Что тут скажешь? Торик похлопал соседа по плечу, тяжело вздохнул и пошел к выходу. В дверях его застала последняя реплика Михалыча:

— Ты смотри! Слышь? Смотри, говорю, мож, они ко всем тут ходют?

* * *

Торик ушел к себе. Настроение снова упало под плинтус. Жить и творить не хотелось, поэтому Торик решил поесть. Это всегда помогало. Взялся готовить ужин, вспомнил Карасикова, усмехнулся, поставил сковороду разогреваться и начал чистить картошку.

На душе больным зубом ныло тянущее беспокойство. Что за дикая жизнь вокруг! А ну-ка и правда теперь его очередь? Вдруг эта бригада-ух придет и сюда? Ну, допустим, ему-то есть куда деться — в конце концов, вернется жить к родителям. Но вообще страшно вот так. Живешь и слушаешь каждый шорох снаружи. Каждый скрип за дверью. Каждый…

И тут раздался уверенный стук в дверь. В его дверь!

Сердце одним прыжком ухнуло куда-то в левую пятку и трепетало, как свежевыловленная рыба. В груди стало пусто и холодно.

— Кто там? — еле слышно просипел Торик, но его все равно услышали.

…я привычно шагаю через сад. Едва замечаю многоцветье пестрых тюльпанов и копья благородных гладиолусов. Красиво, но все обычное, такое, как всегда. Обхожу полянку люпинов, высоченные дельфиниумы, изящные аквилегии, нарциссы и десятки других видов цветов, у которых и названий-то никто не знает, кроме бабушки Софии.

Вот сладкая рябина, за ней — деревце барбариса, а рядом, у раздвоенного тополя, стоит Двудомик — желтый кубик моего летнего обиталища, надежный, вечный. Тропинка огибает Двудомик и, сворачивая к бабушкиному дому, уходит мимо сирени вниз.

Мне легко и хорошо. Все родное, такое знакомое, что кажется: закрой глаза — и так дойдешь. Но я хочу видеть. Мне нравится смотреть вокруг, вбирать лето целиком, не разделяя на первое, второе и компот. Легкость кружит голову. Я делаю глубокий вдох, потом подпрыгиваю на месте, совсем легонько отталкиваюсь ногой и... Тропинка остается внизу, а я приподнимаюсь над ней. Сначала робко, но потом все уверенней. Я плыву по воздуху, и меня наполняет восторг!

В дом мне сейчас не нужно, поэтому я оставляю сирени позади, пролетаю мимо груши, огибаю сакуру, перемахиваю забор, и вот я уже снаружи, на внешней стороне. Мельком успеваю увидеть удивленный прищур глядящей в небо соседки, тети Нюры. Улыбаюсь, слегка машу ей рукой и, набирая скорость, сворачиваю направо и вверх.

Я лечу все выше, в гору, и сам не замечаю, когда осознаю, что уже не лечу, а легко поднимаюсь по склону. Еще пара поворотов, и я увижу…

Огромный и прекрасный мир вдруг съежился и незаметно перетек в реальность.

* * *

Где-то высоко, в иной Вселенной или на третьем этаже, скулил в полный голос соседкин пылесос.

Протереть глаза. Сесть. Никакой электроники, никаких погружений, сейчас это был самый обычный сон, только вот снился он за последние годы уже раз двадцать. Торику снится, что он летает, легко и радостно, совершенно без усилий. А самое удивительное, что полет всегда начинается строго с одного и того же места — с тропинки. Будто оттолкнуться нужно именно там: у Двудомика из мира его детства. Прыг — и летишь. Если бы это было так просто…

За завтраком включил телевизор. Шел какой-то мультик, а закадровый голос вкрадчиво напевал: «Очень многие думают, что они умеют летать...» Торик криво усмехнулся, отметив, что таких совпадений стало что-то подозрительно много.

Настроение делалось все лучше, может, из-за завтрака или из-за окрыляющего ощущения полета. Или может, просто от осознания, что жизнь его незаметно переменилась к лучшему. А было так.

* * *

Ноябрь 1996 года, Город, 31 год

Открывать? Не открывать? Захотят, так все равно выломают дверь…

— Кто там? — едва слышно просипел Торик.

— Это я! — раздался до боли знакомый женский голос.

За дверью стояла смущенная Вика с большой спортивной сумкой.

— Ты чего стучишь-то? Звонок же есть!

— Я… даже не знаю, отвлеклась. Задумалась и как-то машинально… Привет! Ты спишь, что ли?

— Уснешь тут с вами! Вообще я рад, что ты пришла. — Ему и правда полегчало. Даже сердце вернулось на место и билось там, где положено, а не в пятке.

— Рад? Правда? — Испытующий взгляд. — А давай, может, чаю попьем? У меня с собой чебуреки. В нашем буфете вкусные делают, не как на вокзале. Будешь?

— Буду. А у меня лукум есть, шоколадный.

Он поставил чайник на плиту. Вика была непривычно тихой. Обычно трещит без умолку, что-нибудь рассказывает про музыку или про учебу, а тут — рот на замок и молчок. Что с ней?

— Ты куда-то собралась ехать с такой сумкой? — безразличным тоном спросил он.

— Да… — Она даже растерялась, но потом улыбнулась. — Вот, приехала к тебе жить. Пустишь или прогонишь?

Поговорили о пустяках, попили чайку, разобрали стол. Вместе помыли посуду холодной водой, поскольку горячей уже пару недель не было — где-то очередная авария — а возиться с тазиками сейчас не хотелось. Вика молчала, явно собираясь что-то сказать, но не решаясь. Потом порывисто вздохнула и вдруг спросила:

— Может, в шахматы, а? Как в старые добрые времена.

— Так они же у тебя дома…

— А я их с собой привезла! Будешь играть?

И тут ее словно прорвало. На глаза навернулись слезы, но она крепилась изо всех сил.

— Торик, я больше не могу с ними, я устала. Правда. Мне очень нужно, просто жизненно важно куда-то деться хотя бы на время.

Быстрый взгляд прямо ему в глаза.

— Я не буду мешать твоей девушке! Я все ей объясню и буду уходить куда-нибудь, пока вы…

— Ты знаешь? — удивился Торик и удостоился снисходительной улыбки.

— Конечно, знаю. У нее приятные духи. Да и зубная щетка в ванной сама собой не заведется. Как ее зовут-то хоть?

— Щетку?

— Да ну тебя!

— Катя. Она хорошая, вот только… она теперь редко заходит.

— Поссорились, что ли?

— Вроде того. Как-то все глупо получилось. Но ты тему-то не переводи — а что мама твоя скажет?

— Ой, вот это — последнее, о чем я бы стала беспокоиться! Ей на меня наплевать!

— Ладно тебе, Вик, она за вас с Семеном будет биться до конца, как львица за своих детенышей! Знаешь, однажды они с твоим отцом уже приходили в наш дом…

— Да знаю. Но это же так давно было.

— Хмм… Это как посмотреть. Если Семен с отцом завтра придут сюда и начнут мне говорить всякие гадости, будет очень неприятно.

— Не придут. Я сказала, что ты поможешь мне с физикой. Это их почти убедило.

— А зачем тебе физика?

— Здра-асьте! Ты в курсе, где я учусь? Я собираюсь ее преподавать в школе! Физику. И математику.

— И именно она у тебя не идет? Твой профильный предмет?

— Вот когда ты что-то рассказываешь, все отлично укладывается в голове. Но когда нам на лекциях объясняют, я тут же теряюсь.

— В догадках?

— Может и так. Торик, я постараюсь сама еще подтянуть все, что смогу. Правда. Только не отправляй меня назад.

— Вик, а ты не могла сначала у меня спросить?

— А смысл? Я знала, что ты будешь против. Ну так что, мне уйти прямо сейчас?

В этот момент Торик понял, что Вика не шутила: она действительно собирается жить у него. Это было как-то… неправильно, нелогично. А с другой стороны — ну, пусть, может, поживет? Все равно рано или поздно сама уйдет. Должна же у нее быть своя жизнь. Пару месяцев назад, когда здесь часто жила Катя, он бы ни за что не согласился. А теперь… Он вздохнул.

Вика ждала ответа, искоса поглядывая на хозяина. Впрочем, она уже поняла: ее не прогонят, как засидевшуюся гостью.

— Расставляй, только, чур, я черными. Хотя все равно проиграю, в первый раз, что ли? — махнул рукой Торик.

Так оно и вышло. И с шахматами, и с Викой. Торик, разумеется, проиграл. А она, разумеется, осталась у него жить.