а безрассудно! Смелость – хорошее слово. Его к врагу прикреплять нельзя. Смелость могла быть только у своих, а у врагов – исключительно глупость и безрассудство.

– Разделимся. Тебе юго-восток. Мне – юго-запад.

– Связь держи, первый космонавт…

Таранить облака Федосей не стал. Если беляк стремился скрыться, то он-то, напротив, хотел найти. Нырнув ниже облачного слоя, он быстрым зигзагом рванул на юго-запад. Дёготь тем же маневром ушел в свою сторону.

Минут через десять тучи, наконец, разродились дождем. По стеклянному колпаку потекли струи воды. Встречный ветер размазал её по стеклу словно масло, сделав мир по ту сторону мутным, как дно неглубокой речки. Время от времени раздраженно протирая стекло, Малюков щурился, высматривая свою добычу. Взгляд влево, взгляд вправо. Одним глазом на приборы и снова – влево, вправо. Это не мешало думать.

Глупо, конечно, себя беляки повели…

Была б его, Федосея, воля, не стал бы он так рисковать, а сел бы на какой-нибудь площади или дороге, прямо в Москве, бросил бы аэроплан, а сам затаился в городе. Беляку на это ума не хватило… Не иначе как идейный смертник. Ну и ладно. Его дело.

Сейчас главное – что выскочит он из-за облаков. Вниз выскочит. Не может не выскочить – не на Луну же он в самом деле собрался? Нет. На Луну летать – это привилегия советских космонавтов, а не белых воздушных пиратов!

А как выскочит, вот тут уж кому больше повезет. Если ему, то беляку конец, ну, а если гаду фортуна, тогда поживет еще вражина.

Повезло Федосею.

Золотопогонник знал, что его ищут, и попытался нырнуть из моря облаков в море листьев. Малюков увидел его, в общем-то, случайно. Сошлось всё – и поворот головы, и ветер, раздернувший пелену дождя, и нетерпение беляка.

Облака шли низко – метров сто над землей, а то и меньше, и пилоту пришлось несладко. Внизу тянулся лес, где самолет не посадить, а только сломать, но тот все равно рванулся к земле. Через секунду Федосей понял замысел врага. Тот углядел просеку и попытался скрыться за кронами деревьев, но не повезло беглецу, попался-таки на острый глаз!

Теперь они неслись над свободной от деревьев полосой земли – Федосей чуть выше, а беглец – едва не задевая крыльями ветки деревьев. От скорости и маленькой высоты земля под ними слилась в один бесконечный мазок темно-зеленой краски, по окоёму окантованной серо-голубой лентой облаков.

По этой зелени крест аэроплана не спеша подплывал к Федосею.

По гордости или глупости беляк даже не замаскировался. Вместо красных звезд на крыльях красовались царские трехцветные овалы. Кто-то, может быть, назвал бы это героизмом, но Федосей точно знал, что это глупость. Пустой гонор не помогал делать дело, а, напротив, осложнял жизнь пилоту, склоняя весы между удачей и неудачей в сторону последней. Конечно, с той секунды, как Федосей увидел в разрывах облаков вражеский самолет, это перестало иметь для беляка малейшее значение. Что со звездами, что с овалами, шансов у того уже не было, разве что только немного оттянуть неприятности, нависшие за плечами.