Я вспыхнула. В голове застучали отчаянные мысли: «Чёрт! Как я могла! Что натворила! Бедный старик! И всё из‑за меня!»

Но прежде чем торговец заметил моё раскаянье, рядом прогремел голос Косаря:

– Девчонку отпустил. Быстро!

Торговец побледнел, через мгновенье затрясся перепуганным зайцем.

Я же наоборот – вышла из оцепенения и ужаснулась: этот человек пытался убить моего друга, а я взялась его жалеть. Чёрт, сколько раз нужно получить по голове, чтобы изжить привычку всегда и перед всеми извиняться?

Косарь шагнул к Хабычу. Желания здоровяка были прозрачны и естественны, но я удержала:

– Пойдём отсюда. Не хочу больше на эту рожу смотреть.

Следующий день прошел как в тумане. Косарь оклемался, а я всё‑таки простудилась.

Меня знобило и лихорадило. Голова стала свинцовой, от боли в мышцах хотелось плакать. Косарь силком вливал в меня горячую воду, ибо ничего другого не было. С грустью гладил по голове и рассказывал какие‑то глупости.

А я будто тонула. Глаза то и дело застилала болезненная дымка, вместо нашего склепа виделись то родная спальня, то кухня в родительской квартире, то пещера в Малых горах. Изредка меня засасывало в круговорот тяжелых, сюрреалистичных сновидений. Я отбивалась от Натки с Марией Петровной, ожесточённо спорила с мамой, и, почему‑то, жалела блондинку.

В какой‑то миг привиделся Рогор. Он упал передо мной на колени, зарыдал. После вскочил, обнял крепко – крепко, даже кости заболели. Пообещал, что никому меня не отдаст и будет ждать всю жизнь. Я плакала во сне, тянула руки и что‑то говорила. Проснулась с ощущением, что побывала в Аду и снова вырубилась.

Косарь, сидевший рядом, бормотал какие‑то проклятья в адрес коменданта и его жадности. Кажется, упоминал о лекарствах.

Проснулась я от странной тишины.

За два дня, проведённых в крепости, так привыкла к бесконечному гаму и крикам, доносящимся со двора, что сперва показалось – оглохла.

В узкое окно лился яркий солнечный свет, постель Косаря пустовала, а рядом с моей стояла большая кружка воды. Выпила её с похмельной жадностью. Собрав волю в кулак, заставила себя подняться и подойти к окну.

Беженцы не исчезли, они будто остолбенели. Женщины и дети жались к стенам. Чуть ближе стояли мужчины, вооруженные кто вилами, кто палками. На внешней стене кроме обычного дозора, расположились воины немногочисленного гарнизона и селяне с охотничьими луками. Среди них различила знакомую спину – Косарь. Кто‑то пожертвовал вешенцу лук и колчан.

Прямо под окном нашей каморки толпился согнанный скот. Живность молчала вынужденно – с завязанной мордой не помычишь, а со спутанными ногами – не потопаешь.

Подтверждая самую страшную догадку, вдалеке пропел рог. Звук был чист и красив, но люди в крепости вздрогнули, как от драконьего рёва.

Всё. Началось.

Я сменила прабабушкину юбку на подаренное Креатином платье, пятернёй расчесала волосы, и пошла вниз, во двор.

Меня по – прежнему шатало, ноги слушались плохо, лоб горел. Поэтому идти пришлось по стеночке. У выхода из крепости столкнулась с двумя воинами – наплевав на общую мобилизацию, ребята тащили из подвала какой‑то ящик. Я одарила их презрительным взглядом и шагнула через порог.

Яркое солнце ослепило, ноздрей коснулся неприятный запах людской толпы, смешанный с животной вонью. Меня сразу же кто‑то пихнул, едва не сбив с ног. Послышался недобрый шепот из которого узнала несколько специфических ремвидских ругательств. Что ж…

Вы правы, дорогие селяне. Я – глупая, неповоротливая бабёнка с куриным помётом вместо мозгов. А вы… Вы даже взгляда моего не стоите. За всё время, что я здесь, видела только троих порядочных ребят. Двое из которых – горанцы.

Косарь – был со мной с самого начала. Рогор – защитил от сестры. Креатин – извинился и подарил платье. И в память о них… В память о них, я предложу горанцам сделку – пусть забирают меня, но не трогают эту крепость. И себя пощадят, и вас.

Под аккомпанемент из гула приближающейся конницы и сдавленных всхлипов беженцев, выискала глазами лестницу, ведущую на крепостную стену. Но прежде, чем успела до неё добраться, снаружи снова протрубил рог и зычный голос возвестил:

– Воины Ремвида! Сдавайтесь!

Я ждала гневного рыка в ответ или насмешливых оскорблений в адрес горанцев, но комендант молчал, а его подопечные, кажется, боялись даже вздохнуть.

– Если вы признаете себя побеждёнными и присягнёте Горангу, никто не пострадает. Каждый из вас останется в прежней должности, на прежнем месте службы, – сообщил крикун.

– Кто может подтвердить твои слова? – отозвался комендант.

– Главнокомандующий армией Горанга, – прокричали в ответ.

Повисла долгая пауза. Там, за стеной, что‑то происходило. Наконец, комендант приказал:

– Опустить луки! Открыть ворота!

У ворот стояло хорошо знакомое трио во главе с толстощёким. Прежде чем поднять засов, воин проморгался и дождался кивков от своих приятелей. Толпа беженцев по – прежнему безмолвствовала, только какая‑то бурёнка умудрилась избавиться от перехватывавшей морду тряпки и жалобно замычала. Я оказалась примерно по центу жмущейся к стенам толпы, «в первом ряду».

Тяжелые створки ворот дрогнули, начали разъезжаться. Делегация горанцев не стала протискиваться в щель, с достоинством дожидалась, когда ворота распахнутся настежь, а воины вытянутся по струнке. Комендант спешно спускался со стены, но встретить новое начальство прямо на пороге не успел.

Под аккомпанемент рога в ворота вошёл Рогор.

Высокий, плечистый, с чёрными, как самая грешная ночь, глазами. Каскад тёмных волос падал на блестящий панцирь доспеха, ладонь покоилась на рукояти меча. Ступал Рогор мягко, будто сытый лев. Смотрел только вперёд.

Вслед за ним, гордым клином, вышагивали ещё четверо. Один из горанцев нёс знамя – белый орёл, распростёрший крылья в кроваво – красном небе.

«Так вот кто гонялся за мной по всему Ремвиду…» – с грустью подумала я. Все проблемы, все печали последних дней стали вдруг неважны. Сердце замерло, боясь поверить в счастье.

– Я хочу осмотреть крепость, – Рогор произнёс эти слова тихо, но голос услышали все.

Подоспевший комендант, с поклонами неприличными для военного человека, повёл главнокомандующего и его людей в башню.

– Какой красавчик, – тихо вздохнула какая‑то девица. И царившую тишину прорвало.

Ремвидцы громко делились впечатлениями, спорили, что будет с этим краем теперь. Более осведомлённые – те, кто слышал об удивительном снисхождении завоевателей по отношению к местному населению – вздыхали громче всех, жалели об оставленных домах. Несколько дюжих парней, всерьёз мечтавших о драке, горестно молчали.

Я же стояла как громом пораженная и не знала куда бежать – к Косарю или на конюшню.

Чёрт! Всё закончилось! Какое счастье!

За воротами маячил конный отряд. Но горанцы даже не спешивались – невозмутимо дожидались своего вожака. Несмотря на недовольное шиканье родителей, несколько девиц сразу рванули туда, только подошвы сапог сверкнули.

Мне тоже хотелось выпорхнуть из крепости, расспросить жив ли Креатин, но организм внезапно вспомнил, что я, вообще‑то, сильно простужена и всего несколько часов назад лежала в поту и бреду. Голова закружилась, ноги подогнулись. Кто‑то сердобольный не позволил упасть, отвёл к стене, где я благополучно уселась на землю, надёжно спрятавшись за толпой кричащих беженцев.

Через четверть часа, голубой флаг Ремвида медленно сполз с башенного флагштока и его место занял кровавый орёл Горанга. А ещё через минуту, толпа замолкла.

«Рогор вышел,» – догадалась я.

Ноги не держали, но я нашла в себе силы подняться. Как раз в тот момент, когда все селяне, разом, поклонились главнокомандующему. Наши взгляды встретились.

– Вы зря искали защиты в крепости, – прежним, тихим, голосом сказал Рогор. Вот только смотрел при этом не на селян, на меня, и лицо его напоминало каменную маску. – Армия Горанга не трогает пахарей и рыбаков, не разоряет деревни и не насилует женщин. Вы можете расходиться по домам. Вреда вам никто не причинит.