В этот момент сверху, звонкий, беззаботный девичий голос попросил спички, и Петер оставил рассуждения о шпионах, посчитав мысленный бред приступом усталости, связанным с последними днями, полными напряжённости и опасности. Потом всё как-то закрутилось в делах и заботах, что всякие мысли об агентах и вражеских разведчиках более не возникали. Ближе к полудню Дистергефт соорудил возле колодца солнечные часы и с помощью карманного компаса стал их настраивать, сетуя, что точности можно добиться лишь тридцать первого августа. А вот тогда он будет готов поспорить с любым владельцем хронометра о точности времени именно в этом месте.

– Скажите, профессор, – Дайва не стала исправляться, – часы будут показывать точное время круглый год?

– О нет. У каждого простого прибора, к сожалению, ограниченный срок действия. Наклонные солнечные часы, расположенные в Северном полушарии, будут показывать время лишь с двадцать второго марта по двадцать второе сентября. Собственно говоря, нам этого срока хватит с головой.

– Ошибаетесь, Петер Клаусович. Красная Армия столько ждать не будет, да и мне первого сентября в школу надо.

За последующие дни в поисках огорода, грибов и всего того, что можно употребить в пищу, новосёлы изучили местность вдоль и поперёк. Даже выходили на большак, по которому когда-то шли с беженцами, но к своему сожалению, а может и к счастью, никого не встретили. Местность словно вымерла, и если б не отдалённые залпы орудий, то могло показаться, что наступил всеобщий мор. Помыкавшись, они уяснили, что лучшего места им не найти: тут тебе и баня с веничком, и рыба свежая, прямо из воды – речка неподалёку, и дичи вдоволь – лес кругом, только силки ставить успевай возле малинника. Утро у них начиналось с физзарядки, после которой Петер Клаусович выуживал из реки три корзины, закрытые сверху мешковиной с отверстием. Рыба попадалась некрупная, но на двоих хватало. Затем учил Дайву плавать, после чего они шли готовить завтрак из гороховой каши со смальцем и одним сухарём. До полудня, чередуясь, ходили в лес, стараясь не отклоняться от дороги к дому. Обедали ягодами, а если повезёт, то и рябчиком, и до вечера, за разговорами, пытались связать лестницу из двух берёзовых жердин и лыка. Дайва настояла, что по ней она смогла бы пробраться на второй этаж дома, где под крышей располагалось слуховое окно, не имеющее защитного жалюзи. Глупо ютиться в пристройке, когда целый бесхозный дом под боком. Лестница выходила хлипкой, постоянно переделывалась, но Петер не сдавался. И вот, когда она была готова, а продукты стали подходить к концу, что-то громко щёлкнуло, ветряк сам собой развернул лопасти, захватывая ветер – закрутился, и входная дверь в дом стала медленно отъезжать вбок. Из темноты коридора раздался голос:

– Давайте знакомиться. Алексей Николаевич. Это мой дом, а вы, с позволения сказать, мои гости.

Честно говоря, я рассчитывал, что мои незваные гости уйдут на следующий день, как пришли. Я им даже газету подсунул со сводками и сухари на дорогу. До начала августа они имели хоть и призрачные, но шансы выбраться, только вместо того, чтобы ими воспользоваться, почему-то остались и стали обустраиваться. Один раз, когда они вместе вышли за ворота, я уже хотел закрыть их и не впускать. Но как-то не по-людски это было. Выйди они к Хиславичам, так сразу бы угодили в лапы наступающим немцам. 23-я и 197-я пехотные дивизии вермахта в это время атаковали группу генерала Качалова, и ротация происходила по дороге на Рославль. Пошли бы на северо-восток, к Починкам, оказались возле аэродрома Шаталово. Его сейчас обстреливали и бомбили советские войска. В общем, как говорится, при известной доле везения… С каждым днём линия фронта отодвигалась на восток, и мой дом уже находился в зоне глубокой оккупации, а гости соорудили горе-лестницу, присматриваясь к слуховому окну. Ждать дальше было нельзя. Сколько раз я себе говорил, что всем не поможешь, но чёрт побери, воспитали нас так.

– Проходите в дом, – позвал я своих гостей, – поверьте, здесь гораздо удобнее, чем стоять у крыльца, когда вот-вот пойдёт дождь. В это время у меня le petit déjeuner[116] и я приглашаю вас разделить со мной скромную трапезу.

Мужчина с девочкой смотрели на меня как на привидение и молчали. Дайва с испугом, долей любопытства и непониманием происходящего. Петер же ухватился двумя руками за жерди, и взгляд его говорил, что в случае опасности он не побежит. Первой не выдержала девочка:

– Вы всё это время, пока мы были здесь, прятались?

Мужчина хмуро посмотрел на неё. Выпустил из рук бесполезную лестницу, подобравшись, как кадровый военный, только не щёлкая каблуками, хорошо поставленным голосом представился:

– Петер Клаусович Дистергефт. Простите великодушно мою племянницу за несдержанность. Возраст-с, – Петер впервые за многие годы использовал в своей речи словоерс, переводя напряжённую обстановку в немного ироничную, – позвольте представить мою спутницу, хотя у современной молодёжи это уже не в чести…

– Меня Дайва зовут, – вдруг перебила она. – А товарищ профес…

Девочка умолкла, покраснела и виновато посмотрела на спутника. Она хотела сказать, что никакая она не его племянница, и познакомились они всего две недели назад и вообще советские люди так не поступают. То есть прячутся, когда вокруг такое творится. Но не сказала, а наоборот, поняла, что Петер Клаусович поступил правильно, а она оказалась невоспитанной дурой. Точно такой, как её подружка Электрина, влезающей во все мыслимые неприятности благодаря отсутствию чувства такта.

– Хм-м… Дайва, – поперхнувшись, закончил свою речь Петер.

– Алексей Николаевич, – я слегка наклонил голову в сторону девочки, – весьма рад знакомству, мадмуазель. Петер Клаусович, прошу.

Проводив своих новых знакомых в дом и включив в кабинете освещение, я рассадил их по креслам, предоставив в распоряжение библиотеку, покоящуюся на дубовых стеллажах, а также фотоальбомы. Напечатанные на глянцевой фотобумаге листы старинных книг были подшиты в папках с тиснёными наименованиями на корешках переплёта. Большинство на языках оригиналов и в два раза толще их первоисточников, так как каждая фотография размещалась на картонной странице, снабжённая листом кальки. Были там и журналы, к примеру, весьма популярный «Cosmopolitan», позиционирующий себя в начале двадцатого столетия как «журнал четырёх книг», а не развлекательных статей, как станет позже. Отдельный шкаф занимали просто альбомы, составленные из диапозитивов в рамках с видами животных, морских рыб и красивыми пейзажами водопадов, так заинтересовавших Дайву; как и диапроектор с надписями на иностранном языке. Вскоре на столе, сервированном на три персоны, появился завтрак. Конечно, не le petit, как я обещал в начале знакомства, ибо сытый голодному не товарищ. Овсяная каша, хлеб с маслом и ветчиной, яйца всмятку, кофе для мужчин и какао с вафельными трубочками для девочки. Первые пятнадцать минут гости усиленно двигали челюстями, не проронив ни слова. Когда очередь дошла до кофе, Петер завёл разговор о книге, которую он внимательно изучал, вздыхая и мотая головой, явно с чем-то не соглашаясь.

– Алексей Николаевич, я нашёл у вас фотокопию великолепного венского издания записок Герберштейна от тысяча пятьсот сорок девятого года.

– Вы имеете в виду «Записки о московских делах» этого шпиона? – уточнил я.

– Да, да. Именно их. В Ленинграде мне довелось довольно долго изучать этот шедевр, и я обнаружил, – Петер выдержал паузу, – что в вашей книге присутствует утерянная гравюра Василия III. Позвольте, а почему шпиона?

– Ничего удивительного, любой путешественник в то время занимался разведкой. Что же касается гравюры, то при переизданиях они довольно часто терялись. Вы, наверно, знакомились с переводом базельского издания от семьдесят первого года?

– Что вы, это было венское, от пятьдесят седьмого. Типография Эгидиуса Адлера и Иоганна Коля. Более раннего, известного науке, давно не существует, армия Корсиканца постаралась, поэтому и удивился, найдя его у вас. Многие мои коллеги, к сожалению, предпочитают уже переведённые. – Петер гордо, явно хвастаясь, приподнял голову. – Только при Екатерине II книга издавалась три раза, но я предпочитаю читать с оригинала. Ошибки перевода могут стоить дорого для историка.