Савелий твёрдо стоял на своём. Секреты военного сооружения должны быть секретами, а не достоянием гласности. В конце разговора каждый остался при своём мнении. Думаю, если бы не благодарность сотника за то, что я сделал для него, пришлось бы ночевать в лесочке вечным сном с ножом в затылке. Слишком уж близко к сердцу всё Савелий воспринимал, а может, просто заботился о своих, сводя любые риски к минимуму. Никакой дичи мы, конечно же, не подстрелили, зато обозначили места, где будут поставлены ловушки – волчьи ямы с заострёнными колышками. Доверять расположение минного поля никому нельзя. Колья артельщики заготовили заранее, оставалось утром отправить четверых бойцов копать ямы и обустраивать их.
За то время, пока Пахом путешествовал в Новгород, к нам стали наведываться коробейники. Хитрющие предприниматели каким-то образом вычислили наше местоположение и пытались сбыть никчемный товар. Всё началось с того, что к пристани причалил плот. Коммерсант, чем-то похожий на лисицу, может быть из-за рыжих волос на голове, стал предлагать глиняные свистульки, тетиву для лука, низкокачественные ножи и замысловатую трещотку для отпугивания нечистой силы. Если б он представился от канадской компании, честное слово – не удивился бы. Свистульку, как сувенир, купил, от остального – отказался. Или по доброте души переплатил, или предприниматель почувствовал рыбное место для бизнеса, но не прошло пяти дней, как рыжий появился снова, правда, уже на лодке и снова с той стороны, откуда приплыл в первый раз. С собой он привёз поросёнка и пяток кур. К концу месяца лагерь обзавёлся не только коровой, но и тройкой овец. Казалось, что Рыжий, так стали все называть коробейника, может достать абсолютно всё, но основной ценностью являлась информация. По своей натуре коробейники были очень общительные люди. Они ходили по деревням и сёлам, встречались друг с другом, делились увиденным и даже разговаривали на каком-то суржике, понятном только им. Выяснив, что нас интересуют исключительно продукты, стали появляться и другие, охотно менявшие плоды сельскохозяйственной деятельности на рыболовные крючки, гвозди и топоры. Вскоре подобный обмен стал не совсем интересен, так как продукты, по неизвестной причине дорожали, а мои товары дешевели, и я выставил на продажу коптильню. Не прошло и недели, как нам стали возить различные деликатесы в обмен на соль, которая была в огромном дефиците. Добывали сей продукт из единственного места, где-то под Вязьмой, и купить её можно было лишь раз в году, когда проходил соляной караван. Либо в самом Смоленске, куда привозили поваренную соль аж из Новгорода. Откуда у меня образовался запас соли, я не говорил, обмолвившись лишь про десяток пудов, которые не играли существенной роли в изменении сложившегося рынка. Тем не менее, все последующие обмены с моей стороны были исключительно на хлорид натрия, и так получилось, что Рыжий в итоге подрядился снабжать нас продуктами. В один из его приездов я узнал, что в столице скончался князь, приняв перед смертью постриг.
– Траванули князя, жёлтый весь был, когда отпевали, – выдал версию смерти властителя коробейник.
Каким образом он проник на отпевание, торговец умолчал, но судя по постоянным трениям князя Смоленска и городской верхушки, версия убийства имела право на жизнь. Со смертью руководителя княжества стоило ожидать всяческих изменений. Так как подобное событие всегда даёт толчок в какую-нибудь сторону общественной жизни, то регрессивный он будет или наоборот, прогрессивный, понимают только спустя какое-то время. Одно известно, для людей, привыкших жить степенно, ничего хорошего это не сулит. Вот и для нас кончина князя вышла боком. На следующей неделе после похорон властителя нас навестил Ермоген. Савелий, будучи на побывке в городе, гулял возле церкви, где и был перехвачен священником. Под предлогом провести молебен по усопшему руководителю княжества, служитель церкви залез в лодку и с Божьей помощью достиг пределов крепости у камня.
Обычно «гость в дом – радость в дом», но в этот раз вышло как-то не так. Плотно перекусив с дороги, вместо того, чтобы выслушать мою просьбу, священник выудил из сидора свёрнутый в трубочку пергамент и начал читать:
– …ис крепости у камня изо жита, изо ржи, изо пшеницы, из овса… десятое… на всяк год. – Так гласила грамота настоятеля[9].
– Уважаемый, так не выращиваем и не производим мы ничего, – возразил я.
На мою попытку уйти от налоговых претензий Ермоген свернул грамоту, положил в мешок и стал нагло подсчитывать количество строений и людей, попавших ему на глаза, пробурчав, между прочим:
– Кесарю – кесарево, Богу – Богово, аль забыл? Купчишка новгородский, что товаром греческим торгует, твой?
Священник особо акцентировал интонацию на последнем слове. Было видно, что похожие беседы для него не редкость и спорить с ним – себе дороже. В данном случае Ермоген играл свою роль безукоризненно. Мол, мы-то знаем, с какой стороны ложки щи хлебать.
– Хорошо, хорошо. Десятая часть будет отдана, согласно предписанию, да вот только заинтересуют ли церковь стрелы, которые здесь изготавливаются? Идите-ка за мной, – указывая пальцем наверх, – я кое-что покажу, что для вас явно интересней, чем какие-то там пшеницы и жито.
Поднявшись по лестнице, мы оказались в моём кабинете на втором этаже. Был уже вечер, и пришлось зажечь свечи. Чтобы понять стоимость подобного освещения, нужно помнить, что дюжина свечек толщиной в большой палец стоила серебряную монетку, на которую могли накормить пятерых мужчин. Ермоген, привыкший обходиться масляным светильником, поначалу не оценил подобный жест, а потом с явным удивлением осмотрел внутреннее убранство. При свечном освещении необычной для Руси архитектуры она выглядела почти мистически. Священник потрогал рукой лакированные брёвна, затем обивку кресел и увлёкся настолько, что высунул кончик языка.
– Лепо. – Всё, что смог произнести церковник.
– Это ерунда, – ставя подсвечник с четырьмя свечами на центр стола, – смотрите на это.
Несколько дней назад мы с Полиной ездили в Смоленск, погулять. В типографии, где изготавливались открытки, договорились напечатать тысячу иконок, размером со спичечный коробок. Одну из таких открыток я приклеил на деревянную пластинку, покрыл толстым слоем матового лака – получилась ладанка, которую можно было просверлить, вдеть верёвку и вешать на шею. На столе как раз лежал опытный образец моего творчества. Безусловно, аутентичность картинки с иконой текущего столетия могла быть поставлена под сомнение знатоками, вот только подобных специалистов я здесь не наблюдал.
– Бог не оставил нас, – тихо проговорил Ермоген по-гречески, перекрестившись на ладанку, – как здоровье преподобного?
Из сказанного я расслышал только слова «Бог» и «преподобный», так как говорил священник, наклонив голову, куда-то в бороду, а переспрашивать, стало неудобно. Да и разговаривать по-гречески я не умел.
– Non enim tam praeclarum est scire Russie, quam turpe nescire[10], – парировал латинской фразой слишком умного собеседника.
Ермоген тут же перешёл на родную мне речь.
– Я хотел как лучше, Алексий. Думал, тебе будет приятно. Но ты прав, даже стены имеют уши, когда речь заходит о здоровье владык. Как я понял, недавно был гонец?
Наконец-то я сообразил, что спрашивали о здоровье патриарха. Сложив это и вопрос о гонце, можно было сделать вывод, что меня связывают с представителем Никейской Византии. Теперь это стало очевидно. Придётся напустить туман секретности и попробовать сыграть роль, отведённую мне смоленской церковью. В то время в Никее был Герман II. Особо ничем не прославившись, он тихо умрёт через пару лет. Правда, числился за ним один поступок, по отношению к болгарской церкви. Герман признал патриарший сан Иоакима Тырновского, что позволяло рассматривать церковную автокефалию как признак национального государства, а по отношению к Руси подобного сделано не было. Все ожидали, что какую-нибудь преференцию всё же дадут, но никто не знал какую.
