Для папы, восемнадцатилетнего студента, любителя географии и большого романтика, Хейердал стал настоящим кумиром. Папа в деталях вычерчивал карту его путешествия, а позже затеял собственную маленькую экспедицию по Кедринке на плоту, который тоже назвал «Кон-Тики». Причем плот решили собрать на месте, как это сделала команда Хейердала.

Папа начертил план экспедиции и разработал конструкцию плота. Они с мамой раздобыли три камеры от грузовой машины, взяли инструменты и отправились к стартовой точке. Там папа нарубил веток и из них собрал хитроумный плот. Течение у Кедринки слабое, и домой доплыли только к вечеру. Но родители гордились: они чувствовали причастность к делу великого путешественника Хейердала.

Этот момент, запечатленный на слайде, мог остаться лишь причудой, как у мальчишки, который оседлал старую трубу и представлял себя космонавтом. Но Судьба распорядилась иначе. И в жизни родителей эта тема получила самое неожиданное продолжение. Да еще какое!

* * *

Сегодня Торик чувствовал себя чернокнижником! Библиотекарша отыскала для него сокровище — здоровенную книгу с черной-пречерной обложкой. Название никак не запоминалось: «Путешествие по Карликании и Аль-Джебре». Зато в самой книге открывался целый математический мир. Автор — Владимир Левшин — ярко показывал много интересного, совершенно не ограничиваясь школьной программой.

Вот герои стоят в самом начале странной улицы, а на домах висят номера. На одной стороне это 10, 100, 1000, а на другой — в зыбком отражении — 0,1, 0,01, 0,001… И мы вместе с героями понимаем, что начало у этой улицы есть, а вот конца точно не будет, можно всю жизнь идти по ней — и так никуда и не дойти. Это будоражило воображение.

А вот семейка веселых ноликов. Чем-то они напомнили Торику Чиполлино и его братьев — такие же шумные, верткие, все в разноцветных беретах, чтобы маме легче их различать. Нолики вечно бегали, путались, менялись местами. Их мама сидела и пыталась сообразить, сколькими способами могут встать рядом три нолика. А четыре? А десять ноликов? Так незаметно мама ноликов, а заодно и читатели приходили к понятиям факториала и перестановок.

Но больше всего Торику запомнились мнимые единицы. Понять, что они такое, было сложновато. Однако он сочувствовал этим существам, которые то ли есть, то ли нет. Которых немногие видят, а большинство отрицает само их существование. А еще был у них свой секрет.

В городском парке стояла карусель, и местные жители обожали на ней кататься. Карусель не просто крутила посетителей, она возводила их в степень. Обычные числа смеялись, когда становились все больше, а потом возвращались к привычным размерам. Совсем как люди в комнате смеха: вот тут мы — карлики, а здесь — гиганты. А вот с мнимыми единицами на карусели творились истинные чудеса.

Садились на карусель они призрачно-мнимыми существами. На первом же обороте становились настоящими числами — единицами, пусть и с минусом. К отрицательным числам жители относились с подозрением и опаской, но хотя бы никто не отрицал их существования. Дальше становилось еще хуже, чем было в начале — единицы становились отрицательными мнимыми единицами! Зловещие призраки! Просто ужас!

Зато потом — ого, потом! — они превращались в единицы, ненадолго становясь полноценными гражданами. Они радовались своей непривычной вещественности, возбужденно мутузили друг друга кулачками и хлопали по спине. Они были живыми и настоящими! Но недолго. Уже на следующем обороте они опять становились просто мнимыми единицами — призраками в стране чисел. Зато они только что побывали живыми! Им удавалось прорваться в невозможное.

Ну разве такая книга могла не понравиться Торику? Он прочитал ее от корки до корки, а через полгода взял в библиотеке еще раз.

Время шло, и Торик становился «все страньше и страньше», уходил в страну своих увлечений, отдаляясь от других ребят. Родители радовались его самостоятельности и способности всегда найти себе занятие. Вот только они не замечали, что он все дальше уходит из реального мира, оставаясь к нему совершенно неподготовленным.

Он тоже не понимал этого, лишь ощущал иногда сосущее одиночество. Порой ему казалось, что он — тоже мнимая единица. Или почти Ихтиандр.

Март 1975 года, Город, 9 лет

В начале весны папа пришел с работы грустный и сказал, что Кузин умер. После ужина мама подсела с шитьем к Торику.

— Дядя Федя был на войне, — начала она. — Сначала ефрейтором, потом окончил срочные курсы и стал офицером.

— И воевал с немцами?

— Да. Он был хорошим командиром.

— И дошел до Берлина?

— Нет. Не получилось. В середине войны его сильно контузило. Все его подразделение погибло. Думали, что и Кузин погиб, но нет, он выжил, вот только… — Она горько усмехнулась. — Пока лежал без сознания, немцы взяли его в плен.

— Ох!

— Его отправили в концлагерь. И там он пробыл до самого конца войны. Как рассказал, что там было… Ужас! Девяносто процентов людей в их лагере погибли. А когда война закончилась, пришли наши и освободили пленников. И дядю Федю выпустили.

— И он вернулся?

— Вернулся, но… Тогда ведь знаешь, как было? Офицер? Побывал в плену? Значит, шпион, предатель Родины.

— Как же так? Он же…

— Да, он был без сознания. Но закон есть закон. Посадили его уже наши. Отправили в лагеря, как предателя и изменника.

— Так не бывает!

— Бывает. Именно так и случилось. С ним и еще со многими. Рядовым проще — живой и слава богу. А вот офицерам, да еще военнопленным…

— Как жалко его!

— Еще бы. Хорошим человеком в этой жизни быть нелегко. Им почему-то всегда достается…

— Мам, ну почему так?

— Даже не знаю. Так уж все устроено.

* * *

Июль 1975 года, Кедринск, 10 лет

Закончилась начальная школа. Первая учительница попрощалась с классом чуть ли не плача, но сказала, что теперь у них будет много учителей. Зачем? Непонятно.

А потом пришло новое лето. Пару недель Торик гонял по Перелетной на велосипеде, затем они с родителями отправились в поход на байдарках, а в самую жару, в июле, его ждал гостеприимный Кедринск.

Жизнь в домике над Пральей почти не изменилась. Вот только бабушка Маша теперь всегда мерзла и даже в самую жару выходила на улицу в овечьем полушубке. Бабушка Саша, грустная и усталая, бывала в Кедринске редко. Однажды она призналась, что Жинтель тяжело болен и, судя по всему, осталось ему недолго.

А в «Гнезде» сменились акценты: наконец-то вернулся из армии Андрей, сын тети Тани. Сама тетя сияла. Только теперь стало видно, как она беспокоилась за сына: мало ли что могло случиться в армии, да еще в другой стране, в Германии. Но он вернулся — с отличными значками, в новенькой форме — чем не повод для искренней материнской гордости?

Бабушка София, тонкий ценитель Бальмонта, Ахматовой и прочих высокоштильных авторов, теперь все чаще уходила подальше в сад, потому что отныне в доме витал сигаретный дым и звучала громкая музыка. Внук старательно обживался в гражданской жизни и «метил жизненное пространство».

* * *

Легкий приятный дух бензина. На земле аккуратно лежит черный мотоцикл. Андрей опять делает с ним что-то непостижимое. Мотоцикл был для него лихим конем, другом, инструментом и мерой престижа.

Торик привык, что в «Гнезде» со всеми нужно говорить на «вы». Подсел рядом с братом на бревнышко, дипломатично посидел пару минут молча, а потом робко начал:

— Андрей, а вы можете…

— Так, стоп! Давай сразу договоримся — со мной на «ты», ладно? Терпеть не могу эти старорежимные штучки! Усек?

— Усек, а вы… ой… ты возьмешь меня прокатиться на мотоцикле?

— Возьму. Только не сегодня.

И взял! Шлем Торику оказался великоват. Ветер свистел в ушах, дышать было нечем: воздух убегал вбок, зато в рот и в нос никак не попадал. Но как же это было здорово! Стремительный полет по горным тропинкам изобиловал неожиданными поворотами и разветвлениями. Порой мотоцикл опасно кренился, и они ехали чуть ли не лежа. Андрей ловко отталкивался ногой, а в некоторых местах выруливал только чудом, но скорости не снижал. Это была его стихия!