Внизу шумел широкий ручей, который когда-то называли речкой Пральей. Мама рассказывала, что в детстве в этой речке купалась. Как же все изменилось, кто бы мог подумать! Сейчас даже нескладный Торик, разбежавшись, мог перепрыгнуть эту «неодолимую преграду».

Чуть в стороне от дома, у старой антоновки, торчал, скособочившись, лилово-коричневый картофельный погреб. Как хорошо бывало забираться на его нагретую солнцем плоскую крышу и лежать, в небеса глядючи и обо всем на свете размышляючи. Или сидеть, свесив ноги и радуясь разнообразию зеленого вокруг, не забывая грызть очередное яблочко. Антоновка, снова зовешь к себе? Нет, только не сегодня!

Приезд дяди Миши всегда означал новости, вкусности и всяческие интересности. Пропустить такое — все равно что отказаться от торта, когда тебе его уже дали. Торик с чувством вдохнул запах луговых трав, спустился с пригорка, где остался грустить бабушкин дом, и отправился в путь.

«Дорога туда. Дорога сюда. Дорога ВЖК» — вспомнился указатель из Волшебной страны, так ярко описанной Волковым. Дорога, вымощенная желтым кирпичом, манила и тут. Хорошо, пусть не вымощенная, пусть без кирпичей, зато целая дорога чистого желтого песка.

Идти было легко и приятно. Лето пахло то нагретым песком, то терпкой крапивой, то водорослями с реки, а жизнь казалась нескончаемой. Вот справа остался новый колодец. Ворот, узкое общее ведро на длиннющей цепи...

Дальше слева стоял «Зюзин дом», покосившийся, по окна вросший в землю. В его тени притулился замшелый пенек, где неизменно сидела и сама старушка Зюзина. Сейчас она щурилась на солнце и неутомимо щипала, перебирала и расправляла морщинистыми руками невнятные клочья свалявшейся овечьей шерсти. В этом было что-то неправильное. Казалось, шерсть сама по себе движется и живет своей иллюзорной жизнью, а бабуля, наоборот, настолько неподвижна, что напоминает лишь тень некогда живой и настоящей женщины. «Ее насмешливый призрАк и днем и ночью дух тревожит…» — всплывшая откуда-то в памяти строка вдруг вызвала озноб. Или это просто подул ветерок с реки?

Здесь дорога резко сворачивала вправо, открывая речку Кедринку, в честь которой и назвали Кедринск. Торик помнил, какой маленькой она была два-три года назад: взрослые легко переходили ее вброд. Но потом неподалеку начали строить электростанцию, реку запрудили, отгородили водохранилище, и вода с каждым годом поднималась.

Дорога теперь круто вела в гору, теряла свою желтую песочность, превращаясь в сухую глину. Один за другим дома оставались позади. Вот высокая сетчатая калитка Зайцевых. Дядя Витя Зайцев, бабушкин племянник, в школе был лучшим другом папы. Сколько же они тут вдвоем чудили!

— Здравствуй, Толь! — внезапно прозвучал скрипучий, но доброжелательный голос от калитки. — К своим идешь?

— Здравствуйте, дядь Вить. — Всех родственников отца полагалось звать на «вы», это правило Торик усвоил. — Да, сегодня дядя Миша должен приехать.

— Зайди на минутку, я хоть тебе свои ёлеки покажу. Ёлеки у меня знатные вымахали, — как обычно, заскрипел-затараторил дядя Витя, пока его не перебили. Буква «л» у него получалась своеобразной — не твердой и не мягкой, а какой-то средней.

Дядю Витю часто посещали необычные идеи, а потом он их самоотверженно воплощал. Однажды они всей семьей съездили в Ленинград, откуда попали на экскурсию в Петергоф. Золотые фонтаны, дворцы, незнакомые деревья — все это дяде Вите очень нравилось. Но самое большое впечатление произвел летний домик Петра — Монплезир, «мое удовольствие» или «моя радость». Не сходя с места, дядя Витя решил, что обязательно сделает себе такой же! Ну, такой или не такой — дело десятое. Но уже следующим летом в саду у Зайцевых красовалась новая беседка, которую дядя Витя гордо называл своим Монплезиром.

Так что папа, хоть иногда и посмеивался над причудами дяди Вити, уважал его за мастерство (он был отличным сварщиком) и за то, что слова у него не расходились с делом. А еще оба они были безудержными романтиками.

— Вон они какие, ёлеки-то! — суетился дядя Витя. — А сначала как все плёхо былё! Сажал ёлеки и тут, и там — сохнут и все, ни в какую! А эти вот две выжили. Я смеюсь: они как гвардейцы по обе стороны крыльца стоят в почетном карауле. И знаешь что, Толь? Потом-то, уже после, меня не будет, а ёлеки мои останутся!

Елки и правда выросли почти до крыши дома, ровные и статные, и даже летом нарядные, новогодние. Торик вежливо покивал, попрощался и продолжил свой путь. Отсюда до бабушкиного дома совсем недалеко — подняться на горку да спуститься почти до реки.

Вот знакомый ряд столбов, каждый в виде буквы «А», словно кто-то написал их в огромных прописях. Вот «Запасный лес» — с полдюжины вязов, которые сажал еще прадед. Уф, пришли, вот он, дом бабушки Софии, который в шутку иногда называли «дворянское гнездо». В шутку — потому что никаких дворян здесь отродясь не водилось.

Столетние липы расступились, пропуская Торика к ступеням крыльца.

Дом этот — двухэтажный, с мощным старинным подвалом из красного кирпича — мало напоминал «домик над Пральей», где недавно проснулся Торик.

Открыла тетя Таня в переднике поверх цветастого сарафана и улыбнулась — доброжелательная, деловая и конкретная, как обычно.

— Пришел? Здравствуй. Дядя Миша уже приехал, смотрит сад. Проходи туда, а то у меня блины в самом разгаре.

— Здравствуйте, — только и успел ответить Торик спине тети.

Официально тетя работала окулистом. А неофициально… Все окрестное Подгорье десятилетиями ходило к «доктору Тане» по самым разным поводам — от кашляющих детей до коровы, подвернувшей ногу.

Торик прошел коридор насквозь и вышел в сад, царство бабушки Софии.

Прямо у дома примостилась небольшая сакура, подальше — два пышных грушевых дерева. А все остальное пространство занимали цветы — самые разные: простые и изысканные, экзотические и привычные, любых цветов, размеров и форм.

Торик шел мимо многоцветного моря, едва обращая внимание на тот или иной цветок: этот привычный мир окружал его с детства. Вот, правда, попалась странная аквилегия: свернутые в трубочки лепестки — розовые, а по краям вьется широкая и волнистая ярко-сиреневая бахрома. Видимо, бабушка вывела новый сорт.

Сад располагался на двух уровнях, и сейчас Торик был на нижнем. Дальше тропинка раздваивалась, левая вела к лесенке из замшелых каменных ступеней, а правая — мимо сиреней — в верхний сад, туда и направился Торик. Но где же гости?

* * *

— Молодой человек, ты не нас ищешь? — раздался из-за куста барбариса голос дяди Миши.

Тот поднялся на пригорок посреди сада и обозревал окрестности. Неизменная светло-серая форменная рубаха инженера-железнодорожника свободно облегала крупный горб. На плечо накинут ремешок фотоаппарата. Держался с достоинством, без суеты. Бабушка стояла рядом и разглядывала в небольшой бинокль что-то далекое за рекой.

— Здравствуйте!

— Ну здравствуй-здравствуй, — почти пропел дядя Миша и тут же вернулся к прежней теме. — Соня, так что ты говорила про георгины?

— Второй год вывожу новый сорт. Но пока получается не совсем так, как мне хотелось. Цветки должны быть с острыми лепестками, длинными и красно-оранжевыми, с переходом в более желтые оттенки. Если все-таки получится, назову сорт «Закат над Кедринкой».

— Романтично, — оценил дядя Миша. — Толя, мы с Соней видимся теперь редко. А ты возьми-ка мою технику, да сними нас на память. Кадр я сейчас настрою. Прицелься и нажми вот сюда. Сможешь?

— Попробую, — смутился Торик. Фотографировать ему еще не приходилось.

Дядя Миша снимал не фотографии, а цветные слайды. Щелчок — и яркая картинка этой летней встречи сохранилась навсегда. На фоне пронзительно-рыжих гроздьев рябины стоят брат и сестра, обоим под семьдесят. Он держит в руках очки и испытующе глядит на Торика: справится ли? Рядом бабушка в коричневом сарафане и белой кофте рассеянно держит пушистый белоснежный георгин.