Поездку за пулемётом и планировал с самого начала Савелий, а пошалить на дороге, так, если выпадет лишняя минутка. Время было, и периодически выставляя бидон по пути следования, они выжидали по полчаса и ехали дальше. На третий раз, когда надежд, что их хитрость удастся уже не осталось – ловушка сработала. Добравшись до Хлыстовки, Силантьевич долго и упорно опрашивал деревенских баб, а те словно в рот воды набрали. Вроде всего пять дворов, всё про всех знают, а кто пулемётом торгует – не ведают. Мужиков, два дедка не в счёт, с которыми можно было потолковать за стаканом добротного самогона, не было. Старики, может быть, и столковались бы с Савелием, да младший лейтенант больно подозрительно выглядел. Плюнув на всё, Силантьевич поехал обратно. Едва они выбрались за околицу, как на дороге им повстречалась одинокая женщина. Бричка остановилась, мужчины пожелали долгого здравия незнакомке, а та попросила проследовать за ней к лесу, намекнув, что в курсе, зачем пожаловали гости.

За сваленным в кучу хворостом стоял пулемёт на колёсном станке, с привязанными к нему вожжами. Рядом с ним находился пацан лет четырнадцати, державший на поводке здоровенную псину. Из-под ремня сторожа торчала рукоять револьвера, и, судя по тому, что с правой руки варежка была снята, воспользоваться оружием для него было секундным делом. Женщина показала рукой на пулемёт, предлагая посмотреть товар. Василий бегло осмотрел, проверил ход на станке, покрутил барашек винта, затем откинул горловину, потрогал пальцами ствол, провёл рукой по кожуху, поднял-опустил прицел. Савелий попросил всё осмотреть внимательнее. Пацан протянул пустой мешок, который положили на снег. Щёлкнул предохранитель, и когда Василий извлёк затвор, Силантьевич кивнул головой, мол, достаточно. За «максим», в котором кожух был пробит в нескольких местах и замазан заледеневшей грязью, запросили тысячу рублей. В нагрузку отдавали ленту, снаряжённую тремя десятками патронов. Хотя заводская цена и была почти шесть тысяч, продавали дорого; за эти деньги на рынке можно было купить полтонны картошки. Силантьевич, естественно, покрутил пальцем у виска и уже собирался идти к бричке, как услышал тихий всхлип. Из-за дерева выглядывали две детские фигурки, закутанные в платки.

– Отдал я, Николаевич, тысячу, – сказал Савелий, – в лаптях детки. Кору грызут. Я как посмотрел на них – сердце сжалось. А кожух подмандим, неужто не сделаем?

– Сделаем, Савелий Силантьевич. Пулемёт важнее тысячи, ты всё правильно сделал. Довёз-то как?

– Тулупом прикрыли, а поверх я своё ружье положил, чтоб видно было. Так и доехали.

Снабдив Савелия деньгами, я попросил привезти пулемёт этой ночью ко мне. Пора было вооружать группу Савченкова и лучшего способа, чем покупка оружия, я не видел. Ещё один вопрос, который мы обсудили, касался снабжения продовольствием. На сегодня, в радиусе двадцати километров от Прилепово мне не было известно о существовании какого-либо партизанского отряда. Если таковые и были, то находились, скорее всего, в глубокой консервации. Набирались сил, отсиживаясь по деревням. В расчёт их я не принимал и, очерчивая на карте круг, я предложил навестить органы управления населённых пунктов, входящих в зону ответственности партизанского отряда номер один. Необходимо было договориться с лояльными к советской власти старостами или наиболее крепкими хозяйствами на предмет прокорма защитников. Учитывая тяжелейшую ситуацию с продовольствием, немецкими поборами и потери части урожая, задача была очень непростая. Перегнуть палку, заставляя отдавать последнее, нельзя было ни в коем случае; а кормить партизан сельчане могли только со своего стола, недоедая сами. Все разговоры о сознательности хороши, когда у тебя на печке сидят сытые дети. А если семья голодная и с тебя семь шкур дерут, то не стоит удивляться, когда вместо куска хлеба вдруг воткнут вилы в бок. Осложнялось всё это ещё положением на фронте. Неся колоссальные потери, Красная Армия отступала, страна потеряла значительную часть территории и крестьяне перестали верить, что скоро придёт освобождение. Фашистская пропаганда набирала обороты, очерняли всё, что связано с советской властью. Особенно это стало заметно после падения Киева. Жители Смоленской области начали приспосабливаться к оккупационному режиму, поддаваясь на заверения, что жизнь станет лучше, чем при Сталине и при царе, и для того, чтобы понять, что в немецких планах у них нет будущего, им предстояло пережить эту зиму. А пока приходилось преодолевать идеологическую недоработку. Поэтому я предложил ввести систему материального поощрения, а проще говоря, платить за продовольствие. Одной телеги, собирающей продукты по деревням, должно было хватить. Для этого был составлен список на основные продукты питания, с фиксированными ценами, превышающими аналогичные немецкие. Согласно этому перечню, Савелий Силантьевич должен был обозначить необходимый для отряда продовольственный минимум (сколько будет закупаться продуктов), а также оговорить время, когда их забирать. Таким образом, создавался план поставок. Помимо этого, участникам снабжения, по желанию, было решено выдавать расписки в виде учётных книжек, в которых будет записано количество переданных продуктов на нужды партизанского движения. Те хозяйства, которые согласятся на поставленные условия, получали возможность обзавестись второй книжкой, поощрительной. Она должна была выдаваться перевыполнившим план передовикам. По ней, бесплатно, но в ограниченном количестве можно было получить товары народного потребления. Такие как: соль, сахар, чай, спички, мыло, керосин. По заявкам бельё, одежда и обувь. После этого мы выработали схему действий. Населённые пункты с немецкими гарнизонами решили оставить на потом. Они были только в крупных посёлках и на них имелись другие виды. Составив очерёдность посещения, Силантьевич посетовал на отсутствие лишнего транспорта, намекая на «эмку», мол, так доверия больше будет. Но это был неоправданный риск. Достать лошадь решили в Хиславичах, через Ржецкого.

Вернувшись домой, я застал чрезвычайно взволнованную Дайву. В восемь утра пришла шифрограмма. К тому моменту, когда она стала записывать сообщение, прошла большая часть передачи. Теперь она винила себя, что не успела, так как задержалась. Сегодня она сдавала Петеру Клаусовичу экзамен по языку и с утра решила немного повторить, думая, что рация никогда не заработает. Повтор должен был происходить через двенадцать часов, и Дайва клятвенно пообещала, что просидит перед приёмником весь день, только дайте возможность исправить её оплошность. Рассказывать о том, что передача автоматически записывалась с момента поступления сигнала на заданной частоте, я не стал. Пришлось не просто пожурить школьницу, а натуральным образом отругать. Слёзы меня не проняли, но переигрывать не стоило. Видя, что внушение подействовало, поинтересовался, как прошёл экзамен (оказалось, на отлично), и в качестве поощрения дал ей в обучение ещё одного бойца, на смену Соколовскому. Его требовалось научить включать рацию, воспринимать на слух «морзянку» и хотя бы кое-как стучать на ключе точки с тире. Сам же Владимир переходил в следующий класс, где основными предметами были основы шифрования и способы борьбы с радиопеленгацией.

Спустившись в полуподвал, я вывел на монитор текст шифрограммы. Состоящий из одних цифр с виду простенький шифр преобразовался в набор букв. Затем из первой строчки исчезла первая и пятая буква, из второй – первая и четвёртая; и так далее. После первичной обработки составлялась матрица и по диагоналям выделялись нужные слова. Они были с сокращениями и без окончаний. Отредактированный текст был следующего содержания: