– Этому янтарю нет цены, – сказал Штауфен, рассматривая камень, – у отца хранится подобный. Его привезли с Сицилии. Торговец запросил сундук золота и получил.

– Целый сундук?!

– Ну, не совсем сундук, ларец.

– Что ж в нем необычного? – поинтересовалась Нюра.

– Как тебе сказать, среди весьма образованных людей, – Гюнтер загадочно улыбнулся жене, – определенного круга; существует мнение, что обладатель подобного камня будет защищен от всех магических действий против него. Но это не все.

Гюнтер набрал в грудь воздуха, словно собрался рассказывать дальше, но замолчал.

– Гюнтик, вот ты всегда такой, – не вытерпев, произнесла Нюра, когда пауза затянулась. – Не томи. Рассказывай.

– Того, кто будет носить этот янтарь, – невозможно отравить. Камень сообщит о наличии яда в кубке.

Нюра посмотрела в голубые глаза мужу и процитировала отрывок из Публия Овидия Назона, которого она прочла в этом году:

– Разве Публий упоминал о яде? Только об украшениях. Ладно, с этим камнем разберемся потом. Ты помнишь, что мне обещал?

Нюра проследила утвердительный кивок Гюнтера и передала Снорри следующий кусок воска, рассыпавшегося на снегу.

– Разбей!

Снорька расколол. Во втором куске отполированного янтаря вновь оказалось насекомое, похожее на комара. Бочонок содержал сплошь инклюзы. На этом невероятное везение закончилось. Когда вскрыли следующий бочонок, в нем оказался обыкновенный янтарь, частично крупный, очень красивый, но без застывших насекомых. С весом Гюнтер практически угадал. Четыре десятка, навскидку однопудовых бочонков, может, чуть тяжелее переместились на пару наших санок. Немудрено, что лошадка ливонцев надорвалась. Освобождая санки, мы загрузили всех лошадей как вьючных животных. Жадность, она, как известно, много нехороших людей сгубила. Повторять ошибки прошлых владельцев сокровищ мы не стали. Часть отобранных мною инклюзов Гюнтер положил в переметные сумки Нюры. Некстати, предварительно вытряхнув из них разнообразное женское барахло. Что тут началось.

– Это мне нужно! Это нельзя трогать! Без этого я никуда не поеду! Это я в зубах потащу, но не брошу.

– Остынь! – крикнул Гюнтер. – Случись что, у тебя одной есть шанс добраться до дома.

– Случись что, моя сабля лишней не будет, – огрызнулась Нюра.

Пришлось вмешаться.

– Павел, забери вещи госпожи. Понимаю, что повесить некуда, но ты самый легкий из нас, день потерпи. До завтра мы и лошади съедим десять пудов продуктов, свой овес положишь на сани.

За час до полудня мы тронулись в обратный путь. Очень долго поили коней. Для каждой лошадки приходилось растапливать снег, а это время. Зерно тоже не просто так ссыпают в торбу. Овес предварительно плющат или дробят. В походных условиях это делают древком копья прямо в торбе, постепенно досыпая зерно. Про остальной уход лучше не говорить. Полтора часа в день надо тратить на лошадь, и это вычитается из светлого времени суток, когда совершается дневной переход. Двигаясь невероятно медленным темпом, пока не ступили на лед озера, одолели всего двенадцать верст. На открытом пространстве скорость немного возросла, но до острова Мтеж добрались только к ночи. Половина пути до Самолвы была пройдена.

Нас выследили уже на подходе к острову. Недалеко от Мтежа проходил санный торговый путь по Псковскому озеру. Начинался он от Выыпсы, по реке Выханду, а оттуда поворачивал либо на Псков, либо к устью реки Черная. Место было облюбовано разбойничьими шайками издревле, и псковские дезертиры, пережидавшие здесь войну, решили разжиться за наш счет. Подождав, пока мы поставим палатки и закончим весь комплекс мероприятий, связанный с ужином и отходом ко сну, наиболее ловкий псковчанин стал подбираться к лошадям. Расчет был прост. Оставшиеся без коней люди либо пошлют кого-нибудь добывать их, и тогда гонца надо будет перехватить; либо потянут свои сани самостоятельно, оставив второстепенный груз на месте, под охраной одного-двух человек, что наиболее вероятно или спрячут. При любом раскладе бандиты были с добычей.

Псковский лоботряс Гриня, выгнанный в начале этого года мастером-шорником из подмастерьев, прятался в зарослях камыша. Из-за холода и промозглого ветра зуб на зуб не попадал, но синяк под левым глазом, вчерашнее напоминание атамана за нерадивость, заставлял терпеть. Минут пятнадцать назад его чуть не заметили. В двух шагах от него иноземец (судя по одежде) справлял нужду, да так неудачно для Грини, что теперь помимо холода пришлось еще воротить нос.

«Ну, пес, попадешься ты мне, – мечтал расхрабрившийся Гриня. – Жрать твое дерьмо заставлю».

Когда пламя от костра возле палаток стало постепенно ослабевать, недоучившийся шорник пополз на карачках, аккуратно подгибая камыш. До стоявших невдалеке лошадей оставалось рукой падать, как Гриня почувствовал, что зацепился за что-то.

Трынь, брынь! – застучали камушки в пустых консервных банках из-под тушенки, подвешенных на толстой рыболовной леске.

Гриня с испугу дернулся – банки ответили участившимся перезвоном – и замер, как крыса, попавшая в ловушку. Тихо стоявшие и жующие найденную под снегом растительность лошадки встрепенулись, жеребец Гюнтера заржал и стал бить копытом. Псковчанин попятиться назад и, встав на ноги, ломанулся через камыш, потянув за собой тройной крючок с леской. Если кто видел, как хулиганы привязывают к хвосту несчастного животного пустые консервные банки, а затем отпускают его, то поймет, какой шум сопровождает это непотребство. Гриня бежал, как обосравшийся кот, волоча за собой средства сигнализации, и непонятно чего он боялся больше: наказания атамана или постоянного трезвона за спиной, который не смолкал, а становился все громче.

– Куда прешь, щенок? – приглушенным, картавым голосом заскулил атаман, прятавшийся за толстой осиной. – Спалить нас хочешь?

Но шорник-недоучка ничего не слышал. Из его горла вырывалось только одно слово, оглашая всю округу на несколько верст:

– Бесы! Бесы!

Эхо в ответ подсказывало, что надо делать, и Гриню не пришлось упрашивать дважды. Проскочив мимо своих подельников, он споткнулся, растянувшись во весь рост и стукнувшись головой обо что-то мягкое – зажмурил глаза, а когда раскрыл, то перед собой увидел старый трухлявый пень, который при лунном свете казался маленьким старичком с моховой бородой и одним глазом. Тело Грини само подпрыгнуло, а ноги понесли в обратную сторону, в то самое место, откуда он начал стайерский забег.

– Ааа! Леший!

Трынь, брынь, – звучали банки.

Тут уже и разбойники струхнули. Атаман углядел, как за спиной шорника подпрыгивают, пытаясь его догнать какие-то предметы, подсвеченные ярким лучом, и душа ушла в пятки. Про мешки с добром, сложенные у саней, как-то позабылось, и вместо того, чтобы бежать, укрываясь в рощице острова, псковские дезертиры бросились к палаткам у берега озера, к людям. Подумаешь, ограбить хотели – так не ограбили же, и у них хоть какая-то защита от нечисти в виде языков пламени и ярко-белого луча.

Гриню сбили с ног возле костра. Леска с банками зацепилась за кустарник и оборвалась за пару секунд до этого, прекращая звон. За ним выскочили обезумевшие пятеро псковчан и, рухнув на колени, прикрывая глаза от света фонаря, заголосили:

– Христа ради, спасите!

Дезертиров быстро связали, и, усадив захваченных у огня, я начал допрос. На спине у самого молодого из них торчал крючок с оборванной леской, и он вздрагивал при каждом шуме, доносившемся из леса. Остальные хоть и боялись, но открытого страха уже не показывали.

– Кто такие? – спросил я.