– Угу.

Сзади неслышно подошел Федорин:

– Ну, рассказывай, Егор, как льва победил.

– Льва?! – почти шепотом протянул Иван.

– Угу, – подтвердил Емельянов-младший. – Ночью нарисовался в коридоре каменный лев. Попер на меня. Я его остановил. Он мне лапами в грудь. Я как влечу в комнату княжны! Рассердился, конечно. Обратно выпрыгнул и, не раздумывая, ему в лобешник. Он и того.

– Это хорошо, что не раздумывая, – промолвил Старшой. – Так ты, наверное, руку в муку сломал.

– Не-а. Так, вывихнул палец и костяшки сбил. До свадьбы заживет, – беспечно ответил Егор.

– Значит так, витязи, – вклинился Радогаст. – Меня с-смущает, что вы беспечно относитесь к происходящему. Льва подослали умертвить Василису. Если злоумышленник действует столь изощренным способом, то ей угрожает чудовищная опасность. А нынче похороны. Посему ты, Ваня, держи ухо востро.

Младший побрел спать, Федорин упылил по сыскным делам. Иван проторчал около получаса в одиночестве, затем дверь спальни отворилась, и к нему вышла Василиса.

Она была одета во все белое. Бледное лицо, прекрасное и печальное, навсегда осталось в памяти Старшого как пример идеального очарования.

За княжной следовал дядька Почечуй.

– Пойдем, витязь, – тихо сказал он. – Нынче будет трудный день.

Они покинули дворец и оказались на площади, заполненной людом – от первейших вельмож до распоследней черни.

Емельянов-старший не запомнил церемонии, более того, он за ней не следил. Перед ним стояла совсем иная задача: не допустить покушения на княжну. Инструкции Федорина были четче некуда.

К тому же Иван с детства не любил смотреть на трупы. Трупы вызывали у него чувство отвращения и скорбь по поводу того, что и он когда-нибудь будет выглядеть ничуть не лучше.

А конкретные останки Велемудра он рассмотрел на месте преступления.

Помост с телом князя покоился в центре площади.

Лица, лица, лица проносились перед взором стража. Здесь были и ценатор Гордыня со всеми боярами, и волхв Рогволд, возглавивший церемонию, и хмурый воевода подле полка статных дружинников. В чреде смутно знакомых людей промелькнул и Федорин. Он расположился чуть поодаль и внимательно наблюдал за толпившимися вельможами до самого конца обряда.

Иван уже знал, что народ любил Велемудра. Князь не лютовал, не драл трех налоговых шкур, слыл тихим нравом и острым умом. При покойном не случилось войны, мора и голода.

Нынче же масштабы почитания достигли гротескных. Старшой никогда не понимал, зачем на некоторые современные похороны зовут специальных старух-плакальщиц. Они превращают повод уважить уходящего в натуральный фарс. Так вот, нынче простолюдины плакали не по заказу. Дембель был в этом уверен.

На рожах представителей знати, наоборот, читались плохо скрываемые скука, ненависть к князю и алчный интерес: что же дальше? Кто будет после Велемудра? Сядет ли девчонка на престол, и кто ею будет вертеть?

Следовало отдать должное сильным государства сего – никто не потревожил Василису до похорон родителя. Но уже завтра ей придется ох как туго.

Только все это завтра. Сейчас Иван выхватывал из толпы новые и новые лица, жесты, резкие движения, готовый в любой момент защитить стоящую чуть впереди княжну.

Волхв Рогволд произнес краткую речь, в которой назвал усопшего благим правителем, а время его княжения спокойным и благодатным.

– Давайте запомним нашего великого князя Велемудром Ненапряжным.

В толпе раздались одобрительные крики.

Ничего не случилось, пока пелись погребальные гимны. Все было тихо, когда запылал подожженный волхвами помост из пропитанных специальным составом бревен. Похоронный костер сгорел за час. От Велемудра остался лишь пепел, и Рогволд удовлетворенно закивал. Очевидно, это было добрым знамением.

– Вот и все, – промолвил слепец Почечуй.

Крепившаяся всю церемонию Василиса всхлипнула и стала оседать наземь.

Иван ловко подхватил княжну.

Толпа ахнула.

– Обморок! – крикнул воевода.

– Обморок… Обморок… Обморок… – пронеслось в зашевелившейся толпе.

Парень поднял девушку на руки и понес во дворец. Все приотстали, даже воспитатель.

В коридоре Емельянов-старший почувствовал, что княжна очнулась – напряглось тело. Василиса приоткрыла глаза, оценила происходящее и шепнула Ивану:

– Нынче в полночь будь под окном. Хоть отвяжусь от дядьки, а то он от меня не уходит, а нам бы продолжить разгадывать батюшкину задачу. Я кое-что надумала. Но об этом позже.

Сзади уже нагоняли хлопотливые слуги, прямо-таки кудахчущий Почечуй и пара охранников из княжеской дружины. Парень бережно занес Василису в спальню, уложил на постель. С девушкой остались подружки-служанки да все тот же дядька.

Остаток дня дембель провел под дверями покоев. Дворец словно вымер. Коридоры, колоннады и своды залов были объяты тишиной, лишь изредка раздавалась дробь шагов одинокого слуги. По старинному обычаю славной Эрэфии надлежало поминать усопшего медовухой до беспамятства. А во дворце сие непотребство строжайше воспрещалось.

В урочный вечерний час к Ивану сошлись отоспавшийся братишка да возбужденный, как терьер перед охотой, Федорин.

– М-мужайся, Егор. З-завтра мы с Иваном с утра едем в лес. Новый след в деле убийцы старух. Весьма любопытный, Ваня! – Сыскарь потер руки. – Так что б-береги силы, богатырь. А ты, Иван, после нашей сегодняшней вылазки живо отсыпаться!

– Вопрос, – твердо объявил Старшой.

– Что? А, ну да. Задавай, – проговорил Радогаст.

– Я вот все эти дни никак не могу понять: почему мы вваливаем тут охранниками, ты нами командуешь, будто мы твои холопы…

– Подожди, – остановил его Федорин. – Разве тебе не люба княжна? Разве не хочешь ты защитить ее от убийц? Разве не чуешь своей способности поймать Раскольника и потому – ответственности? М-мы с вами, друзья мои, люди долга. Не ростовщики, естественно, а мужчины, осознающие свою способность утверждать Правду. Мир наш рожден жить по Правде, так разве плох тот, кто усиливает глас справедливости на земле? Плохо ли тебе, Ваня? Худо ли тебе, Егор?

– Нормуль, – пожал могучими плечами ефрейтор.

– Да я не жалуюсь, – сказал Старшой. – Я про жалованье. Жалованье когда будет?

– Ах, вот ты о чем! – рассмеялся сыскарь, отвязывая от пояса мошну. – Вот по три гривенных. Сойдет?

– Ну, на первое время хватит. А премиальные Егору за подвиг со львом ты все же выплати. Завтра. Ага?

– Ну, р-разбойник! – притворно рассердился Радогаст.

– Не разбойник, а трезво мыслящий человек, не чуждый справедливости и, как там ее, Правды!

– Тогда наряжайся старушенцией, и пойдем-ка в дозор, – завершил прения Федорин.

Вернувшись с похорон Велемудра, Рогволд успел решить несколько неотложных проблем и теперь собирался отобедать. Неспешно шагая в трапезную, он раздумывал о последнем деле.

Верховный жрец Легендограда только что повидался с номинальным главой собора волхвов. Не относящийся к духовенству боярин, назначенный князем, был фигурой слабой и не заслуживавшей особого внимания, но раз уж он есть, то с ним надо иногда встречаться. Мирской руководитель собора пребывал в подвешенном состоянии, ведь кончина Велемудра сулила перестановки, а то и вовсе роспуск ненавистного жрецам учреждения. Хитрый Рогволд вел себя ровно с горе-начальником, не давая понять, что тот вовсе стал существовать на птичьих правах. Волхвы и так на протяжении многих веков занимались своими делами за спинами мирских глав. К большой радости жречества, великий князь Велемудр назначил им тихого и безотказного руководителя, который исполнял роль, скорей, ушей князя в соборе, нежели проводника воли Велемудра.

В коридоре здания жреческого собора было безлюдно. Окна пропускали солнечный свет. Близость Раздолбалтики творила с погодой всякие фортели: сейчас было почти ясно, но к вечеру мог пойти затяжной дождь. А то и снег. Во всяком случае, небу от облаков полностью очиститься не удалось.

Щурящийся Рогволд поправил пестрый шнур, поддерживающий волосы. Длинная серая хламида шелестела при каждом шаге, тяжелый посох стучал по каменному полу. «Все-то в этом городе мраморное, – подумал волхв. – А что не мраморное, то из гранита».