Он осторожно прошёл к столу и встал возле него. Вслед за ним с шумом ввалились тарлане, а потом и сам трехлапый хозяин, что-то оживленно булькая и щёлкая. Акмолл ему отвечал, но гораздо реже и, как показалось капитану, не совсем охотно.

– Кин и Коля здесь? – не выдержав, спросил Валентин агента.

– Скучаешь? – съязвил тарланин.

– Да как тебе сказать? С вами-то и поговорить-то не о чем – я вас теперь вообще не понимаю, а Коля, например, по-русски разговаривает. Кстати, это что за зверь, а? И что с переходом?

– С переходом всё нормально – к Коуллу попадёшь, скорее всего. А что насчёт тех двоих – дойдёт и до них очередь… – Он хохотнул.

«Осьминог» показал щупальцем на Валентина и что-то спросил. Акмолл тут же ответил, разразившись целой тирадой, по окончании которой капитан сказал чудищу:

– Врёт он всё, не слушай его.

Существо, конечно, ничего не поняло и, более того, почему-то приняло эту реплику за личное оскорбление. Оно заверещало и кинулось к капитану. Остапенко отбежал к задней стене, приготовившись к отпору, подняв ногу для удара и примеряясь, в какое бы место впечатать этой бестии ботинок.

Акмолл замахал руками, и его шлем быстро защёлкал, усмиряя хозяина. Тот нехотя остановился и, издавая теперь уже булькающие звуки, вернулся на место.

– Я говорил тебе, землянин, молчи! Жить надоело, чего ты никак не угомонишься? – зло заметил агент. – Цени моё благородство, а то был бы уже растерзан Илк Оу, Божеством Островных Людей!

– Я твою доброту никогда не забуду, – усмехнулся Валентин.

Акмолл показал на землянина и что-то сказал «осьминогу». Тот помолчал, потом ушёл в соседнюю комнату и через минуту вернулся, показывая на её вход.

– Пошли, – сказал старший. – Посидишь немного в отдельном номере, а то одно беспокойство от тебя.

Капитан пожал плечами и прошёл в тёмную комнатушку. Тут на полу лежала охапка сена, а на стенах крепились навесные полки, уставленные корявыми глиняными кувшинами, плошками, мисками и прочей утварью. Здесь имелось только одно окно, но без пузыря, поэтому свет проникал намного лучше, но как бы в качестве «компенсации» за освещённость, здесь ужасно воняло какой-то кислятиной. С помощью любезно предоставленной Илк Оу веревки тарлане привязали капитана к столбу, подпиравшему потолок, и удалились.

– Эй, а если я в туалет захочу?! – крикнул вдогонку Валентин.

– Потерпишь, – ответ Акмолла из-за закрывающейся двери прозвучал почти одновременно со щелчком засова.

Валентин оглядел свою камеру. Для содержания узников она явно не предназначалась, и это вселяло некоторую надежду. Например, можно было бы вылезть через окно – если бы плечи прошли, да и дверь не казалась прочной, при желании её можно было бы выбить. Дело за малым – освободиться от пут, чем капитан и занимался в течение некоторого времени, пока не понял, что привязали его грамотно: на гладком, круглом столбе перетереть верёвку не получалось, а узлы не растягивались. Остапенко устало опёрся о столб и закрыл глаза.

Через некоторое время разговоры за стеной прекратились. Капитан решил, что тарлане с монстром вышли на улицу, очевидно, направившись взглянуть на переход, а также, возможно, за Шориным и Кин.

В конце концов, несмотря на неудобную позу, Валентин начал клевать носом и не заметил, как уснул. Ему снилось детство, как он когда-то, уж лет двадцать с лишним назад, ездил с двоюродной сестрой в деревню, и рано поутру они бегали на речку, когда та ещё парит. Как было здорово с визгом и хохотом с разбегу прыгнуть с крутого обрыва в прохладную, спокойную воду Оки, а потом мчаться наперегонки по мягкой луговой траве! А потом собирать цветы для мамы, бабушки, сестрёнки. Однако самый большой и красивый букет был всегда для Наташи, белокурой девочки из соседнего дома…

Разбудили его крики и беготня под самым окном. Продрав глаз (второй заплыл ещё больше и теперь не открывался вообще), Валентин уставился в полумрак каморки. За окном кто-то истерично завизжал, а потом грохнуло так сильно, что Валентин вздрогнул.

Свет за окном был тусклый, значит, уже вечерело. «Похоже, я прилично проспал», – подумал Остапенко, ощущая плотное давление в мочевом пузыре. Тело сильно затекло – болели и спина, и шея, и ноги.

– Эй! – закричал узник. – Эй, кто-нибудь, чёрт вас побери, уроды!

За окном на него никто внимания не обратил, да это было и немудрено. Что-то снова просвистело и с треском разорвалось прямо у дома. Потом мимо окна пробежала, судя по звукам, целая толпа орущих аборигенов, и после чего стало тихо. Однако не прошло и минуты, как пронеслась ещё одна толпа, в противоположном направлении, и эти тоже вопили, словно их резали. Хотя, возможно, так оно и происходило, потому что через несколько секунд с гиканьем протопала третья ватага, и вновь наступила тишина.

Через некоторое время уже в самой хижине послышался топот и возбужденные голоса. Стукнул засов, и в комнату ввалились два чумазых туземца, размахивающих малоприятного вида топорами. Они позыркали глазами, что-то пролопотали, тыкая в Валентина пальцами, а потом вдруг также резко выскочили вон.

В проеме двери показалась какая-то тень. Капитан заморгал здоровым глазом и только крякнул: аборигены втолкнули внутрь… связанного «осьминога»! Монстр, увидев Валентина, завыл и попытался прорваться обратно, но туземцы начали его нещадно колоть копьями, и тот сдался окончательно, обречённо встав посередине комнаты.

– Допрыгался, – пробормотал Валентин. – И тебя, в конце концов, сосчитали…

Туземцы расчистили место у второго опорного столба и прикрутили Илк Оу напротив капитана, однако дело на этом не закончилось. В каморку пропихнули окровавленного, с перебитой рукой и одним вытекшим глазом Пората. Он был без шлема, и изо рта у него торчал кляп из пальмовых листьев. Выглядело это даже несколько забавно – словно агент решил махом проглотить целый ананас, но тот застрял в горле. Порат тихо мычал, колени его подгибались и дрожали.

Народу при этом в комнатенке набилось столько, что туземцы ходили по ногам Валентина и поникшего «осьминога», а Пората прижали к стене, где на его голову свалилась большая глиняная ваза, разбившаяся на мелкие куски. Аборигены, увидев это, ужасно развеселились и тут же принялись крушить всё подряд. На капитана полетели осколки и мусор, а одна из полок, слетев со своего крепления, больно ударила его по плечу.

– Ублюдки, однако, – тихо прокомментировал происходящее Валентин. – Дикари и есть дикари. И чего вас так Миклухо-Маклай любил, мазохист?

В самый разгар погрома в каморку заглянул «мухомор», держа наперевес трофейный деструктор. Он тут же начал страшно орать на соплеменников, указывая на забившегося в угол Пората. Туземцы мигом успокоились и вспомнили о тарланине. Однако привязывать его было практически не к чему. Они жестикулировали и долго спорили между собой, пока вновь не появился недовольный старец, держа в руке уже и шлем от бронекостюма. Гримасничая, он протиснулся к Валентину и неожиданно водрузил шлем капитану на голову, что вызвало у островитян новую бурю восторга.

Валентин обалдел, но решил, что так, несомненно, лучше – не важно, какую шутку хотел выкинуть при этом вождь.

Шлем работал.

– Перевод на русский, – тихо, но чётко произнёс Валентин кодовую фразу и тут же стал слышать перевод разговора аборигенов.

– Уведем демона, нельзя их всех вместе держать! – тараторил «мухомор». – Если вместе они, сила у них великая, несокрушимая, опять в пелену обмана попадём!

– Слава тебе, о Мудрейший! – закричали вокруг. – Говори, Великий наш Спаситель, куда вести демона? Какую казнь ему приготовить?

– Утром, мои братья, всё на рассвете будет! Нельзя сейчас ещё, ибо святая Ванаярм’ха не готова принять нашу очищающую жертву, жертву щедрую и искреннюю. Не может она пока простить нас! Грешны мы перед ней, очень грешны… Но мы исправимся, братья, верьте мне!

– Мы исправимся! – заревели дикари, потрясая оружием.

– Идём же отсюда! – исступлённо закричал вождь. – А эти отродья пусть ждут своего часа. Своего часа испытания Большим Крабом и Проходом через Врата Ада…