– Спасибо. Слышь, Микула, а кто такой Пахом Ильич, к которому мы в полон угодили?

Микула знал немного, но рассказал всё, что слышал.

– Это богатей в Новгороде, огромный петух из серебра у него во дворе терема на шесте стоит.

– Да уж, – Снорри горестно вздохнул, надежды выкупиться у толстосума было мало, – чем больше богатства, тем меньше сострадания, – дело плохо.

– Ты не переживай, Снорька, потерпи чуток, – Микула показал обеими руками размер маленького карася, мол, страдать в полоне осталось совсем недолго, – выкупим тебя али обменяем.

– Мы на свейском подворье жить будем, у гардских купцов[24], – уже вдогонку уходящему Микуле прокричал Стурлассон.

В это время в шатре Сбыслова по случаю появления гостей шёл пир. И если Биргер, окромя варёной рыбы, которую можно было не особо жевать, ничего не ел, то остальные веселились на полную катушку. Русские и древнескандинавские слова перемешивались друг с дружкой, но никто не переспрашивал, ибо и так всё было понятно. Это потом, через четыреста лет, средиземноморские латиняне представят скандинавский язык на свой манер. Напрочь вычёркивая из истории, что предки шведов – самые настоящие представители атланто-балтийской расы. То есть, как ни крути – такие же, как и мы.

– На Готландский двор сразу идите, Магнус знает, он там был. – Якунович рассказывал Биргеру, где надо остановиться, где питаться и к кому лучше ходить в гости.

– А храм… там… есть? – Верхняя губа рыцаря распухла, два стежка схватывали края раны, и говорить было сложно.

– Есть, конечно, церковь святого Олафа. Мы уважаем религиозные требы гостей, не то, что в других местах. Так что уже больше ста лет стоит ваша Варяжская божница.

Сбыслав вспомнил, как ему доводилось в составе посольства ходить к франкам, и там православного храма и в помине не было, хотя многие ходили в новгородских мехах. Да и воск в свечах, в своих мрачных церквах палили оттуда же. Впрочем, все эти триадологические, мариологические и прочие расхождения в догматике его мало интересовали и не заботили, но эта несправедливость заставила задуматься, и тогда он решил, что его вера сильнее, раз не боится ставить чужие храмы на своих землях.

– Это хорошо, – промычал Биргер.

– А то! Главное, к немцам не ходите. Не любят они вас. Ваши в Любеке в начале весны чего-то натворили, теперь вам отдуваться придётся. Хотя пивоварня там замечательная, но всё равно, не ходите. Слушай, а как это тебя угораздило?

– Шлем прадеда, с полумаской. Нос прикрыт, а хлебало… да и Людвиг знатный рыцарь.

– Очень знатный, – Сбыслав перешёл на шёпот, – я тебе по секрету скажу: тебя правнук германского князя Оттона пометил. Только ты помни, это секрет.

Пир шёл полным ходом, а стоящий за спиной Биргера молоденький оруженосец Хаук смотрел на веселящихся новгородцев и чуть не плакал. Как же так, они пришли покорять их земли, грабить и насаждать свою веру, а новгородцы встретили их хлебом, напоили мёдом, советуют, как лучше устроиться, да ещё предлагают свою помощь. «Томас врал, когда говорил в проповеди, что злобных варваров надо искоренять раскалённым железом», – думал про себя юноша, мечтавший превратиться из оруженосца в рыцаря Хаука, только теперь он захотел стать похожим на этих руссов.

Передовой отряд дружины Александра Ярославовича прибыл в лагерь новгородцев к полудню, как раз тогда, когда Сбыслав уже потерял всякую надежду на поддержку князя. Из рассказа Магнуса, свеев выходило более тысячи человек. С этих слов обрисовывался неутешительный вывод: бросаться в бой при соотношении один к пяти – чистое самоубийство. И даже если князь приведёт с собой в два раза больше воинов, чем сейчас новгородцев, то всё равно, численный перевес будет у противника.

– Сколько их там, Гаврюша? – Якунович пытался запихнуть ногу в сапог, но портянка постоянно слезала.

– Две сотни всего, правда, конные. – Гаврила Алексич смотрел себе под ноги, видно было – расстроился, – да ижорских охотников с три десятка.

– Ничего, конный это как три пеших, у Пахома Ильича почти сотня, и стрел он нам передал столько, сколько я в жизнь не видел.

– Это так, людей бы с луками к этим стрелам.

– А полков суздальских тебе не дать? Дай то бог, они о нас не знают, а мы уж… пошли князя встречать. Да что б тебя… зараза такая.

Сбыслав вновь перемотал портянку на левой ноге и, закрыв глаза, благополучно надел сапог.

В тринадцати верстах от русского лагеря в устье Ижоры входил флот. Остатки судов удалось собрать вместе ещё в море, и уже два дня огромный караван змейкой стремился к реке Ингри, именно так была обозначена Ижора на готландской карте.

– Бросайте в воду бревно, да аккуратно, – скомандовал Фаси.

Явно языческое действие, но поступи иначе – и большая часть войска просто не поймёт, отчего в столь важном мероприятии не соблюдаются традиции предков. Испокон веков жители северных морей предпочитали строить новый дом только там, куда причалит пущенное в воду дерево с нацарапанными рунами. Тут даже вопли протеста римского монаха: «Какое бревно? Господь и так указал место строительства», – восприняли как каприз ничего не понимающего в высоких материях иностранца.

– Не мешай, монах, а то я заставлю прокатиться тебя на этом бревне. – Кормчий шнеки, на которой следовал Фаси, легонько топнул ногой по палубе, и дурно пахнущего латинянина как ветром сдуло.

Бревно нырнуло в речную гладь, омылось водой, всплыло и вскоре уткнулось в песчаный откос, как раз напротив одинокого дома ижорца. Кормчий задрал голову к небу, что-то тихо прошептал, потом недовольно тряхнул головой.

– Ну что, Гунгир? – Фаси не терпелось выскочить на землю, которую он уже по праву считал своей.

– Всё будет зависеть от нас. – Кормчий прошёл мимо своего ярла, ещё раз спугнул монаха и занял своё место на корме, еле слышно прошептав: – Бревно ударилось тонким концом. Боги давно отвернулись от нас, неужели ты не заметил?

Через пару часов бивуак, ибо назвать это военным лагерем у меня не поворачивался язык, был разбит. Ближе к берегу, то тут, то там появились грязно-серые навесы из прохудившихся парусов, шалаши из шкур и жердей, палатки, иногда даже с искусно раскрашенным деревянным каркасом, а кое-где и разноцветные шатры с многочисленными флагами и баннерами. Всё это многообразие с отсутствием привычных для военного инженера элементов полевой фортификации являлось ужасом перфекциониста (иными словами: как бык поссал), не говоря про какие-нибудь удобства, подразумевающие канавы для сточных вод и выделение площадей для лошадей, а также загона для скота. Альбрехт Дюрер ещё не родился, а наработки римских легионеров уже позабыли. Последние купеческие ладьи сгружали остатки продовольствия и уцелевших паломников, которые радовались то ли окончанию затянувшегося перехода, то ли бочонкам с брагой, выставленным так сказать, на новоселье.

Свеи не подозревали, что в двухстах шагах от них, на противоположном берегу, за ними наблюдает парочка странно одетых людей, периодически прислоняя к глазам предмет, не похожий ни на что в этом мире.

– Лексей, ты посчитал сколько их?

– Тьфу, сбил со счёта, Пахом Ильич. Больше чем я ожидал. Суда весь берег заняли.

– Ничего, смотри, некоторые отходят.

– Да где отходят?

– Вон, с краю, видишь боров с крестом на брюхе, здоровый такой, на немца похож, в полон бы его взять. Левее от него шнека Хлёда отчалила, я этого купца знаю.

Пахом как-то нервно задвигался и хлопнул себя по шее. Насекомое, чудом пробравшееся через маскировочную сеть, избежав действия специальной мази, умудрилось впиться купцу в загривок. Пока всё это происходило, в указанном мне месте действительно две лодки отошли от берега и взяли курс к Ладоге.

– Почто он тебе взялся? Пленных, что ли, мало?

Ильич аж засопел, высматривая пухлого оккупанта, чья кота раздулась пузырём.