— Да ладно, не прибедняйся! — постарался его ободрить Торик.

— Я… в хорошем смысле, — снова попытался спасти положение Роберт. Сегодня извечное обаяние явно покинуло его.

— Да я понял, шучу, — дежурно улыбнулся Семен и добавил, обращаясь уже к Торику: — Это… Пойду я.

Дверь неодобрительно закрылась. А Торику подумалось, что Семен с Робертом вряд ли станут друзьями. Слишком уж разными гранями они соприкасаются в нем самом.

— Извини, кажется, я все испортил… — почти искренне вздохнул Роберт. — Это не со зла. Тут столько всего навалилось…

— Да вижу, совсем ты не в своей тарелке.

— Кстати, о тарелках: у тебя случайно…

— Пойдем, — обреченно улыбнулся Торик, — покормлю тебя. Заодно все расскажешь.

— Хорошая идея! И чаю — у тебя замечательный чай бывает!

Роберт отлично умел есть и разговаривать одновременно. При этом он никогда не чавкал, глотал только пищу, а не слова и буквы, умудрялся нахваливать поедаемое и не сбиваться с мысли по основной теме. В результате выяснилось вот что.

Гром грянул вполне закономерно. В своем любовном угаре Роберт с Алиной едва находили время на еду, что уж говорить об учебе? Но если Роберт крутился вовсю, используя острый ум и деловую хватку, то Алине приходилось туго. Она не была глупой — ей просто не хватало времени и сил на учебу.

Еле-еле одолев зимнюю сессию, Алина дозрела до мысли, что с этим надо что-то делать. Реже встречаться они не хотели. Оставались другие способы. Она и раньше пользовалась шпаргалками, теперь же овладела этим искусством мастерски. Но это решало не все проблемы: преподаватели прекрасно знали все типичные уловки студентов. Им нужны были инженеры, а не фокусники.

Количество «хвостов» и «неудов» стремительно росло. Роберт, как мог, помогал ей. Лишь благодаря его усилиям ее еще не отчислили за неуспеваемость. И все же Алина неуклонно опускалась на дно.

— Вот так, — скорбно закончил друг. — И я уже не знаю, что делать.

— Слушай, если все так плохо, может, вам правда как-то притормозить?

— Как?! — Роберт даже вскочил, уронив чайную ложку.

— Не знаю, сделайте паузу. Вынужденную.

— Ты не представляешь, о чем говоришь!

— Зато представляю, что от вылета из Универа ее отделяет всего неделя или две.

— Да знаю я! Знаю! Ты не понимаешь. Это как… зависимость. Это сильнее человека. Умом все понимаешь, но ничего не можешь поделать — все равно вечером к ней идешь.

— А иначе?

— Иначе — ломка. Мы пробовали.

— И… как?

— Никак! Жить не хочется. Незачем становится жить, и быть, и вообще…

— Но вы же все-таки смогли?

— Да ни фига мы не смогли! Под утро все равно кто-то из нас срывался и пробивался к другому сквозь все кордоны. Один раз пришлось мне Серегу моего выставить из комнаты в одних трусах. Прямо как спал, так под пинки и пошел искать себе новое место. Успел только простыней в него кинуть…

— Кошмар какой! — Торик рассеянно поворошил шевелюру. — Может, тогда вам… пожениться?

— Поздно. Надо было раньше, да кто ж знал. Сейчас уже ничего не успеть.

— Да что же у вас за любовь-то такая, нечеловеческая?

— Почему? Говорят, настоящая она именно такая и бывает. Ладно, что мы все про меня? Твой друг этот, как его, Степан, что ли?

— Семен.

— Да. Он просто так приходил, или какие новости есть по прибору?

Рука Торика, наливавшего чай, дрогнула. Внезапно его коснулось неприятное предчувствие: если выдать Роберту все как есть, пожалуй, будет только хуже. Поэтому он рассказал только об успехах в засыпании. А о своих странных видениях и электролите умолчал.

Роберт слушал очень внимательно, потом даже печенье отложил. Он расцвел улыбкой, внезапно вернулось обаяние, а в голосе зазвучала бархатистая заинтересованность:

— Слу-ушай, а давай его на мне попробуем, вдруг получится?

Торик согласился. Нацепил шлем (без всякого электролита), уложил Роберта на диван, настроил прибор на тепловую волну без подачи напряжения. Дальше вышло непонятно — то ли от постоянного недосыпа, то ли от плотной еды, то ли прибор после доработки и правда стал работать четче, но через пару минут Роберт стал подремывать, а потом, к удивлению Торика, мирно засопел. Через двенадцать минут проснулся отдохнувшим и посвежевшим. Рассказал, что успел даже сон увидеть.

— Отлично! Все работает, точно как обещали в журнале!

Роберт сразу посерьезнел, выпрямил спину, подобрался и сказал, что хорошо бы такую штуку попробовать на других. А там, глядишь, и заработать на этом получится. Таким замечательным находкам нельзя пропадать. Наука и техника должны служить людям!

Звучало все это очень патетически и почти убедительно. Но Торика обуревали противоречивые чувства. Ему не хотелось отдавать новую игрушку в чужие руки — он и сам еще толком с ней не освоился. Хотя понимал, что об этом говорить не стоит. А Роберт настаивал, что возьмет на себя не только устройство, но и все риски.

В итоге сошлись на том, чтобы попросить Семена сделать еще одну версию — компактную, чтобы располагалась на шлеме. «Без контактов, потенциалов и электролита», — мысленно добавил Торик. И улыбнулся. На душе стало легче: похоже, он все придумал правильно.

Март 1984 года, Город, 18 лет

Острое до треугольности лицо Роберта застыло. Обычно он бурлил идеями и азартно улыбался в предвкушении очередной авантюры. А теперь взгляд его словно уперся в невидимое и неприятное нечто.

— Дай гитару, что ли, помучаю? — меланхолично, почти без интонаций сказал Роберт. — Валерыч на днях очередной шедевр выдал. Говорит, последний.

— Может, обойдется?

— Вряд ли. У него хронические задолженности по семи предметам. Замдекана уже отчаялась: ходила, просила, переносила ему зачеты.

— Он совсем не учится? Вроде умный парень?

— Ты не понимаешь: он вошел в штопор. Сначала по глупости, потом еще эта его бросила.

— И запил?

— Валерыч-то? Нет, не запил. Не тот характер. Он забил! На всех и на все. Укатил в агитационный тур — нести эсперанто в массы. Потом вернулся, а тут зачеты, туча лаб пропущена, про лекции я уж не говорю. И знаешь что?

Он сделал эффектную паузу и даже слегка оживился, гневно сверкнув глазами:

— Она. Его. Простила. Она! По мне, там с самого начала все было безнадежно. Но сердцу не прикажешь. Теперь у него одна дорога…

— Отчислят? Уедет домой, в Ереван?

— Нет, сразу в армию. При отчислении за неуспеваемость все отсрочки снимаются.

— Ого.

— Так тоскливо на душе. Все мы по краю… — И снова голос стал еле слышен.

Роберт помолчал, перебирая струны. Вторая оказалась чуть-чуть недотянута, но так песня звучала даже выразительней. Казалось, гитара не только подыгрывает негромкому голосу, но и оплакивает судьбу влюбленного поэта. Простое гитарное арпеджио, нехитрые аккорды и слова песни сплетались в единую горькую исповедь.

Где же я был? Что я искал?

Все, что нашел, все потерял.

И в этой ночи, как мотылек,

Я увидал твой огонек.

Но огонек был непростой,

Словно решил позабавиться мной.

Не обмани! Больно терпеть!

Плакать не стану, стану я петь…

Поначалу песня показалась Торику примитивной, но все же нет. Эту песню Валерыч умышленно сделал простой и невыразительной. Оказалось, мелодия здесь не важна. Главными выступали даже не слова, а переживания, стоявшие за ними. Это была песня-плач, где нисходящие интонации помогали раздувать костер грусти.

Если вернусь, буду другим,

Не прикоснусь к пальцам твоим.

Знаю, осталось много огня,

Ты сохрани его не для меня.

Здесь на Торика ощутимо пахнуло благородным пушкинским «так дай вам бог любимой быть другим». Но Валерыч пошел еще дальше:

Не обмани тех, кто придет,