– Хозяин просил кланяться, раны слишком тяжелы, только лежать и может. – Микула улыбнулся, поклонился и стал ждать, что ответит Пахом Ильич.

– Передай, что свейское серебро очень способствует заживлению ран. Ваня, Ефрем, несите ларец, что слева стоит.

Пока перетаскивали сундучок, Ильич обратил свой взор на телегу, из которой торчали босые ноги с колодкой. Недоумевая, он вопросительно посмотрел на посланца.

– Тут ещё одно дело, Пахом Ильич. Прослышал я, что на реке полон изрядный был захвачен, из свеев, что грамотку везли. Там дружок мой, Снорька. Я его на ладье видел, когда мы лагерем стояли. Может, сменяемся? Моего немца на Снорьку, а?

Микула подошёл к телеге, тычком в бок заставил пленника встать и подвёл его к Ильичу.

– Кто таков? – спросил Пахом, обращаясь не то к немцу, не то к Микуле.

– Гюнтер Штауфен, – представился пленный.

– Ладно, уважу Мешу. Снорьку своего можешь забрать, он на Готландском дворе, вместе с остальными, только без меня тебе его не отдадут. Вот что, завтра, к полудню приходи туда, смотри, не опоздай. – Ильич подошёл к сундучку, достал ключик, открыл ларец. – Пересчитывай, потом мне скажешь, сколько насчитал.

Нюрка, втихаря высматривала нового пленника через окошко светлицы. Чем ей приглянулся немец, стоящий в одних портках, было непонятно, но девичье сердце забилось быстрее, а щёки покрылись румянцем.

– Ровно девять десятков. Так я немца тута оставлю? – Микула закрыл сундук, принимая ключик от Пахома.

– Оставляй, Ваня с Ефремом тебя проводят, до завтра. – Ильич подозвал Гюнтера к себе, просто махнув ему рукой, мол, топай, давай. Штауфена заперли в конюшне, оставив ему пару пирогов с вишней.

Стол, накрытый белой скатертью в кабинете, был более чем скромен. В центре стоял похожий на серебро поднос, на котором горкой лежали кусочки пшеничного хлеба с белоснежным сыром и маслиной, нанизанные на короткие обточенные щепки. Возле подноса сиротливо обосновались маленькие тарелочки с нарезанными лимонами, посыпанными сахарным песком. Напротив четырёх мягких кресел гордо возвышались по два бокала: один широкий, в виде кубка, и один пузатый, напоминавший бочонок. Фарфоровые тарелки и крохотная вилочка, по одной на каждого приглашённого. Сбыслав Якунович уже бывал в гостях у Пахома и теперь демонстрировал Гавриле Алексичу прелести мягкой софы, удобство кресел и, самое главное, показал пальцем на потолок, где замерли лопасти вентилятора.

– Вот эта штука – ветродуй, когда я в прошлый раз здесь был, она крутилась, – просвещал своего друга Сбыслав, – на улице жарень была, хоть голым ходи, а тут прохладно и свежо.

– Да, наверно, юнец на крыше сидел, колесо крутил, тоже мне, чудо, – ставя под сомнения слова Якуновича, отвечал Гаврила.

– Юнец говоришь, а ну дёрни за верёвочку! – Боярин показал на кончик шнура, который свисал из центра соединения лопастей.

– Тебе надо – ты и дёргай. Лучше скажи, что это за жёлтое такое на столе?

Лимон наполнял приятным ароматом цитрусовых всю комнату, но что это за фрукт, новгородские бояре не знали. Было дело, в город привозили живую обезьяну, выдавая её за жителя далёкой страны, рассказывали о пальме, с которой её сняли, чем она питается и прочее. То есть кое о чём присутствующие слышали, но не видели, так как редкие заморские фрукты просто не доезжали. Торговые гости, ходившие в Византию, наверняка пробовали их на вкус, однако друзья дальше границы княжества и сопредельных государств носа не высовывали и посему вынуждены были дожидаться хозяина дома, дабы удовлетворить своё любопытство.

Дверь в кабинет распахнулась, и мы вошли с Пахомом Ильичом внутрь, как раз в тот момент, когда гости рассматривали фотографию, царапая ногтем по стеклу, за которым она была спрятана.

– Знакомьтесь, боярин из Мурманска, Алексий Николаевич, мой давнишний друг и компаньон, на свея со мной ходил. – Ильич представил меня гостям, по очереди назвав каждого из присутствующих.

Мы пожали руки, после чего стали усаживаться за стол. Пахом же направился к шкафчику, достал две бутылки без этикеток и торжественно поставил на стол, поглядывая на гостей. В любой компании всегда сыщется заводила; и анекдот расскажет, и тост произнесёт, да и беседу на интересующую всех тему вовремя начнёт. Таким оказался Сбыслав, сумевший парой слов превратить официальный визит в дружеские посиделки.

– Пахомушка, ты лучше скажи, что это на столе жёлтое, как канарейка, это есть хоть можно?

– Енто, хе… лимон называется, мы его опосля попробуем, под коньячок, а пока, – разливая белое сухое вино по бокалам, – угостимся вином. Закусывать вот так.

Хозяин стола взял большим и указательным пальцами канапе за шпажку, ловко отправляя в рот целиком, не откусывая по кусочку. Продемонстрировал окружающим одинокую щепочку и положил её на тарелку.

– Дай-ка попробовать. – Гаврила повторил действие за Пахомом. – Хм… здорово придумано. А как щепку проглотишь?

Бутылка опустела через двадцать минут, впрочем, как и поднос с закусками. У гостей стал разыгрываться аппетит, прося чего-нибудь посолиднее. Хозяин дома и сам проголодался, вследствие чего подошёл к стене, где висела фотография, и нажал на рычажок. Этажом ниже зазвонил колокольчик.

– Звал, батюшка? – Ильюша вбежал в кабинет через несколько секунд, после сигнала.

– Сынок, скажи мамке, мы в светлице ужинать будем, пусть накрывает на стол.

– Так это, всё давно… передам, батюшка. – Мальчик поклонился отцу и исчез, закрывая за собою дверь.

Сбыслав протянул руку к бутылке с коньяком, налил до края, передал бутыль по кругу и приподнял пузатый бокал:

– Предлагаю выпить за город наш родной, Новгород, за победу над супостатом, за… за тебя, Пахомушка, сто лет тебе жизни.

Дальнейшее не поддаётся описанию. Глаза боярина вылезли из орбит, потекли слёзы, испарина покрыла лоб.

– Лимончиком, лимончиком скорее закусывай, – подсказал Пахом.

– Гаврюша, это надо попробовать, это нечто. – Сбыслав попытался встать с кресла и не смог. – Ух, попустило.

Если коньяк не «палёная дрянь», которой в наших магазинах, по данным статистики, каждая шестая бутылка, то это – божественный напиток. С каждым годом, после пяти лет выдержки в дубовых бочках, теряя немного в крепости, он приобретает более утончённый вкус и ждёт своего ценителя. Новгородские бояре впервые в жизни пили алкоголь, крепость которого превышала двадцать градусов, и оценили его по достоинству.

Ужинали уже без вина, к столу присоединились Марфа, как хозяйка дома, Нюра и Илья. Бояре сидели с набитыми ртами, не зная, какой ещё кусок снеди положить себе на тарелку. Кулинарная книга, отпечатанная старославянским шрифтом, но больше замещённая бесчисленными иллюстрациями, прочно укрепилась на кухне, и теперь Марфа радовала мужа всё новыми блюдами, аналогов которым ещё не было придумано. Когда есть стало невмоготу, Илья сбегал в отцовский кабинет и заменил свечи, а Ваня с Ефремом занесли два сундука с серебром, причитавшиеся боярам. Как только Пахом Ильич был извещён, что подготовка завершена, он пригласил подняться наверх.

– Каждому из вас по сундуку, согласно количеству людей, которые были выставлены в походе. – Ильич указал на ларцы и передал каждому по ключику.

Бояре подошли, оценили своё и подсмотрели за сокровищами друг друга. Блестевшее при свете свечей гривны, марки и прочие монеты, которые лежали сверху, были специально начищены, и мерцание создавало зрительный эффект, как бы увеличивая объём содержимого. Гаврила немного расстроился и, икая, произнёс:

– Сбыслав, ик… так вот почему ты в Ладоге всех родичей с собой взял… ик.

– А тебе кто мешал? – боярин обнял друга. – Гаврюша, не печалься.

– Полно вам, – Ильич уселся в кресло, приглашая бояр последовать своему примеру, – давайте Лексея послушаем, с предложением он к нам приехал.

Выждав, пока все разместятся, я начал речь.

– Многоуважаемые Пахом Ильич, Сбыслав Якунович и Гаврила Алексич. Плохие вести я вам принёс. В этом году в Новгороде может начаться голод. Если сейчас же не предпринимать экстренных мер, ситуация с продовольствием станет катастрофичной уже к концу осени. Вы принимали участие в походе на Ижору и смогли убедиться в полезности наших затей. – Я указал на сундуки. – Через три дня начинается операция «Хлеб», и я приглашаю вас участвовать в ней.