– Я прочту письмо и завтра, возможно, напишу ответ. Барон Берлихинген, оставайтесь в городе и ждите моего зова.
– Как будет угодно, отец-епископ. Я буду ждать на корабле. ― Воинот поцеловал протянутую руку и удалился.
Герман раскрыл мелованный лист ватмана и стал жадно читать написанный каллиграфическим почерком текст, без единой помарки, словно по линейке, с заглавными буквами. Завитушки играли, дьявольски переливалась черная тушь, буква «С» подмигивала вверху наплывшей капелькой, как глаз. Выбеленный пергамент из какой-то новой породы овец немного смутил священника, но вида он не подал. Не до этого было. Епископу стало не по себе, дерзкое, нравоучительное письмо напоминало послание отца нашкодившему сыну.
«…В то время, пока я несу слово Христово варварским народам, обращая их в истинную веру, некоторые лжехристиане, прикрываясь именем Римской церкви, отцом-епископом Леаля и Дерпта, пытаются помешать нашему общему делу. Нечестивый рыцарь Рихтер, безбожник и колдун, с отрядом из тридцати язычников вторгся в провинцию Самолва и был пойман мною. Сей рыцарь будет передан апостольским легатам для свершения суда над ним и его покровителями, кои, по моему убеждению, непременно всплывут во время допроса».
– Каков ублюдок! Нет, так просто ты от меня не уйдешь. Пресвятая Дева, ну как мне ехать в Бремен, когда тут такое!? Этот гаденыш приведет сюда, если уже не привел, доминиканцев, и что дальше? Я тебя, Гельмгольд, спрашиваю. Теодорих! Да развергнутся небеса, пора вспомнить о твоей русской жене[68]. Отправляйся в Псков, набери отряд из ста человек, вербуй самых отпетых негодяев и поспеши на помощь нашим братьям в Ригу. Пусть славяне режут славян. Дай бог, Рига снова станет нашей.
Окружение Германа молчало. А что они могли ответить? Что им абсолютно наплевать, кто будет в Риге? Или что вытворяет Гюнтер в захудалой Самолве, от которой доход в жирное время пара пфеннигов? Это их ни в коей мере не касалось, каждый думал о своем лене. Килегунд[69] по обоим берегам Виндавы было четырнадцать, и возможность присоединить к своей волости еще одну занимала их гораздо больше. Однако вслух вельможи сказали иное, то, что Герман хотел услышать.
– Надо опорочить барона. А ты, Герман, спасешь его, ― предложил Энгельберт.
– Продолжай, мысль интересная.
– В обмен на твою милость он отдаст прусских язычников назад, а зимой, когда озеро замерзнет, мы навестим Гюнтера в его логове.
План мероприятий по противостоянию внезапно вышедшей из подчинения области вскоре был принят. Оставалось немного потянуть с ответом и вовлечь Воинота в какой-нибудь скандал. Знал бы Герман, что когда посол говорил о налогах, то не очень он и лукавил. Серебро и драгоценные самоцветы действительно были отправлены Фридриху, но это были не налоги, а плата за землю вокруг базилики города Бари, где покоились мощи святителя Николая. Истинным покупателем был обозначен некий Иннокентий из Смоленска, собиравшийся открыть не то университет, не то театр. И если бы выяснилось, что Гюнтер оказывает посредничество Православной церкви в формировании форпоста веры за рубежом, то Дерптский епископ мог смело обвинить всех самолвинцев в ереси. А пока что магистрат отсчитывал «звонкую» монету за доски и ковры, купленные у будущего вероятного противника.
Шульц сгреб последние пятнадцать монет в свой кошель, сжал его в потной ладони и на секунду замер. Что-то было не так. Судорожно разжав руку, он вынул монетку и с легкостью согнул ее пальцами.
– Господи! Только не это.
– Что случилось, друг мой? ― спросил Игорь Васильевич.
– Беда. Несчастье на мою голову. Высыпай обратно серебро.
Купец, развязав объемистый мешок, высыпал монеты на стол и стал наблюдать, как ратман дрожащими руками проверяет только что отсчитанное серебро. Семьдесят три монеты оказались фальшивыми. Шульц перекрестился, прочитал про себя молитву и еще раз проверил наличность. Ошибки не было.
– Надо вернуть деньги обратно, я обожду с оплатой.
– Игорь Васильевич, ― чуть не хныча пролепетал Шульц, ― я же сам получал их. Вот этими руками. Кто мне поверит? Сам знаешь, чего мне стоило занять это место. Чертовы брактеаты[70].
Шульц возненавидел казначея, настоятельно рекомендовавшего расплатиться с псковским купцом именно этими монетами. Это были те самые деньги, которые Грот отдал за прусских рабов. Популярностью брактеаты не пользовались, точного веса не имели, да и вообще, приобрели дурную славу в народе, благодаря чуть ли не ежегодному обмену на ярмарках с дисконтом. Тем не менее круг оборота фальшивых монет закончился, а, как известно, последний из этого круговорота всегда оказывается в проигрыше.
Немного посовещавшись, ратман и купец отправились к казначею, дабы утрясти возникшую ситуацию и решить ее миром. Но все вышло так, как предполагал Шульц ― деньги назад не приняли. Уверенные в своей правоте, пока дело не дошло до судебного разбирательства, приятели решили пожаловаться епископу. Обращались, так сказать, в последнюю инстанцию вертикали власти. Герман их выслушал, а когда узнал, что купец прибыл на корабле с Воинотом, чуть не подпрыгнул. Фальшивые монеты были изъяты, купленный товар арестован до выяснения обстоятельств, а Игорь Васильевич заключен под стражу.
Все дело было шито белыми нитками, но другого такого случая могло и не представиться. К пристани был направлен отряд кнехтов из личной стражи епископа для проверки судна на предмет обнаружения фальшивых монет. Для солидности отрядом командовал Энгельберт.
В два часа пополудни шестеро кнехтов стояли на причале, обдумывая как попасть на судно. Энгельберта с казначеем, безусловно, пропустили, а стражников ― нет. Воинот заявил, что судно его собственность, он здесь живет, а шарить по закромам в собственном доме ― не позволит никому. В доказательство его слов в сторону кнехтов ушкуйники направили два заряженных арбалета, установленных с левого борта кеча. Остальная команда в воинском облачении пряталась за рубкой и в случае атаки смогла бы дать отпор небольшому отряду стражи.
– Я еще раз, для тех, кто глухой, по-немецки повторяю, никаких фальшивых монет на судне нет! Есть только личные деньги моих людей, я за них отвечаю. Сможете в городе поймать за руку, ― нет вопросов. Купец и резаны с собой не имел, весь кошелек мытарю отдал, скажи мне, откуда у него фальшивки?
– Я того не ведаю, ― не стал возражать Энгельберт. ― Но у меня есть распоряжение епископа обыскать судно и арестовать фальшивомонетчиков. И я это сделаю, Господь свидетель.
– Что ж, тогда и я буду звать свидетелей, но не из твоих людей. Да хоть вон того монаха, с крестом на шее, что сюда идет. За ним как раз еще двое бюргеров тянутся. Троих видоков будет достаточно.
Вскоре приглашенные свидетели оказались на палубе возле грот-мачты. Рыцарь не стал проверять личные вещи экипажа, а с ходу предложил Воиноту показать свой кошель. Два золотых августала, абсолютно одинаковые с виду, легли на ладонь Энгельберта. Казначей прикоснуться не посмел, однако маленькими сальными глазенками пожирал блестящее на солнце золото.
– Одна из них фальшивая, вот эта, ― рыцарь указал пальцем на монету, где надпись была с сокращением, ― чеканщик недосмотрел, поленился.
Энгельберт никогда не сталкивался с золотыми августалами, предпочитая серебро. Да и отчеканено их было не так много. Посему и решил, что фальшивая та, на которой надпись короче.
– Я передаю указанную тобой монету для тщательного исследования, – заявил Воинот. – Только каким образом настоящее золото может оказаться фальшивым? Любой меняла с удовольствием отсыплет за нее серебро. А дабы она не пропала или не была подменена, предлагаю при свидетелях положить в мою шкатулку и опечатать.
– Согласен! – подтвердил Энгельберт. – Пусть будет так.
Павел принес бронзовую шкатулку в виде желудя, туда положили монету и ларчик закрыли миниатюрным ключом. После этого вещдок поместили в замшевый мешочек из-под специй, любезно предоставленный Снорри. Шнурок мешочка туго завязали и залили сургучом, на котором барон поставил печать своим перстнем.
